Ученик - Малинин Евгений Николаевич. Страница 2

Странная характеристика, подумалось мне. И почему-то сразу вспомнилась бабушка, эта чужая фраза была явно из ее лексикона.

– Это зависит не столько от книги, сколько от читателя. Способен он в себе нести, как вы говорите, свет, или он решето. Я знавал людей, которые читали столько, что позавидовать можно. А закроет книгу – и сюжет не помнит, не то что настроение, дух, – вынужденно поддержал я тему и про себя подумал: «Неужели дед увлекается фэнтези?» Я полагал, что этот жанр для молодежи, ну для сорокалетних, а деду-то не меньше семидесяти.

– Это-то так. От человека все зависит. Но есть такие книги, что и дубину заставят думать.

– Минуты две-три. Пока не увидит журнальчик с голой попкой или не включит телевизор.

Дед согласно захихикал, а затем как-то странно, боком, по-птичьи взглянул на меня, отвел глаза и предложил:

– А хочешь я дам тебе книжечку почитать? Со сказочкой. Не пожалеешь. Она единственная, пожалуй, такая есть.

Вот тут я действительно удивился. Незнакомый дед предлагает, совершенно меня не зная, книгу, и книгу, похоже, редкую. Альтруист хренов. А если я ее сопру. Не верну и все. Да и как вернуть, если я этого деда первый раз вижу и, наверное, последний. И отказываться не хочется. Во-первых, дед симпатичный – обидеть жалко. Во-вторых, может, действительно книга интересная, малодоступная.

Видимо, у меня на физиономии все вышеизложенное живо отразилось, потому что дед довольно улыбнулся и проворчал:

– Не сопрешь ты, не сопрешь. Ты ж не жулик. – И достав откуда-то из-за спины довольно толстый томик в темном переплете, добавил: – Прочтешь, позвонишь. Тут вот на крышечке и телефон записан. Я скажу, куда книжечку подвезти.

Сунув том мне в руки, он вздохнул довольно и, сощурив глаза, сказал:

– Ну, мне пора выходить, «Полежаевская».

Вот это да! «Полежаевская»! А мне-то в «Таганке» надо было выходить! Как же так! Ну, бывало, зачитаешься, проедешь остановку. А тут на другой конец города уехал. Да, на «Китай-городе» двери-то с моей стороны должны были открыться!

Сами понимаете, я не видел, куда двинулся дед, выйдя на платформу. Я выскочил за ним следом и, бросившись к подходившему встречному поезду, нырнул в открывшуюся дверь.

На работу я опоздал на целых сорок минут и, естественно, получил огромное раскаленное «фе». А потом закружилось! Телефонные мембраны лопались от швыряемых в них воплей, идиотские стихи, превозносившие достоинства самых интимных частей женского туалета, сочинялись и тут же громогласно исполнялись, иногда под музыку, кофе лилось черной рекой, в общем, вокруг гудел обычный трудовой день. Домой меня привезли часам к девяти вечера на машине – кому-то из ребят было со мной по пути.

Только после ужина я, отказавшись от просмотра телевизионных новостей, убрался в спальню, сел за старый письменный стол и открыл гладкую толстую кожаную крышку книги. На титуле крупным, затейливым шрифтом было выведено «Книга волшебства доброго и злого, алого и золотого», в верхнем углу справа мелко – «Для особо одаренных», а слева химическим, похоже, карандашом телефон и рядом: «Спросить деда Антипа». Я еще раз перечитал телефон. 122–079–99. Именно так. Из восьми цифр. Я перевернул страницу.

