Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М.. Страница 48

Прямо на нее смотрели бледно-зеленые глаза, встретившие ее испуганный взгляд с каким-то омерзительным ликованием.

— Будь благословенна, сестра. Сыта ли ты? — Голос Адонайи превратил традиционный вопрос в издевательское богохульство.

12

Адонайя грубо прижал Бекку к толстому стволу всем весом своего мощного тела. Она беспомощно трепыхалась, движениям мешал длинный подол бального платья. Когда она открыла рот, чтоб позвать на помощь, он закрыл его своим собственным. Ни один Поцелуй Благодарности, которые она раздавала этой ночью, не был ей так отвратителен, как этот обыкновенный поцелуй. Язык Адонайи казался мерзко горячим и кислым, а в его дыхании ощущался какой-то незнакомый странно неприятный запах. Бекка попыталась укусить его, но Адонайя откинулся назад, смеясь.

— Забыла нужные слова, Бекка? — Он ущипнул ее за щеку так грубо, что ее зубы до крови оцарапали внутреннюю поверхность рта. — Что ж, я помогу тебе. Не хочется, чтоб твой па узнал, что одна из его девочек оказалась столь дурно воспитанной. Ну-ка, повторяй за мной: «Ваша сила дарует мне защиту, ваша доброта…»

— Отпусти меня! — В ее ушах этот крик прозвучал достаточно громко, чтоб привлечь сюда десяток людей; никто, однако, не появился. В длинном доме, видном сквозь ветви деревьев, не светилось ни одного огонька. Окна были темны и холодны, как глазницы черепа. У матрон Добродетели, видно, были дела в других местах. Адонайя опять рассмеялся:

— Отпустить? Вот это вряд ли! Я тебя слишком долго искал — с тех самых пор, как нам сказали, что за вами уже пошли. А ты ведь-единственная, кто мне нужен сегодня ночью, Бекка. Чувствуешь, какая честь? Все, что у меня есть, я припас для тебя и не отпущу, пока ты не послужишь мне так же нежно и любовно, как служила Ева Адаму за подаренное яблоко. Ты и я, Бекка, сегодня будем единственными мужчиной и женщиной во всем мире.

Она снова закричала, еще громче. Она звала на помощь, но никто не откликнулся. Адонайя повторил оскорбление, нанесенное телу Бекки, пытаясь заставить ее открыть рот. Его язык скользнул по ее зубам. Странные видения проносились в ее голове, стараясь увести Бекку подальше от страшной реальности, навалившейся на нее. «Адам и Ева… яблоко, — думала она. — И змея…»

Желчь поднималась почти до самого горла. Тяжесть тела Адонайи и сила его рук придавливали ее руки к шершавой коре дерева. С неимоверным усилием Бекка высвободила одну руку и изо всех сил ударила его кулаком, но удар получился совсем слабый. Девушка Бабы Филы обучила ее слишком малому числу приемов, а в данной ситуации они вообще не годились. Как она жалела сейчас, что не взяла больше уроков, редко практиковалась, уделяла этому так мало времени! Все, чему она пока обучилась, были удары ногой. Но Адонайя так плотно прижимался к ней, что она не могла даже поднять вверх колено, чтоб дать ему то, чего он, безусловно, заслуживал. Да, то что говорила ей ма, было правдой: «Разве может женщина совладать со взрослым мужчиной?» Когда он наконец оторвал свой рот от ее губ, Бекка задыхалась.

— Ну, Бекка, так с чего мы начнем? С Поцелуя или с Жеста? А может быть, твои матроны выучили тебя каким-нибудь специальным штучкам? Мой па слыхал, будто следующий альф Праведного Пути получит в наследство истинный Эдем.

— Твой па… — с отвращением отозвалась Бекка, вспомнив о бедной затравленной Дассе.

— А тебе-то какое дело до моего па?

— Он человек, которого мне хотелось бы поскорее увидеть у врат Рая, — сказала она, отвернув голову от его лица. После его смерти. Потому что именно от врат райских ангелы швыряют души проклятых в глубины ада.

