Без Предела (СИ) - Лобанова Елена Константиновна. Страница 54

— А что у нас тут такое? — Инэльдэ не ощущала за собой никакой вины. — Что особенного произошло? Всем надо и отдыхать, и развлекаться. Вполне забавно получилось. Мы никогда таких танцев не видели! А еще, подданные могли оценить пример стойкости, явленный моей подругой Таильмэ. Во всей красе. Да ей за это надо орден дать, а не шипеть на неё, как на воина за промах!

Пелли совсем не нравилась роль того, кто будет убеждать Даэроса, что он не прав. К тому же она совсем не считала его неправым. И вообще — настраивать сестру против брата — дурно. По сравнению с этими Темными девами, Ар Ктэль посветлел в представлении Пелли почти до степени Нэрниса.

— А я считаю, что брат прав. Незачем было издеваться над Жры. Если бы его затея была неожиданностью, Даэрос и сам бы оценил выдержку Таильмэ. Но Вы же сами сказали, Инэльдэ, что подданные были извещены заранее! И Жры жалко.

— Жалко? — Таильмэ была вне себя от негодования. — Орка жалко, а меня нет? Сколько я его еще терпеть буду? Он делает из меня посмешище, и я была в своем праве избежать этой участи! Если бы не ставки на то, что я собираюсь метать ножи в драконов намеренно, то скоро в подгорьях уже стали бы поговаривать, что мне нравится орк, а не… Ларгис. Или Аэрлис. Ну, или Веилас. И уж точно — не Нэрнис. К тому же затея была не Жры, а этого безумного Сульса! Это он наслушался от орков в тюрьме про шаманство и сделал Жры бубен, чтоб его порвало!

— Но он же любит. Жры любит… — Пелли считала любовь священным чувством, которое оправдывает любое шаманство, даже с бубном.

— Значит, меня никто не любит, кроме орка. — Подытожила Таильмэ и приступила к главному действию вечера — к плачу о себе несчастной.

— А меня — только Гройн. — Присоединилась к страданиям Вайола. — Позор всех гномов. Бороду на гвозди накручивает!

— А мне Даэрос сказал… — Правительница Инэльдэ вздохнула, скормила Кошмару кусочек мяса и пустила слезу. — Он сказал, что жениться надо было на Светлой!

— Ну, Даэрос… Оскорбление! — Вынесла вердикт Вайола и громыхнула секирой об пол.

Кошмар подпрыгнул и высказался:

— Воррробей-перрреросток. Коррршун непррризнанный.

— Правильно, птичка. — Инэльдэ всхлипнула. — Только и знает, что дев тиранить и тюрьму пополнять. А сострадание где? Мы что, должны себя заживо хоронить? Подданные развлеклись, все целы, что его не устраивает? Скоро нам улыбаться будет запрещено?

— Запросто. — Таильмэ полностью поддерживала тему нагнетания жути. — А потом запретит из подгорий наружу выходить!

Когда расстроенные Темные девы дошли до "и велит занавесить лица, как орчанкам", Пелли решила, что с неё хватит.

— Я поговорю с братом. Попробую объяснить ему вашу точку зрения. Но не сегодня. Он после беседы с Сульсом и Жры ничего слушать не захочет. И рисунки на орках ему тоже не понравились.

Ар Ктэль чувствовал, что Тёмная половина его натуры готова взорваться от возмущения, а Светлая собирается последовать её примеру. Историю дикой затеи он выяснил быстро, благо Сульс и не думал запираться, а просочетать его действия с уже известными действиями Инэльдэ не составило труда. Картина получилась полная и удручающая своей аморальностью.

Стоило только высоким персонам разъехаться по делам, как все жители Синих гор заскучали. Поневоле рождалось подозрение, что раньше они развлекались исключительно глядя на самого Даэроса, Нэрниса и Аэрлиса с другом Веиласом. Где-то в глубине души Полутемный осознавал, что Темно-Светлая компания с ним во главе и впрямь была сродни бесконечному празднику. Светлые среди Темных сами по себе весело выглядели, а Светлые избегающие настойчивой Таильмэ — тем более. Один только застенчивый Веилас чего стоил.

