Королевская кровь - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 14

– Значит, помнишь еще это слово? – радостно спросил капитан. – Ты только на людях его не говори. Разве что бабе с глазу на глаз… И то умной – чтобы доносить не побежала.

И вспомнил тут Жилло разом Лизу и ту соколицу сероглазую, что ему сверточек дала.

Конечно, было в его жизни немало женщин и без этих двух – даром, что ли, тридцать пять с половиной лет на свете прожил? Сколько удалось – столько и осчастливил. Вероятно, и дети были – по крайней мере, одно чадо. А к этим двум он ведь и пальцем прикоснуться не успел. Однако ж увидел перед глазами именно их. Должно быть, именно потому, что еще не прикоснулся…

– Хорошо, что напомнили, – сказал Жилло капитану. – Как раз получил от одной подарочек. Надо бы посмотреть, что такое.

И сверточек достал.

– Сперва за Дублона выпьем – велел капитан. – Умнейшая была птица! Выпью, тогда – про баб. Трезвый я про них и думать не желаю, пустой народишко… Включая в сие число мою супругу с дочкой. Вот сын у меня – молодец.

Хмыкнул Жилло на то, что капитан назвал себя трезвым, но спорить не стал, чокнулись, выпили рому. Развернул Жилло сверточек. Капитан привстал, навис над столом.

– Якорь мне в печенку и в селезенку, если они у меня еще остались! – говорит. – Ничего себе студиозус! Какие подарки получает!

Жилло – тот остолбенел.

Лежал перед ними на столе кусок тонкого темно-вишневого бархата в виде странного и древнего знамени – по одному краю семь углов вырезаны и обметаны, да недошиты. А в серединке – букет из трех цветков золотом вышит. Один, в середине, повыше торчит, два – по краям, и все три – совершенно одинаковые, с округлыми лепестками. Листья тоже золотые, но чуть другого оттенка, зубчатые, и основание каждого цветка крошечными зубчатыми язычками окружено. Красиво и непонятно – никогда раньше Жилло таких цветов не видывал, хотя и считался травознаем, и лазил по горам за корешками.

– Да тут одна золотая нить сколько стоит… – только и мог он вымолвить. – Целое состояние!…

– Какая, к морскому дьяволу, нить! – рявкнул капитан. – Ты посмотри, что тут вышито! Ты посмотри! Помнит же еще кто-то!

– Что помнит? – спросил ошарашенный Жилло. И вдруг как хлопнет себя по лбу!

– Узнал! Я же этот цветок на камне видел! В лекарском перстне! Капитан, я же его в перстне видел! Еще тогда удивился – все цветы знаю, этого не знаю! Думал – бред пьяного ювелира!…

– Сам ты бред пьяного ювелира… – и капитан, склонившись над столом, прикоснулся к цветам влажными губами, а прежде того – усами и взъерошенной бородой. – Их глушили, а они проросли… Проросли, понимаешь, студиозус! Их травили, а они проросли! Впрочем, молод ты и глуп… и ни хрена не понимаешь… Отдай мне эту штуку! Она тебе ни к чему!

Лег капитан тяжелой грудью на стол, сгреб под себя вишневый бархат. Устроил на нем рожу свою звероподобную поуютнее. Пегая борода на вишневом с золотом бархате – царственное это было зрелище!

– Убирайся, – говорит. – Иди в кубрик, Мак тебя устроит. Только с трапа не кувырнись. Можешь съехать на поручнях. Это ж надо – проросли! Знать бы, кто их вспомнил да вышил! Иди, студиозус, катись, студиозус… катись по трапу… Все… сплю…

Вышел Жилло на палубу. До утра недолго осталось. Ветерок приятный по лицу погладил. Постоял Жилло у борта, на небо полюбовался, потом на дубовую каронаду присел, спиной к корабельной пушке привалился и баловаться стал – оттолкнется ногой и едет на каронаде, как на карусельной тележке, пока о борт не затормозит.

Из кубрика вышли два моряка.

– С рассветом мы уже во-он там быть должны, – сказал один другому, показывая пальцем на дальний мыс, и основательно зевнул. – Туши кормовые фонари, и без них нас уже разглядеть можно.

И понемногу началась на палубе суета. Жилло, чтобы под ногами не путаться, к Маку пристроился. Тот вторым помощником старого капитана оказался. Тоже кое в чем командовал.

– Мы уже весь груз на борт взяли, – сказал он Жилло. – Не поверишь, жеребцов породистых везем! Не первый раз, у нас уже трюм приспособлен, не трюм, а настоящая конюшня. Ждали пассажира, но он человека прислал сказать, чтобы без него с якоря снимались. Так что и ветер попутный, и груз хороший. Ты морской хворобой не страдаешь?