Адонайя не смог прочесть ее мысли. Он придал им естественный, с точки зрения мужчины, смысл:

— Вон ты куда метишь? Можешь позабыть о своих надеждах. Для этого старья, которое сейчас сидит в альфах, дни уже сочтены. Ты уж лучше мечтай обо мне, если так любишь власть. Будь со мной вежлива, Бекка, и я удовлетворю все твои желания. — Его рука больно сжала ее грудь. Знак обладания, а не нежности.

— Ты должен отпустить меня, Адонайя! — Слова сопровождались бесслезными рыданиями. Бекка презирала себя за слабость, за свой молящий голос. — Ты обязан меня отпустить.

— Это с какой же стати? Не хочешь мне послужить, что ли? Не заставляй меня вытаскивать тебя на судилище здешних матрон. Это только унизит и тебя, и твоего па, и весь ваш род. Тебе придется доказывать мне свою глубочайшую благодарность перед множеством свидетелей, чтоб показать всем, какая ты достойная женщина. А если ты и тогда будешь отказываться, ну тогда — смерть. А ты когда-нибудь слыхала, как убивают в Добродетели? Ихний альф, видимо, умница и немало идей почерпнул у людей из Коопа.

— Взгляни сюда! — В полном отчаянии она все же нашла силы, чтоб немного оттолкнуть его и ткнуть пальцем в свой лоб. — Взгляни сюда, Адонайя, взгляни на этот знак. Это знак мужского обряда! Варак — альф Добродетели — собственноручно отметил меня им и освободил от всяких обязательств. Мой па и еще двое свидетелей видели его. Дотронься до меня, пока я ношу священный знак, и ты сам окажешься тем, кто узнает, каким способом убивают в Добродетели!

Ее грудь гневно вздымалась, когда она бросала ему эти слова. Снова в памяти всплыли уроки матери, но уже из числа тех, что должны были укрепить ее смелость: «Мы должны быть благодарны мужскому закону, как бы ни был он временами крут, ибо большая часть их правил появилась в Голодные Времена и это сильная защита для тех, кто беспомощен».

Лунный свет, затененный стволами и ветвями деревьев, был слаб, но его все же хватало на то, чтоб разглядеть каждую черточку ненавистного лица Адонайи. А ему — чтобы видеть ее. Конечно же, он должен различить очертания креста на ее лбу! Теперь ему придется отпустить ее и уползти отсюда — побежденным.

Но Адонайя только свистнул, и тотчас раздался шорох многих ног, бегущих по сухой листве. Четверо — пятеро — шестеро юношей — ни один из них не достиг тех лет и не обзавелся той мускулатурой, которая нужна, чтоб выступать на ринге, — вдруг возникли из темноты и встали за спиной Адонайи. Еще четверо подошли и встали правее, а двое — левее. Их лица выражали волчью жадность, а ничем не прикрытая тоска в глазах заставляла вспомнить мертвецов, вылезших из могил и облизывающих припорошенные землей губы в откровенной зависти к живым.

— Не угодно ли тебе познакомиться с моими друзьями, милочка Бекка? — спросил Адонайя. Его зеленые глаза сейчас горели желтым пламенем. Он смачно плюнул на свои пальцы и смазал знак креста на ее лбу. Бекка могла только слабо трепыхаться в его крепких руках. — Это очень хорошие мальчики — все двенадцать — умные мальчики из разных хуторов. Я познакомился с ними давно, во время наших с па странствий. У меня больше оснований считать их моими кровными родичами, чем многих из отцовского приплода. Участвовать в борьбе на ринге им нравится ничуть не больше, чем мне, равно как и возбуждать у своих родителей и более сильных братьев какие-нибудь опасные мысли. И тем не менее на своих хуторах они умудряются проворачивать немало любопытных делишек, причем делают это очень славно. Их слова заслуживают полного доверия. И все они засвидетельствуют, что когда ты преклонила передо мной колени, на твоем лбу не было никаких знаков, кроме сияния, коим Господин наш Царь наделяет особо ревностных женщин.

Бекка с ужасом смотрела на юношей, окружавших Адонайю. Правда, произнесенная чужими устами, теперь предстала перед ней не в виде таинственного Червя, а страшного дракона. И когда она подумала о том, какие узы связывают их с Адонайей, она легко прочла истину в их глазах: