Приносящая надежду (СИ) - Воронина Тамара. Страница 59

«О!» – это было не от восторга и вообще даже не междометие. Это был звук воздуха, выходящего из легких, и, кажется, навсегда. Умо отпустил косу, зато взял Лену за горло. Мужик, которому не дают, в гневе страшен. На зоне насильников, говорят, опускают всем бараком… Вот бы его туда.

За спиной Корина Умо возникло привидение. Шут, с лицом почти белым и аскетично-суровым, с ртутно-сияющими глазами. Магия прорвалась? Но он совершенно не магически коротко рубанул Корина ребром ладони чуть ниже уха. Болотные глаза сначала разъехались, потом закатились, потом закрылись, и эльф даже не упал – просел внутрь себя, свалился пыльным мешком у ног Лены и притих. Лена кинулась шуту на грудь, и он обнял ее так нежно и осторожно, словно она была хрупким цветком, а не высокой и солидной женщиной.

Так они простояли долго, Умо шевельнулся, и шут, не отрываясь от Лены, поддал ему носком сапога по какой-то точке – и эльф притих.

– Домой пора, Рош.

– Но ты не сможешь, – тихо сказал он, – я чувствую, что тебе больно. Позови дракона.

Он протянул Лене ее пояс с драконьей пряжкой и стеклянным кинжалом. Лена кивнула, надела пояс и встала на колени возле эльфа.

– Он еще с полчаса в себя не придет, – сообщил шут. – Ну, может, четверть часа.

– Это хорошо, – одобрительно сказала она, наматывая на кулак коричневые волосы и обнимая ногу шута. Странница, вероятно, и не может сделать Шаг, если ее напинать. Проблема в том, что Лена не Странница. А Аиллене Светлой это не помеха.

Нет. Помеха все-таки. Вместо того чтоб очутиться в своей комнате возле разгневанного Маркуса, они оказались в проулке между двумя рядами каменных домов. Все равно Тауларм.

Шут огляделся, опустил глаза, сообразил, что Лена обхватила его ноги, словно вымаливая что-то (штаны были разодраны кошачьими когтями и пропитаны кровью) и опустился на колени рядом с ней, крепко-крепко обнял, не забыв попутно сунуть согнутыми пальцами Корину Умо куда-то в область ключицы. Сколько они простояли, обнявшись, прижимаясь друг к другу, как когда-то в лесу, после выяснение отношений, сто лет назад? Вечность? или целую минуту? Время субъективно.

Перл мудрости Аиллены Светлой. Где писари, чтоб начать ее жизнеописание с этой гениальной мысли? А разве не так? Сколько ж лет Ленке Карелиной – тридцать восемь? Или тридцать восемь плюс пятнадцать минус хороший цвет лица плюс седина минус классные эльфийские кремы? Сколько лет Рошу Винору – тридцать три или тоже плюс пятнадцать минус настоящие друзья плюс год бродяжничества плюс разочарование в тех, кому верил, минус любовь? Сколько прошло времени – пятнадцать лет или пятнадцать минут? Время – субъективно!

– Ох и наподдаю я тебе! – пообещал Гарвин.

– Мечтай, – разрешила Лена, неохотно отцепляясь от шута. – Знакомься – Корин Умо. Надо?

Гарвин свистнул громче Соловья-Разбойника. Прискакали эльфы, начали вязать собрата, поднимать Лену и поддерживать весьма ободранного шута…

Маркус не начал драться. Обнял так, что ребра захрустели, голову ее к плечу прижал и замер. Что Лене оставалось? Правильно – ответить тем же.

– Я тебя так люблю, Маркус.

– Дура, – пробормотал Маркус ей в волосы, – ну какая же ты дура… Разве можно так – одной в никуда? А случись что, мы б ведь ничего и не узнали…

– Тебе так хочется умереть со мной вместе?

– За тебя, дура. И уж точно – раньше тебя.

Гарвин помогал шуту раздеваться, тот, морщась – и тут же морщась от того, что гримаса тоже причиняла боль, стянул куртку, рубашку. Гарвин снял с него сапоги, вытряхнул из штанов и восхищенно произнес:

– Хорош! Аиллена, только не в обморок! Не помрет. Можно даже не исцелять. Тут крови больше, чем ран. Ты что, брат, с кошкой дрался?

– С кошкой, – признался шут, – размером с рысь. Полосатой. Этот меня придушил сразу. А там, у себя, руки врастяжку к кресту привязал… А ноги не стал. Так что я отпинался…

Гарвин присвистнул:

– Со связанными руками от мангата отбился? Уважаю… У него ж зубы что ножи.

