За несколько стаканов крови - Мерцалов Игорь. Страница 27

Ах, скульдены, скульдены! Два миллиона… Гемье степенно встал, поправил секиру за поясом, пригладил бороду. В бороде его были выплетены три косицы, в каждой из которых имелся стальной стержень, предохраняющий от рубящих ударов. Подлый Оглоух потому и зашел сзади.

— Хорошо, я поеду. Но если еще кто-ньибудь подойдет ко мне со спины, я буду считать его непрошеним брадобреем и прогонью секирой!

— Заметано! — серьезно кивнул волколак.

Гном вздохнул и поплелся к своей лошади, уздечку которой держал тихий и послушный Зазряк.

Глава 14

МЕДОВЫЙ СЛЕД

Шарох не ошибся. Правда, сначала Васисдас заметил, как уходит, растворяясь в ночи, леший, а уж потом осознал, что чувствует запах меда и, сопоставив факты, пришел приблизительно к тем же выводам.

Шепнув Гемье пару слов, за которые гном через несколько дней едва не заплатил весьма дорогую цену, Васисдас поспешил обратно к развилке. Он двигался осторожно и, завидев впереди то место, где от дороги отделялась тропка, ведущая вбок, затаился и выждал около получаса. Не прогадал: по истечении этого времени из-за деревьев вынырнул Ляс. Леший поверил, что за ним никто не следит, и бодро зашагал по тропе.

Эльф тоже был не лыком шит. Выждал еще столько же, позволил себе даже подремать, погрузившись в мечтательность, которая заменяет эльфам сон, и только потом двинулся вперед, не расслабляясь ни на минуту.

Однако новые предосторожности оказались явно излишними. Вскоре чутье подсказало Васисдасу, что он уже слишком отстает от Ляса, и он прибавил шаг.

Тропка вилась между перелесками, пряные запахи ночи кружили голову, тишина после шумной компании бывших соратников нежила сердце. Васидас в который раз пожалел, что не способен долго жить в уединении. Эльфы считают, что, если кому-то из них скучно наедине с собой — это скверный признак. Васисдас в принципе был согласен с сородичами, ему не очень нравилось, что одиночество вгоняет его в тоску. Он понимал свою «ненормальность». Но, если бы кто-нибудь предложил ему избавиться от нее, ответил бы отказом. Васидас был поклонником эгоцентрической философии, согласно религиозному течению которой разумный идеален в том виде, в каком создал его Бог со всеми достоинствами и недостатками, что со всеми своими врожденными склонностями к добру и злу он исполняет не доступный смертным замысел Всевышнего, а согласно атеистическому — поскольку ни добра, ни зла в реальности все равно не существует — разумный просто хорош таков, каков он есть. Поэтому Васидас продолжал жить, как жилось: хитрил, воровал, убивал и срывал цветы наслаждения, где только мог до них дотянуться. И не терпел, когда кто-то пытался ему указать на «неправильность» его жизни. Последнее обстоятельство, наверное, и удерживало его в разного рода шайках и бригадах. В них, конечно, много чего приходилось делать по указке, но по большому счету никому не было дела до того, каков он, эльф Васисдас. Ну, кроме, пожалуй, старого приятеля Гемье — хотя и тот уже давно отказался от мысли перековать товарища и только временами хватался за секиру, когда эльф «переходил рамки приличия».

Никаких навязанных рамок Васисдас не терпел, гнома презирал, но почему-то никак не мог от него отделаться. С одной стороны, он понимал, что их связала железная воля Эргонома еще во времена звена, или Братства, как заставлял говорить Эргоном. С другой — догадывался, что причина глубже. По-видимому, он нуждался в том, чтобы рядом был кто-то, пусть порой раздражающий — а может, и лучше, что раздражающий. Кто-то, рядом с кем всегда можно почувствовать себя лучше, умнее.

Наверное, это слабость. Что ж, Васисдас не видел ничего плохого в том, чтобы иметь слабости. Слабости — это прекрасно! Если вдуматься, только от них мы и получаем удовольствие в жизни, разве нет?

«Именно так, — отвечал он самому себе, — именно так, мой прелес-с-стный Васисдас».

Тропа недолго вилась по безлюдью, вскоре заросли раздвинулись, расстелились вокруг душистые поляны. Запах меда усилился: пасека была близко. Вот показался огонек — избушка с желтым окошком. За крестовидным переплетом виднелось движение.

