Камбрия — навсегда! - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 87

— Благодарю вас, сэр. Только, право, мне уже всё равно. Я своё дело сделала. Обстановку доложите в Кер-Глоуи… Пусть префект Ивор ап Ител разбирается. Не буду ему мешать.

— А вы?

— А мы с сестрой будем собирать мидий. Как раз отлив начался. Мы ведь дочери трактирщика. Для нас главное — это. Ну, и домой добраться поскорей. Меня там сын ждёт.

Улыбнулась, озорно подмигнула. Плетёная корзина под локтём, на руках перчатки — не боевые, кожаные. Так, суконные рабочие прихватки. И где вы видали богиню войны?

С иными духовными дочерьми как побеседуешь — начинаешь понимать местных мальчишек, что хотят не грамоте учиться, а рубить врагов тяжёлым и острым. Проще это, куда как проще. Что ж, дорога к Господу трудна и терниста, зато и радости от светлеющей души ближнего куда побольше, чем от пронзенного тела. Хотя бы потому, что тело со временем обернётся прахом и так, а душа вечна. Но каждая исповедь Кейндрих стоит полугода жизни! За месяц-другой можно сойти в могилу. Но на сегодня, кажется, всё.

— Погодите, преосвященный. У меня есть вопрос.

Хорошо хоть, не грех. Вообще хорошо, что принцесса начала о душе задумываться. А то всё гордыня да ревность вперемешку.

— Слушаю, дочь моя.

— Немайн, она и правда может некоторые таинства проводить? Почему, женщин-священников ведь не бывает?

Кажется, это не беспокойство о душе. Жаль.

— Потому и не может производить все таинства, что она не священник. Только немногие — связанные с рождением, смертью и супружеством. А может многое — по своей природе. Не сидовской, а… Есть у неё некоторые особенности.

— Так, значит, — Кейндрих посуровела. Потом просветлела. Идея снизошла. Что-то не верится в благость её очередной затеи.

— Что ты задумала, дочь моя?

— Сущую безделицу, преосвященный. Брак у меня будет вполне обычный, равный. Я уж рада, что Гулидиен и на такой согласился. Иначе, меня, боюсь, отец со старшиной отдали б ему в подчинённые жены. Так пусть хоть что-то особенное в свадьбе будет! Вот я и хочу, чтобы нас Немайн повенчала.

Дионисий постарался вздохнуть неглубоко и тихо.

— Неужели тебе мало епископа?

— Не то чтобы мало. Просто… Она получится не чужим человеком. Кем-то вроде крестной матери. С которой нельзя. Понимаешь?

— Понимаю. Ты не веришь в добродетельность мужа? Тогда венчаться зачем?

— Верю. Но сиды, они же развратные! И оборотничать умеют. Вот примет она мой облик, и чужим мужем насладится. А Лидди и знать не будет!

Лидди. Первый раз жениха назвала ласкательно. И то, чтоб подчеркнуть — мой.

— Дочь моя, Немайн девушка честная и серьёзная. И останется такой же после замужества, которое ещё неизвестно когда приключится. Зато у «крестной матери или кого-то вроде» будет гораздо больше поводов повисеть на шее у твоего мужа и по-сестрински поцеловать его в щёчку!

Задумалась.

— Может, это и правда не лучшая идея была…

Обрадованный епископ ушёл. Кейндрих немедленно вскочила и принялась бегать по шатру. Нога зачесалась. Блохи! Неизбежное зло походной жизни и земляного пола. Нормально, в постели, только в Глостере поспать и получилось… Одну ночь — на весь поход! А сиду, говорят, гады прыгучие не кусают. Наоборот, уходят из её палатки. И комары тоже… Да и епископ — как он, не называя вещи своими словами, ухитрился напомнить, что Немайн не просто сида. Богиня. Пусть и крещёная. Ладно. Не стоит её злить, в самом деле — мелкие женские шпильки недостойны королевы. А что достойно королевы? Забота о благе подданных. Вот, например, в Сенате Брихейниог представлен слабовато. А принцепс, Кейр ап Вэйлин, откровенно служит Диведу. Эту проблему можно решить? Запросто! Вот этим и займёмся. Заодно и зятька сидового огорчим! Жаль, что пора поворачивать армию на северную дорогу. Всё-таки хочется посмотреть на ушастую. Очень.

Буроватые холмы зимнего Уэльса.

