Кошачья добыча - Хобб Робин. Страница 14

Розмари еле-еле успела остановить Пелла, когда тот, подобрав, что оставалось на столе, вознамерился было пошвырять остатки в огонь.

— От горелых костей по всему дому только и пойдёт, что вонь. Кроме того, я могу сварить суп, — из костей да остатков мяса на них. У меня оставались пара реп и лук… — Он глянула на кухонный шкаф, и слова обернулись ложью. Репы исчезли тоже.

— Ты не можешь просто пожирать всё, что тебе попадётся под руку здесь, в доме! — гневно воскликнула Розмари. — У меня свои расчёты на то, что идёт в ход сейчас, а что мы приберегаем на потом.

— Ну, если ты думаешь, что я собираюсь так и ходить голодным, пока по двору бегают куры, подумай ещё раз и хорошенько. Я не настолько беспомощен. Или глуп.

Тысяча подходящих ответов пришли ей в голову. Но лишь один оформился в мысль, ясную и отчётливую. Этот красавчик, этот фасонистый глупец будет уничтожать всё на своём пути, всё, над чем она так тщательно корпела и возводила здесь три последних года, — прежде чем довершить начатое. Он не собирается слушать её и краем уха. Он станет творить всё, что ему заблагорассудится с нажитым ею скарбом. Розмари онемела, потеряв дар речи. Собрав в кучу лоскуты тряпья, которыми приводила в божий вид разгром, что учинил Пелл, разделывая петуха, она вышла на улицу.

Выплеснув из лохани грязную воду, промыла её, сполоснула и заполнила вновь, уже чистой. Она всё ещё отстирывала кухонные тряпицы, когда из дома появился Пелл. Он шёл по-тихому, но женщина всё равно заслышала шаги. Тот подбирался сзади.

— Ты так много трудишься, — начал мужчина мягким голосом. — Я никогда не думал, что тебе придётся жить вот так.

Мягкосердечный шёпот. Простые слова. Вонзающиеся, удар за ударом, прямиком под сердце. Года три тому назад, да что там, и двух довольно, — и льстивые речи Пелла без труда завоевали бы это самое, израненное ныне, сердце.

— Это просто работа, и от неё никуда не деться, — сказала она, ненавидя собственный голос, захлёбывающийся слёзами.

Она дрогнула, когда руки легли ей на плечи. Дёрнулась, но Пелл так и не отнял хватки. Ладони были такими тёплыми, а объятие — мягким и нежным, как раз там, где плечи ныли сильнее всего.

— Нет, — рванулась она резко, уворачиваясь от касания.

Пелл отпустил её.

— Я намерен остаться, Рози, — сказал он. — Знаю, ты не веришь в это. Знаю, не хочешь подарить мне ещё один шанс. Ты по-прежнему сердишься на меня, и кто в своём уме будет винить тебя за это? Я много раздумывал насчёт всего. Как по мне, сходится навроде того, что я проделал давным-давным, три года назад, если быть точным. Я оставил тебя, — и всё, для меня это был конец всему. Но ты осталась здесь и, полагаю, скучала по мне — каждым божим днём. Каждым пустым вечером, одна-одинёшенька, так что, думаю я, поэтому-то боль так свежа, так зудит болезненно, как открытая рана.

Но теперь я вернулся. Ты можешь перестать злиться, всё, больше никакой боли, никаких страданий, да? Я здесь, готовый быть мужем — тебе, и отцом — твоему ребёнку.

— Ты мне не муж. Ты никогда не обручался со мной, не женился на мне. Да и не стал бы. Даже тогда, когда о том просил собственный дед.

— Я уже говорил, Рози. От тебя с ребёнком сбежал перепуганный мальчишка; но назад вернулся — мужчина. Дай мне шанс.

— Нет.

Она расслышала, как он глубоко вздохнул, втянув носом воздух.

— Дашь, — заявил он убеждённо. А после — ловко сменил тему, спросил, словно снисходя до неё: — И чем ты тут занимаешься?

— Отстирываю кровавые тряпки, — рявкнула она ожесточённо.

Он ненадолго замолк, и Розмари подумала было, что до него наконец дошло, насколько она не в духе. Но потом Пелл вдруг спросил удручённым тоном, полным брезгливости и отвращения:

— У тебя что, «эти самые», кровавые дни?

— Да. — Она чувствовала, как ложь поспешно слетела с губ, и мужчина круто шарахнулся в сторону. Женщина задалась вопросом, какой из инстинктов заставил её позаботиться о собственной защите.