Часть 1

Два клинка

1. Леди

Я очнулся и рывком сел. Сразу закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Я сидел на обочине грязной разбитой дороги. Багровое солнце цеплялось за горизонт, захлебываясь густым туманом, пропитанным едким, маслянистым дымом. Почему-то мне было ясно, что наступил вечер. Слева от дороги чернела опушка леса. Справа тянулась унылая кочковатая равнина, покрытая желтой выгоревшей травой и редкими чахлыми кустиками. Рядом, выстилая небо дымной мутью, догорали какие-то развалины. Из-за тумана, что стоял и на равнине, и у меня в голове, видно было плохо, но я разглядел поблизости, на дороге, и за противоположной обочиной несколько явно мертвых человеческих тел. Вдруг надо мной раздалось ленивое хлопанье крыльев и по лицу скользнула тень. Подняв голову, я увидел, что сижу под наскоро сделанной виселицей, на которой раскачивались четыре ободранных, изуродованных трупа. Над ними кружили какие-то большие черные птицы. В нос мне сразу ударило зловоние. Задохнувшись, я повалился навзничь и потерял сознание.

Очнувшись вторично, я почувствовал себя гораздо лучше. Тошнота прошла, но подниматься не хотелось. Надо мной медленно проплывали прозрачные темно-серые волны то ли тумана, то ли дыма. Скосив глаза, я опять увидел виселицу, но трупов было почему-то всего три. На месте четвертого сиротливо болтался измочаленный обрывок веревки. «Ну вот, один куда-то смотался», – подумалось мне.

– Черный юмор – это тоже юмор, – раздалось вдруг в моей голове. Я закрыл глаза. – Еще полежим или все-таки посмотрим, что и как, – продолжил надоедливый, но чрезвычайно приятный и интеллигентный голосок.

– Посмотрим, – пробормотал я, открыл глаза и опять сел.

Окружающий пейзаж не изменился, разве что несколько потемнело – солнце уже скрывалось за горизонтом. Туман немного поредел, и мне стало ясно, что эту местность я вижу впервые. «Если это Куликово поле, то где Непрядва – хотелось бы напиться. Но больше похоже на Бородино. А может, это Косово поле», – плелись у меня в голове славянские исторические мысли. Округа и вправду была похожа на поле битвы, только трупов маловато да виселица не вписывалась в общую картину.

И тут мой взгляд упал на мою собственную персону. Сначала я даже не понял, что это я. На ногах у меня были высокие, красные, с явно золотыми шпорами сапоги, в которые были заправлены странные, чрезвычайно грязные штаны, напоминающие галифе. Левая штанина – ярко-зеленая, правая – желтая. С плеч ниже пояса свисала кольчуга, клепанная из мелких деталей, похожих на перекрещенные восьмерки. Поскольку я не чувствовал металла, было ясно, что под кольчугой на мне рубаха. На правую руку была натянута желтая кожаная рукавица с приклепанными к ней поперечными металлическими полосами. Рука сжимала простую крестообразную рукоять длинного прямого клинка, покрытого запекшейся кровью. В перекрестье гарды мерцал синий глаз сапфира. На левой руке перчатки не было, а рядом валялся длинный кинжал, явная пара мечу.

Я поднял левую руку и ощупал голову. Левую щеку саднило, а волосы над левым ухом были пропитаны запекшейся кровью. Но боли я не чувствовал.

– Так, костюмы одеты, грим наложен, можно снимать, – проворчал я. – Репетировать не будем, а то главный герой окончательно рехнется.

– Ну, понял, что и как? – снова раздалось в моей голове.

– Ни фига я не понял. Лежу, не знаю где, в карнавальном костюме и разговариваю сам с собой. Или не сам с собой?

– Не, не сам с собой. Сам со мной.

– Сам с кем?

– Со мной.

– Неплохо бы видеть лицо собеседника.

– А голоса тебе недостаточно?

– Бестелесный голос навевает раздумья о собственном душевном здоровье. Или о возможности аудиообщения с давно повешенными телами.

– Нет, с этими ребятами общаться вообще никак нельзя – у них же языки вырваны.

– Интересный обычай – вырывать язык перед повешением. Это чтобы не раздражали палача перечислением его достоинств.

– Да нет. Просто их языки еще много расскажут Арку. Или наврут кому-нибудь чего-нибудь.

– Да, лучше беседовать с самим собой, чем с вырванным языком. И кто такой Арк? Большой любитель поболтать?

– Вот это да! Отрубил руку по локоть, сам не знает кому!

– Тут я что-то не понял. Повторите, пожалуйста, кто не знает кого, кому отрубил по локоть руку?