Ограды не было, двор очерчивали конюшня и сараи. За избушкой тянулись ровные ряды грядок. Справа и чуть в стороне выстроились ульи, слева в десятке шагов серебрилась под луной река.

Васисдас прильнул к окну. Внутри в бедной, но чистенькой горнице, при свете трех свечей, беседовали двое: Ляс и немолодая, но стройная и красивая русалка с печальными голубыми глазами. Эльф напряг слух.

— …не успел его предупредить. Они опередили меня. Когда я пришел, они уже вломились на постоялый двор. Кабы не Яр, они бы уже взяли бригадира, — рассказывал Ляс. Худое лицо его с темной кожей, похожей на кору рябины, было честным и грустным. — Но они не угомонились, пустились в погоню. А я стал следить за ними. Я сразу понял, где Яр и бригадир расстались, но подождал, убедился, что остальные ничего не поняли и поехали дальше. Тогда я вернулся и — вот я здесь…

— И все это из-за клада? — спросила русалка.

— Да.

— Ну что ж, это хотя бы понять можно, — тяжко вздохнула она. — В войну вообще ни за что убивали…

— Так значит, он тебе ничего не сказал? — спросил леший. Русалка отрицательно покачала головой. — Хоть намеком? — Тот же жест. — А собирался как — надолго?

— Да что ему собираться? — невольно улыбнулась она. — Шкура при себе, и ладно. Однако верно — торбу он тоже прихватил, еды собрал… Сказал, чтобы ждала не раньше, чем через неделю.

Ляс осмотрел комнату и сказал:

— Рад я за мохнатого. И за тебя тоже рад. Ты его береги, он мужик что надо.

— Ты это мне говоришь? Он мне жизнь вернул… Ну а сам-то что же нигде не осел? — спросила русалка. — Что вы все никак не успокоитесь? Ну, повоевали, ладно, коли уж не терпелось. А теперь-то что вас, вояк, носит по свету?

Леший отвел глаза.

— Если бы было куда возвращаться… — медленно проговорил он, но не закончил.

Васисдас, однако, удивился уже и этим словам: впервые на его памяти Ляс сам хоть что-то сказал о своем прошлом.

Когда он прибился к бригаде, Хмур лично с ним поговорил и никому о той беседе не сказал ни слова, но — слухами земля полнится, не прошло и пары недель, как все уже знали откуда-то и через кого-то, что Ляс крепко набедокурил в своем родном лесу. Возникло даже убеждение, что леший «ничего такого» устраивать не собирался, а только «пугнуть» старейшин, которые, недовольные его амбициями, советовали Лясу держаться «подальше от чащоб, поближе к городам».

Кто знает, может, и впрямь он когда-то по глупости верил, будто оружие можно взять в руки «просто так», чтобы «попугать, и только». Но разубедился в этом быстро. Видно, тогда-то его разум и дал трещину.

Ну, в общем, что особенного? У многих за плечами какая-то своя история. Но если остальные жаждали заполучить клад, а уж потом отомстить Хмуру за то, что бросил бригаду на произвол судьбы, когда другие успешно пользовались положением героев, то Ляс решил либо убить командира, либо наказать морально, заставив убить себя.

Причиной тому была какая-то особенная привязанность его сгоревшего сердца к Хмуру, привязанность, которую Эргоном считал обыкновенной слабостью, а Васисдас — свойственной всем неэльфам привычкой к зависимости.

Русалка, конечно, ни о чем подобном и помыслить не могла, ей все представлялось проще.

— Некуда? — переспросила она. — Или земли вокруг не стало? Лишился дома — строй новый, чего ждать-то? Пожарищ вдоволь — места хватает. И вдов на всех достанет, — прибавила она, опустив глаза.

— Эх, красавица! — вздохнул Ляс. — Не знаешь ты, о чем говоришь. Трудно вернуться… не только домой — в себя. Кто захочет снова потом землю поливать, когда привык кропить ее кровью? Не знаешь ты…

— Я — не знаю, — согласилась она. — Зато Яр знает.

— Да где ему? — воскликнул Ляс. — Если был у нас в бригаде хоть один безгрешный, так это Яр!

Эльф под окном усмехнулся: разговор пока еще забавлял его, но скоро должен был наскучить. Что это лешего понесло? Узнал что надо — иди своей дорогой… и оставляй след для того, кто поумнее.