Вот так всегда, с полным презрительной брезгливости лицом Пелл избегал касаться её или вообще даже находиться поблизости от Розмари во время «лунных дней». И сейчас то, с какой спешкой он отступился подальше от неё, не подбавило женщине уверенности и увещиваний. Отступился потому что… почему? Не оттого ли, что уже готовился как-то заявить на неё свои права? Сегодня же вечером, дождавшись, покуда мальчик заснёт? Стылый ужас захлестнул сердце, нарастая под грудью, но глубоко внутри что-то ещё, что-то другое, сплеталось с побегами страха. В ней пробуждался тот самый голод, что и у всякой женщины, голод, не имеющий ничего общего с обычной пищей. Голод, не совместный с разумом; голод, жаждущий тёплых рук, нежно касающихся измученных плеч; напоминающий о том времени, когда эти самые руки согревали не только плечи, но и общую постель.

Но что, если?.. Вывернувшись сквозь пальцы, мысли суетливо разбежались в стороны, избирая иную колею. К свету. Что, если… Что, если Пелл искренен, и его возвращение без задних мыслей… Он повторяд, и не раз, что стремится изменить свою жизнь, что сделает теперь всё, как должно, станет отцом — малышу и супругом — ей. Что если, он подразумевал только это и теперь бредёт наощупь, выбираясь верной дорогой? Мог… может ли он измениться? Могут ли они доискаться любви, что некогда разделяли друг с другом, и возвести что-то на осколках? Что если она уступит и попытается вновь пробудить в нём зачахшие ростки той, давнишней любви? Так ли уж глубоко в ней укоренились былые страхи? Можно ли заново возродить к жизни давние мечты?

Непроизвольно в памяти восстала страсть, коей она некогда пылала к Пеллу, возбуждение, с которым горела каждая клеточка тела от одного его прикосновения — и довольство воссоединений. На долю секунду прежнее тепло поднялось и схлынуло волной, пронесясь от макушки до пяток. Чтобы тут же затухнуть. Размытые, воспоминания эти, об их… слияниях, таяли, разъеденные, словно попорченная временем деревянная резьба под ударами бурь и штормов, оставляя от себя одни лишь сколы да щербины на месте, бывшим когда-то фасадом. Она была без ума от Пелла, он манил и притягивал, безудержно и неодолимо. Но теперь Розмари не могла при каждой мысли о нём не вспоминать и о том, как тот унизил и отшвырнул её ровно использованную вещь. Память эта изнашивала, безжалостно сдирая всякое поверхностное удовольствие, что они когда-то делили, обнажая на свету наивное безрассудство. Нет. Никаких больше девичих глупостей и прочего легкомыслия. Силой она заставила себя взглянуть правде в лицо… Пеллу в лицо, увидеть его настоящего, а не призрака из давних мечтаний.

Он по-прежнему так и стоял позади. Оттого ли, но кожу покалывало, от шеи и к спине, словно тысячью мелких иголочек; и Розмари разрывалась на части между надеждой «коснись, коснись меня снова, Пелл» — чтобы только отвергнуть его притязания с чистой совестью; и мольбой «нет, нет, только не касайся меня опять, Пелл» — чтобы только не развернуться и не рухнуть в его объятия. Сердце учащённо заходилось в бешеных ударах. Рискнув, Розмари осторожно бросила взгляд назад, оборотясь через плечо; но мужчина больше даже не глядел на неё. Взамен он пристально поедал глазами вершину холма.

— Кто-то идёт? — спросила она, проследя за взглядом, — как раз вовремя, чтобы заметить, как скрывается из виду огонёк фонаря.

— Нет, просто проходили мимо, — ответил он. Потом внезапно отрывисто объявил: — Я мог бы сходить в город к вечеру.

Развернувшись, он двинулся обратно, к коттеджу. Розмари с радостью приветствовала его отступление; но этот торопливый отход немало удивлял. Наверняка, Пелл счёл её чересчур омерзительной. Странно было другое: неприятие его всё ещё до боли жалило Розмари. Нет. Не странно. Глупо, что он по-прежнему настолько заботит мысли. Он, Пелл, бросивший их с малышом, уже три года как бросивший на произвол судьбы. Как, как она могла позволить себе тосковать, так страстно желая вновь его… общества, пускай даже за страстью этой крылся, как твердила женщина сама себе, шанс отплатить ему той же болью, что он причинил ей? Она думала, будто с тех пор изрядно поумнела, чтобы попасться на ту же удочку.