Иногда оно светится (СИ) - Акай Алиса. Страница 84
Космос, как давно…
— Это ничего, — бормотал я, удерживая Котенка, — Это глупости. Накатило как-то… Глупость, глупость…
Он сам начал всхлипывать, но, задержав дыхание, остановил себя. Но щеки все равно были соленые, я ощутил это, поцеловав его, соль осталась на моих губах.
— Я не хочу умирать, — сказал он, — Только не сейчас. Я не боюсь смерти, но я боюсь того, что тебя не будет там. А если ты там будешь, мне ничего уже не страшно.
— Я буду везде. Рядом с тобой, всегда. Даже там.
В эту минуту я верил в то, что говорю. Я знал это. Всегда знал…
Терминал связи пискнул. Мы с Котенком переглянулись. Я протянул было руку, но замер, так и не коснувшись кнопки. Щеки все еще жгло, словно их коснулся жидкий огонь.
— Да, — прошептал Котенок, — Это они.
Я нажал на кнопку.
Вначале был треск. Потом появился голос. Незнакомый напряженный голос, принадлежащий немолодому уже человеку.
В нем звякали легкие серебристые нотки — герханский акцент, который ни с чем не перепутаешь. Человек говорил медленно и осторожно, и хотя я его не видел, мне почему-то показалось, что он смотрит прямо на меня.
— Объект семьдесят-тринадцать-зет-семь!.. Объект семьдесят… Черт. Линус ван-Ворт, вызывает капитан борта «Курой». Подходим к вашей системе. Обнаружили повреждение стабилизирующего контура в одном из двигателей, пришлось останавливаться для полевого ремонта. Отстаем от графика. Повторяю, борт «Курой» отстает от графика, приблизительно минус пятьдесят один час. Идем с опозданием. На орбиту по рассчетам выйдем через двадцать семь часов, тридцать семь минут. Подтвердите получение сообщения. И извините, если… — голос осекся, какую-то секунду или две, то время, что длилась пауза, казалось, что человек на том конце невидимого провода замешкался, — …выбились из графика. Надеюсь, мы успееваем. Держитесь, пусть вас хранит Космос. Борт «Курой» закончил. Отбой.
Котенка стала бить мелкая дрожь.
— Они идут, — сказал я, — Видишь, идут.
— Они успеют?
Я посмотрел на экран, хотя там не было ничего полезного. Рассчеты были просты и я давно сделал их и держал в памяти. Но мозг, как и руки, всегда цепляется за привычные мелочи, тянет время…
— Они прибудут почти одновременно — герханский корабль и имперский. Разница не больше пары часов, но на самом деле кто из них придет первым я не знаю. И не узнаю до последней минуты, вероятно. Игра продолжается, Шири.
А он устало посмотрел на меня и сказал:
— Кажется, я устал играть, Линус.
ГЛАВА 20
Было холодно. Ветер облизизывал кости отвратительным ледяным языком, глаза слезились, а веки напротив вдруг оказались толстыми и теплыми, из-за чего смотреть было еще труднее. Я стоял на верхней площадке башни и за огромными камеными зубцами покачивались, как волны в штормовую ночь, синие, черные и серые угловатые тени деревьев. Их движение были плавны, но грозны, иногда даже казалось, что не ветер заставляет их качаться, а напротив, эти гигантские опахала заставляют ветер дуть, пронизывая, кажется, насквозь двойную каменую кладку и задувая площадку башни.
Площадка была круглой, пол из старых, но ровных — одна к одной — плит. Залитая тусклым светом трех Герханских лун, она выглядела как посадочная площадка, с которой только что стартовал небольшой фрегат. И ветер — всего лишь отзвуки его испепеляющего дыхания, а качающиеся кроны — разлетающиеся клубы пыли.
— Здесь холодно в последнее время, — сказал Элейни, — Осень на Герхане год от года все более холодная.
Он стоял на самом краю, примостившись к зубцу и выставив ногу в бойницу. Он выглядел старше, черты лица проступили жестче, четче, взгляд тоже был другой. Эти глаза принадлежали Элейни, но в последний раз, когда я видел их, они не выглядели так, как сейчас — двумя проточенными ветром в каменой стене щелками. А внутри этих щелок они по-прежнему были зеленые. Как спокойное море в теплый весенний день.
— Здесь никогда не было тепло, — пожаловался я, ежась, — Поэтому я всегда улетал отсюда, переждав лето.