– Да я не плавал ни разу, у нас в горах и озера-то порядочного нет, – признался Жилло. – Понятия не имею, может, и страдаю!

Мак прислушался.

– Гудит! – сказал он. – И сдается мне, что это он тебя в каюту требует.

– Кто требует?

– Да Шмель! Беги к нему скорее!

Понял Жилло, что это капитану кличку прилепили. А что? Большой, толстый, поперек – в золотую полоску и гудит!

Пошел Жилло к капитану. Тот, хмурый и взъерошенный, стоял у стола, пытаясь натянуть на лысину завязанный шапочкой пестрый платок.

– Дайте развяжу, – предложил Жилло. – И завяжу как полагается, только нагнитесь.

Вывязал он у капитана узел на затылке и кончики платка расправил.

– Хороший ты, надо думать, слуга, – заметил капитан Шмель. – Графа-то как зовут?

– Иво оф Дундаг! – гордо сказал слуга. – Герб – золотая дубовая ветка на зеленом фоне! Перевязь – белая с зеленым! Нагрудные знаки Трех Орлов и Боевой Рукавицы!

– Граф Иво оф Дундаг… – повторил капитан. – Ну прямо как в детские мои годы – бегут бесштанные сопляки за каретой и вопят: «Едет граф оф Дундаг!» А что, в вашем захолустье еще называют графа светлостью?

– Откуда ж нам знать, что это уже запретили? – вздохнул слуга.

– Золотая дубовая ветка, говоришь… – и капитан крепко задумался. – Почтенный герб. Так ведь и его вытравят, и его вытопчут. Нехорошо, чтобы у одних были гербы, а у других – нет…

– Нехорошо, чтобы у одних были мужья, а у других – нет! – сердито буркнул слуга. – Как насчет общих мужей, капитан?

– Ого! – тот явно обрадовался. – А у тебя норов имеется! Старый добрый норов! Я это сразу почуял… Слушай меня, студиозус. Вот тебе две дороги на выбор. Ты можешь остаться на корабле, места хватит. Кормлю неплохо. Здесь до тебя вряд ли доберутся. К лошадям приставим. А можешь сойти на берег там, за Полосатым мысом. И вернуться в Кульдиг, графа своего поискать. Денег на это много не дам, но сколько-то получишь. Выбирай.

– А тут и выбирать нечего, – отвечает Жилло. – Высаживайте меня хоть за полосатым мысом, хоть за клетчатым. И от денег тоже не откажусь.

– Так уж к своему графу привязался? Так уж без него жить не можешь?

– Жить-то могу. Но когда я больной у забора городской бани валялся, меня старая графиня подобрала, в замок взяла, вылечила. Графу лет пятнадцать было – от книжек весь зеленый сделался. Я его по горам водил, камни и корни различать учил. Он, может, не подарок, да только не мне и не сейчас его судить. Он, если жив, наверняка меня ждет.

– Ясно, – сказал капитан Шмель. – А теперь слушай меня и не корчь рожу, я уже трезвый. Вот эта штука, которая на бархате вышита, – герб. Чей герб – пока не скажу. Найди мне того, кто этот герб еще помнит! Найди, слышишь? А я тоже буду искать. Через месяц я вернусь в Кульдигскую гавань. Жди меня в кабачке, ну, где баркасы дыбом. Ближе к условленному сроку каждый вечер наведывайся. Вышивка останется у меня – целее будет. А сейчас тебя Люк покороче острижет и парик выдаст. Будешь вроде сельского учителя. Котомку себе тоже собери, студиозус! Да поскорее!

Так и сделали, хотя и не очень понимал Жилло – зачем это капитану забытые гербы раскапывать и спасение графа оф Дундаг оплачивать. Для себя-то он точно решил, что загадку эту разгадает.

С такой уверенностью и сел в ялик за Полосатым мысом.

И оказался он на берегу – один-одинешенек, хотя в приличном кафтане, в довольно модном коротком паричке, с котомкой за плечом и с пузатым кошельком в кармане.

До Кульдига отсюда было дня два пешего пути. Жилло мог взять на постоялом дворе наемную клячу – и добраться за день. Переправился он через первую полосу дюн, и аккурат к обеду увидел с последней дюны поселок.

Поселок этот, между ближней к морю полосой новых дюн и дальней полосой старых дюн, обозначивших давнюю береговую линию, был недавно построен – домишки, хоть и небольшие, а аккуратненькие. Сады возле них – тоже еще не плодоносные, совсем молодые. Хотя в таком заветренном месте и они вскоре должны были силу набрать. Разве что огороды тут уже были на славу. Жилло понял, что это – поселок недавних переселенцев. И сразу вспомнил такое, что не по себе сделалось.