Меч эльфов. Рыцарь из рода Других - Хеннен Бернхард. Страница 22

Люк открыл глаза. Он хотел уже обернуться, но тут увидел, как тень меча устремилась к его тени на ложе больного.

Первый гость

Мелкая пыль строительного раствора плясала в золотистых солнечных лучах. В воздухе витал запах свежескошенной травы. На брусья строительных лесов они выставили почетную охрану. Из сердец мертвых деревьев золотыми слезами катилась смола.

Послушники-Львы стояли полукругом вокруг открытого каменного саркофага в северной стене их башни-гробницы. Они еще даже не принимались за строительство потолка на первом этаже. Не было двери, не было окон. Пол был усыпан стружкой и мусором. Ничего не было готово. Только жизнь Даниэля окончилась преждевременно.

Он лежал в каменном гробу, укутанный в белые ткани. На груди покоилась его рапира, которой он никогда еще не сражался в настоящем бою. Хотя бальзамировщики сделали все возможное, и труп мальчика привезли в Валлонкур в свинцовом гробу, лицо Льва ввалилось. Закрытые глаза были впалыми, слегка приоткрытые губы потемнели.

В двух лампадах рядом с саркофагом курился ладан, но его аромат не мог победить запах тления. Пахло гнилью. Слишком много дней прошло с тех пор, как «Праведный гнев» разорвало от ярости и горящие бронзовые осколки унесли жизнь Даниэля. Никто не смог бы такое долгое время удерживать запах тления. А летом и подавно!

Гисхильда чувствовала себя до странного опустошенной. Все остальные ее товарищи не могли сдержать слез, когда Друстан рассказывал о жизни Даниэля. А принцесса только смотрела на впалое лицо, и ее не оставляло чувство, что единственное, что останется в ее воспоминаниях от погребения — это запах тления, наполнивший башню.

Три дня под руководством пяти Крестов они работали над каменным саркофагом для своего товарища. Три дня — и вот немного больше, чем просто оболочка, готова. Сотни часов они проведут еще за работой, чтобы снять с необработанных уступов побеги плюща и лавра. Только герб останется таким же, как и был, — четко очерченная область, пустая.

Гисхильда как-то смирилась со смертью Даниэля, но то, что он будет лежать в саркофаге без герба, наполняло ее гневом. Это несправедливо! Еще пара дней — и их звено получит герб. А Даниэль умер слишком рано. Его герб останется белым навсегда, хотя он почти целый год делил с ними все невзгоды.

— …Даниэль был тихим парнем. Не из тех, что завоевывают сердца смехом.

Гисхильда заметила, как Друстан мельком взглянул на Раффаэля. Бернадетта покраснела. А Раффаэль… Он улыбнулся. Принцесса была удивлена тем, насколько хорошо знал их магистр. Жоакино, похоже, ничего не заметил. Он был хорошим капитаном, но иногда он был на удивление невнимательным.

— Думаю, у многих из вас возникнет чувство, что вы плохо знали его, что вообще ничего о нем не знали. Да, может быть, некоторые даже подумали, пусть лучше он, чем другой, тот, кто нам ближе.

Эти слова испугали Гисхильду. У нее было ощущение, что Друстан заглянул ей прямо в сердце. Но сейчас он не смотрел на нее. Интересно, другие тоже думали так же, как она? Даниэль просто был рядом с ними. Он не сделал ничего особенного. Ни хорошего, ни плохого. Он не был выдающимся фехтовальщиком или пловцом. И учеба давалась ему не слишком легко и не слишком трудно. Он был именем, лицом… Но не оставил во мне глубоких следов, подумала Гисхильда. Он был таким же, как его герб: белым, пустым.

— Не стыдитесь своих чувств, — проникновенно говорил Друстан. — Не стыдитесь того, что вы счастливы потому, что смерть постигла не вас и не того, кого вы любите. Не стыдитесь, если не прольете ни единой слезинки. Честное чувство всегда к месту, хотя иногда будет более мудрым не выказывать его. Будьте достаточно честны для того, чтобы не лить лживых слез. Покажите в этот час свое истинное лицо. И поверьте мне, неважно, что вы сейчас чувствуете, придет день, когда вы поймете, что без Даниэля пусто. Хотя вы этого еще не понимаете, все мы — как большой розовый куст. И Даниэль — почка, которая не смогла расцвести. В нашем великолепии нам будет не хватать его. С ним мы были бы совершеннее.

Внезапно Гисхильда почувствовала, как к горлу подступил комок. Она вспомнила о Люке. Три дня не было вестей от него. Три безумно долгих дня. Она всех о нем спрашивала: Друстана, Мишель, Альвареза. Она даже ходила к Лилианне, хотя ей было тяжело смотреть женщине в глаза после неудавшегося похищения канюка-курганника. Но никто ничего не мог ей сказать. Она даже пыталась добраться до Леона, но у примарха не нашлось для нее времени.

Не станет ли и Люк почкой, которой будет не хватать их кусту? С тех пор как они забрали его с корабля, она ломала себе голову над тем, как можно ему помочь. И всегда приходила к одному выводу: ключом ко всему был Леон. Один он решал, что произойдет: отпустят ли Люка на свободу или закуют в цепи. А то и еще что похуже…

Друстан окончил надгробную речь. Один за другим подходили они к открытому каменному саркофагу и произносили шепотом пару слов прощания. Некоторые дарили ему маленький подарок — цветок или монету.

Когда Гисхильда подошла к саркофагу, она вынула из-за пояса маленькую сложенную бумажку. Только вчера ночью она придумала, как попрощаться с Даниэлем. Она сказала об этом Друстану и он разрешил ей остаться в его комнате, когда все остальные послушники спали, да он даже помогал ей.

Гисхильда развернула бумажку. На ней был нарисован герб. На нем красовался красный лев на задних лапах, а напротив него, со стороны сердца, орденское Древо Крови. Поверх обоих на щите была широкая полоса, и на ней Гисхильда нарисовала взрывающееся дуло пушки.

— Ты не уйдешь во тьму без герба, — тихо произнесла принцесса. — По крайней мере, для меня. Прощай, Даниэль, мой брат-Лев.

Она отошла в сторону и почувствовала облегчение. Герб на саркофаге останется пустым, как того требовали железные правила ордена, но она не подчинилась этой несправедливости. Может быть, с годами она забудет лицо Даниэля — даже портрет ее мертвого младшего брата Снорри она уже не могла воспроизвести во всех подробностях, — но о гербе, который она нарисовала для Даниэля, она будет помнить всегда!

Гисхильда отошла в сторону. За ней подошел Раффаэль. Она краем глаза наблюдала за тем, как он положил в саркофаг черную деревянную лошадку, и была потрясена тем, как по-детски поступил ее товарищ. Игрушка в качестве прощального дара!

Должно быть, Раффаэль заметил ее взгляд.

— Это не то, что ты думаешь, — прошептал он ей, проходя мимо.

Она вопросительно подняла брови, но Раффаэль покачал головой.

— Не здесь. И не сейчас.

Последним из тех, кто прощался с Даниэлем, был Рене. Гисхильда готова была поклясться, что Друстан сделал это нарочно. Когда их магистр не палил в пьяном виде по стульям, он был человеком, который всегда соблюдал формальности. Выдающимся качеством Рене было то, что любая грязь, казалось, отскакивала от него. Даже когда они работали над башней, одежда его оставалась идеально чистой. Он никогда не потел. Его лицо не искажали ни прыщи, ни первый пушок. Его голову, будто ореол света, окружали белые волосы. Как и все, Рене надел короткую кольчугу, белый мундир и белую накидку. Но у него каждое колечко кольчуги сияло свежеотполированным серебром. Нигде не было и намека на ржавчину. А ткань была белой, как только что выпавший снег.

Гисхильда не видела, что положил в гроб Рене. Когда послушник отошел в сторону, он приложил руку к сердцу. А потом запел. Высоким, светлым мальчишеским голосом, совершенство которого растрогало бы до слез даже тролля. Он пел хорал «Мой путь к богу». И когда первая строфа была окончена, их магистр, Друстан, тоже присоединился к пению.

Постепенно все больше послушников вливалось в песню. Высокий красивый Жоакино, который был капитаном их звена вплоть до последнего Бугурта. Бернадетта с ее растрепанными рыжими волосами, державшая Жоакино за руку, чтобы даже в этот миг подчеркнуть, что он принадлежит ей. Тоненький Джиакомо, самый низкий из них. Он выглядел ужасно из-за своего покрытого шрамами лица и искривленного носа. Он удивил их всех, когда несмотря на сильные побои, которыми его награждала Маша, капитан Драконов, все-таки утащил ее за собой в грязь.