Нет, в последний раз они не были зелеными. Они были большими, ужасно большими, и не зелеными, а какими-то блекло-синими, как тающий весной снег, такиими же тусклыми и застывшими. И в них больше не было выражения.
Но сейчас их взгляд был иной.
— Замок тоже тебе никогда не нравился, так ведь?
— Ты же знаешь, я всегда не любил эти каменные склепы с тухлой родовой паутиной по стенам.
— Линус ван-Ворт… Ты всегда любил море.
— Да.
— Свобода? Хаос?
— Жизнь. Переливы, меняющиеся цвета, бесконечность направлений. Шторма, течения, подводные рифы.
— И смерть, если вода попадает в легкие.
— Всегда есть вероятость того, что воздуха не хватит до поверхности.
— Наверно, за это ты тоже его любишь. Риск. Ты всегда любил рисковать. Сколько я тебя помнил… Сейчас тоже, да? Ты ведь не смог долго оставаться в стороне. Тень не для тебя, верно?
— Это зависит не от меня, — сказал я и почувствовал, как слаб собственный голос. Затихающий порыв ветра.
— Конечно. Во всем виноват варвар, правда?
— Он не виноват.
— Линус…
Он подошел. Я не видел его шагов, просто он оказался передо мной. Так бывает во сне. И я еще отчетливей увидел его лицо. Прекрасное, даже у самых совершенных статуй не бывает такого, сочетание несочетаемого — дерзость, покорность, отвага, скромность, решительность… Глаза — бездонные провалы непонятного цвета, но в них, где-то во втором слое, или в десятом или в сотом, светится что-то. Знакомое и в то же время пугающее. Завораживающее, как свечение шаровой молнии. Далекое, но понятное. Очень опасное и невыразимо прекрасное.
Волосы у Элейни были золотистого, привычного для Герхана, цвета, но теперь они выглядели жесткими и ветер даже не шевелил их. А по правой стороне шеи, из-под уха, текла тонкая струйка крови. Ей неоткуда было взяться,
Элейни застрелился из логгера, но я видел эти потеки и знал, что если прикоснусь, на пальцах останется жирный багровый мазок — как тогда, когда я запачкал руки в вине.
И мне стало страшно, потому что я понял — продирающий холод не от ветра. От Элейни. А он улыбнулся мне — как обычно, у глаз пояаились тонкие стрелочки-морщинки. Он понимал. И приблизился еще, так что его волосы почти коснулись моего подбородка.
— Он заставил тебя, да? Он был слишком беззащитен, а ты слишком устал. У тебя не было выбора.
Правду, Линус. Пусть она сожжет твою глотку, но дай ей выход наружу. Не заставлей ее испепелить тебя изнутри.
— Нет, Элейни. Выбор у меня был. Я люблю его.
— Он сбил тебя с пути. А я ждал… Ждал тебя, мой Линус. Но ты долго не шел.
Голос стал холодным, слова превратились в крохотные зазубренные льдинки.
— Перестань! — я попытался вызвать в себе гнев, взорваться, вспыхнуть, хоть на секунду растопить это адское ледяное наваждение, — Не говори о нем так! Я… я люблю его, да. Зачем все это?
— Зачем?.. — он задумчиво почесал переносицу, — Ты всегда любил задавать сложные вопросы.
— Хватит. Я пойду с ним до конца.
— Так же, как обещал со мной?
Ледяное лезвие впилось в живот, прокрутилось, нанизывая внутренности, хлынуло в кровь, отчего кровь тут же заледенела, стала густой и прозрачной.
Но я даже не отступил. Во сне такое бывает. Боль я чувствовал где-то в другом слое сна, в этом же я смотрел в глаза давно мертвому человеку.
— Я не смог пойти за тобой, Элейни. Ты знаешь это.
— Ты испугался?
— Я понял, что не смогу этого сделать. Это был не мой путь. Элейни, ты же знаешь, что между нами было. Я не мог.
— Ты не смог умереть бессмысленно. Ты поэт, но ты всегда был рационален, любимый.
Последнее слово ужалило, клюнуло расплавленным металлом в лоб. Я качнулся. А он подошел еще ближе. Я узнал запах его духов, хотя еще минуту назад этого запаха не было. В голове кружилось, но я отчетливо видел, как он осторожно и внимательно заглядывает мне в лицо. Если не присматриваться, можно было даже не заметить этого потека на шее…