– Зубами не достал. Когтями только. Я ему шею свернул. Ногами захватил в «ножницы» и свернул. Ой. Гарвин, больно.

– Конечно, больно. Предлагаешь не трогать совсем? Может, хотя бы промоем раны? Водичкой?

– Не издевайся, – смущенно улыбнулся шут – Я так…

Лена высвободилась и начала деятельно помогать Гарвину, и пропомогала ровно до того времени, пока он не увидел у нее кровь на лице, то есть целую минуту. Все внимание мгновенно переключилось на нее – тут же сняли платье, не стесняясь большого стечения народа, но не обнаружили ничего, кроме трех синяков – на ляжке, на боку и на животе. На лбу обнаружилась ссадина, которая могла образоваться и от удара, и от невовремя подвернувшегося сучка… Тем не менее Лену тут же затолкали под одеяло, предварительно вымазав ее же собственными бальзамами, и только потом приступили к излечению шута. Лене ужасно хотелось, чтобы его исцелили, но Гарвин с Арианой, исследовав царапины, решили, что все это ерунда (конечно, куда страшнее, когда у Светлой лобик поцарапан и пара фингалов да ободранные коленки), помазали в четыре руки, перевязали, напоили лекарством и уже только потом Ариана аккуратненько тонкой иглой зашила три глубокие раны: на щеке, на голени и на предплечье.

Маркус сел на край кровати.

– Даже шрамов не останется, – утешил он, – это магическая мазь. Правда. Ты не волнуйся, Ариана знает, что делает.

– Заступайся за нее, – проворчала Лена, – знаю я вас, за свою бабу немедленно заступаться начинаете… А тут хоть умри.

Маркус засмущался, конечно, малость демонстративно, однако что-то этакое Лена в нем задела. Может, простое мужское тщеславие: ну как же саму Властительницу «своей бабой» назвали. У самого-то Маркуса язык бы никогда не повернулся: он был истинным уроженцем Сайбии, где уважение к женщине воспитывалось в любом сословии – от бродяг до королей. Но лестно ему было Не каждого ж сама Ариана дарит своим вниманием! И вообще не так чтоб вообще кого дарит-то! Ну и что что не любовь? Не дети. Оба, что важно. Лена прижала его голову к груди и чмокнула в макушку.

– Где Умо?

– Ты б лучше спросила, где Владыка, – неприятно хмыкнул Гарвин.

– Ясно. Вообще-то я его тебе обещала.

– Не здесь же, – огорченно вздохнул эльф. – не поймут. Ну, ты пришла в себя? Чем тебя – ремнем или розгами? Выбирай, я сегодня добрый.

– Ладно тебе, – проворчал Милит, беря руку Лены в свои. – Она сделала то, что должна была.

Лена вдруг подпрыгнула, приведя всех в замешательство.

– Рош! Но ты же был привязан!

Шут посмотрел на свои запястья, покрасневшие, стертые, с кольцом ссадин – он пытался вырваться, он повисал на руках, отбиваясь ногами он дикой кошки. Он не мог порвать веревки. Корин Умо был кем угодно, но не идиотом.

– Пошли вон все, – вдруг металлическим голосом скомандовал Гарвин, и, что удивительно, даже Милит с Маркусом безропотно вышли. Гарвин поводил ладонями вокруг головы шута, начал медленно опускать руки, словно сканируя его тело, и перестал, остановившись взглядом на гномской цепочке. На пустой цепочке. Амулета на ней не было. Шут, с интересом наблюдавший за его манипуляциями, вопросительно поднял глаза. Гарвин выглядел ошеломленным. После недолгого молчания он прищелкнул пальцами – и воцарилась жуткая космическая тишина. Шут оторопел:

– Что? Что я такого сделал?

– Амулет где?

Шут посмотрел вниз и удивленно ответил:

– Не знаю.

Гарвин поднял с пола его окровавленную рубашку, которую еще не успели выбросить (даже рачительные эльфы не брались за починку изодранной в клочья одежды), вывернул ее наизнанку и понимающе кивнул.

– А вот он. – Он продемонстрировал им более темные пятна. Словно поверх крови сажей запачкано или пеплом. Шут склонил голову и выразительно не понял. Гарвин сел на стул и устало произнес: – Ты удивил меня так, как я не удивлялся никогда. Ты даже не понял. Даже не заметил. Ты разнес в пыль амулет, который убивал твою магию.