Идут усталые войска. Гленцы возвращаются домой. Не все. Многих соблазнила ленивая земля Кер-Глоуи. Настолько, что они остались выбирать земли для кланов, и внутри — для ветвей. Гленцам выйдут лучшие — да вокруг железных копей.

И всё-таки, земля или не земля — воин торопится домой. Обнять родных — и обменять расписку Хранительницы на звонкое золото. Сикамб с Эмилием ещё перед походом передали обеспечение расписок, за которые проводили скупку. Сразу с процентом за эмиссию. То, что раздала хранительница, будет оплачено из глостерской добычи да из остатков средств, что собрала на постройку города, не всё ещё потратила. Но Немайн для этого не нужна, контора управится.

У сиды дом в другом месте. И дом, и сын маленький. А войско простит, что тяжёлая, «штабная», колесница Хранительницы поворачивает на Кер-Мирддин.

Два дня пути — и вот знакомый мост, башни, обновлённый частокол надо рвом. И каменные стены «Головы Грифона», открытые для всех пяти пятин!

Перед въездом в город — Немайн чуть не силой держать пришлось, так вперёд рвалась — Эйра заплела сестре куцую косичку, и прикрепила к крысиному хвостику наконечник стрелы. Чтоб мать видела: возвращаются не плакальщицы — мстительницы.

Псалтирь отворена, но Пирру нет нужды подглядывать. Строки псалма Асафа он помнит наизусть. И почему пропускал их прежде? Может, если б догадался напомнить их воинам Ираклия перед битвой при Ярмуке — исход битвы был бы иным. И усталые солдаты дунайской армии, непривычные к сухим сирийским пустыням, разбили бы исмаильтян. Но что поделать, с возрастом фантазия покидает человека, оборачиваясь осмотрительностью. Что ж. Если в речах Августины трещит огонь — старику-патриарху стоит обратиться камином. И озаботиться, чтобы новое христианское учение не обратилось пожаром, скачущим по крышам, а стало теплом, согревающим людей. Хотя бы ради того, что у него уже недостанет сил оседлать пожар. А он намерен использовать идею ученицы — на правах наставника. Принести православию силу, которую обещают эти строки. Достоинство — без гордыни, смирение — без уничижения. А заодно — мужество, совмещённое с праведностью. То, чего не хватает армиям Рима. Которые давно не имеют ни мужества, ибо убийство — грех, и они боятся убивать врагов, ни праведности — потому, что солдат считают подонками общества. И им остаётся соответствовать. А ведь именно из солдат поднимаются новые династии!

Противоречий в её учении особых нет. Человек, осиянный благодатью Господней, и вправду подобен Богу. Значит, неизмеримо сильней демонов, которых язычники почитают богами. И в таком состоянии не может совершить неправедного деяния… Потому, если Господь сочтёт дело, за которое идут сражаться и умирать солдаты, правым — им будет прощено. А что человеку не дано знать, когда предание врага мечу благословенно, а когда — преступно; тем лучше. Не будут убивать понапрасну.

Пирр улыбался. Он знал, что новое учение обречено на успех среди солдат и полководцев — а значит, и правителей. А потому… Пусть глупцы и завистники пробуют его оспорить! Теперь все диспуты выиграны Пирром заранее. И патриарх Константинопольский превратится из беглеца — в духовного наставника. В том числе — и Камбрии, разумеется! Патриарх аккуратно закрыл книгу. Его ждал новый труд, не имеющий пока названия, лишь образ замысла.

Ещё его ждали друиды.

И если кузнеца интересовали железки, то второй… За неказистой внешностью скрывался ум, недюжинный и амбициозный. Наверняка уже ждёт в пиршественном зале.

Так и вышло — ждёт, и привычный заказ сделать не забыл. Что ж, можно начать разговор.

— Ты обещал обдумать мои слова.

— Обещал, значит, обдумал. Вариантов у нас, выходит, два. Первый — креститься и войти в церковный клир. Подробности можно обсуждать, но это означает подчинение. В любом случае.

Пирр кивнул.

— Продолжай. Ты умеешь говорить ясно и кратко.

— Учителя хорошие. Так вот, во-вторых. Креститься, но податься в учителя. Многому мы научим получше священников. Надо — даже греческому. Если уж филидов и бардов здесь привечают, тех, кто их готовит, тем более уважать станут.