Но заскучали, к сожалению, не только Темные. Сульс — тоже. Он домазал эпическое полотно "Командующий Жры летит на драконе над полем боя" и тоже стал маяться от безделья. Этот процесс у него обычно надолго не затягивался — новая идея создания чего-нибудь шедеврального у бывшего Оружейника рождалась быстро. Но последний шедевр, видимо, подорвал его творческие силы. Исполняя задание Открывающего, художник превзошел сам себя. В отличие от прочих, эту картину можно было рассматривать и как есть, и вверх ногами, и даже поставив на торец. Всё равно получались два монстра в обнимку. Сульс уверял, что такой дивный эффект достигается тем, что на спине Жры тоже нарисован дракон. А то, что верх и низ не определяются, обозвал художественным приемом. Так или иначе, но по завершении труда делать Оружейнику стало нечего, и он проводил время в беседах о творчестве. Собеседником был, конечно же, Жры. А у Жры дела были. Он гонял орков строем, бегом, ползком, с песнями и без, и регулярно наведывался в тюрьму к трем вождям. Следом за ним мотался Сульс со своими рассуждениями о высоком предназначении искусства.

Во время совместного визита с целью проследить за помывкой узников, один из подчиненных Жры робко попросил Сульса нарисовать на нем что-нибудь. Сульс даже не удостоил просителя вниманием, зато сам удостоился внимания всех трех орочьих вождей. Орки рухнули на колени и обозвали живописца Великим Шаманом. Великим Сульс себя и так считал, но "шаманом" заинтересовался. Заключенным устроили форменный допрос. Так Жры и его творческий друг выяснили, что охотников расписывали перед охотой именно и только шаманы. От шаманов допрос скатился к шаманству вообще. Раньше Сульс слышал о диких обычаях орков краем уха и в колдовство при помощи примитивных плясок не верил. Но это было до того, как его признали Великим в этой области.

Вытрясти из пленных все известные им подробности не составило труда. Суть ритуала вожди не знали, потому что шаманами не были. Но подробностей рассказали много — как раз хватило на идею "любовного камлания". Больше камлать было не на что — ни походов, ни охот не предвиделось, а просить Великого Духа о дожде не имело смысла. Весенние дожди и так регулярно поливали горы. Всякую чепуху, вроде наличия настоящего потомственного шамана, Сульс отринул не сомневаясь. Он счёл, что самое важное в деле камлания — уверенность в результате и сочетание пляски с правильным нарядом. Главное — впечатлить Великого Духа так, как его еще никогда не впечатляли. Жры заверил Сульса, что само по себе орочье камлание на любовь эльфийской девы должно заставить этого Духа наплевать на все другие, обращенные к нему просьбы. Сульс внес своё дополнение — если при этом исполнять танец урожая, то Великий Дух не только уши навострит, но и глаза выпучит. О том, что танец урожая — ни что иное как хоровод девиц на одноименном осеннем празднике, Сульс умолчал. Других танцев он всё равно не знал. Жры предстояло быть самому себе хороводом. Дело оставалось за малым — научить орка правильно семенить по кругу, изготовить главные шаманские атрибуты — бубен и било, и получить разрешение Правительницы на камлание. Как бывший слуга нофера Руалона, Сульс время от времени еще вспоминал с кем можно, а с кем нельзя переходить границы дозволенного. С достойным Кристом можно было особо не церемониться, но с Правительницей Инэльдэ самоуправство могло дорого обойтись. Орочьи ритуалы в горах Темных — это не к доброму ноферу в погреб наведаться.

Как ни странно, но разрешение Сульс получил. Утром попросил — к обеду получил. Более того, сам объект — Прекрасная Таильмэ согласилась присутствовать и наблюдать. Жры, узнав о такой удаче, счел это добрым знаком. Великий Дух, похоже, уже заинтересовался и ждал с нетерпением.

Темные взбодрились. Слух о том, что Жры будет плясать шаманский танец под окнами Таильмэ, пронесся по подгорьям как пожар по штольне. Подробности впечатляли — Правительница Инэльдэ велела своей подданной не убивать орка за непотребство, а подданная выпросила разрешение метать мимо него ножи. Таильмэ обещала не только продемонстрировать выдержку, но и проверить Жры на испуг. Немедленно появились те, кто считал разрешение Правительницы чем-то вроде позволения на случайное убийство и те, кто так не считал. В любом случае можно было поставить на продолжительность танца под летящими ножами, на смерть орка или на истерику Таильмэ. Пока Темные готовились развлечься, Сульс трудился над созданием диковинных предметов и в перерывах учил Жры походке "уточкой". На все про все ему хватило одного дня.