Монах - Зинченко Майя Анатольевна. Страница 61

– Прощай монах. - Старик, пошатываясь, встал с пола и подошел к прутьям решетки. - Не забывай о седьмом чувстве, как не забываю о нем я. Оно придает силы.

– Прощай маг, - ответил Клемент, зная, что больше никогда не увидит этого странного человека. - Я буду молиться за тебя.

Охранник зазвенел ключами и отварил дверцу. Магу связали руки, на голову набросили мешок и увели, а перед монахом поставили чашку с водой.

– Пей! - буркнул охранник.

Клемент не заставил себя долго упрашивать, и через мгновение чашка снова была пуста. По желудку прокатилось тепло, которое перешло в легкое жжение. Клемент почувствовал у себя во рту мелкие крупинки и сплюнул. Порошок, добавленный в воду по приказу Ленца, еще не успел раствориться до конца. Монах перевернулся на спину и попытался расслабиться. У него оставалось всего несколько часов.

Только бы Мирра не пошла на площадь, только бы она не пошло туда… При здравом размышлении, насколько вообще можно здраво мыслить после двух дней пыток, он понимал, что вряд ли Смотрящие узнают и отыщут девочку в толпе. Похожих на нее девочек тысячи. Но если она сама не кинется к нему… О, Создатель, только бы она не сделала этого! Вразуми неразумного ребенка! Ей нельзя видеть, что они с ним сотворили. Мирра же может не выдержать, она импульсивна. На это-то Пелес и рассчитывает…

Это настоящий демон в человеческом обличье. Как его только земля носит! Столько хороших людей погибло, а он живет! За что Пелес так взъелся на ребенка? И на меня? Неужели из-за оживающей картины? Ларет рассказывал, что картины оживают под взглядом колдуна. Но это же ложь!

– Я не маг! - возмутился Клемент. - Кто об этом знает лучше, чем я?

Что за человек был нарисован на той необычной картине? Как ни силился Клемент вспомнить его лицо, у него ничего не получалось. От увиденного осталось только ощущение невероятной легкости и трепета. Впервые в своей короткой жизни он прикоснулся к чему-то значительному.

Клемент вздохнул. Как-то не вязались роскошные императорские доспехи с нежным цветком в руках этого мужчины. Сила и слабость помещенные вместе на одно полотно… Нет, не так. Сила и хрупкость. Ведь цветов элтана в природе больше не существует.

На монаха нахлынула грусть. Его жизнь закончится, и он уже никогда не увидит ни северных гор, ни степей весной, ни моря, ни туманных болот… В мире столько прекрасного. Пока он ехал в Вернсток он увидел так много и в тоже время так мало. Величественная красота природы не оставила его равнодушным. Если бы он мог, он бы посмотрел мир, но надежды на спасение нет…

Остается только ждать палача, почти физически ощущая, как быстро бегут минуты.

Чтобы отвлечься от боли, Клемент представил, что он лежит в своей келье. Монах так увлекся, что сам почти поверил, что его окружают родные стены, охраняющие его душевный покой от ужаса внешнего мира. Сколько часов он провел, молясь в ней?

Свет, если ты слышишь меня, то не оставишь в беде… Ничего не прошу, дай только силы вынести все это. Дай принять смерть достойно.

Перед глазами монаха проносились тусклые картины воспоминаний. Неужели это его воспоминания? Вот он стоит по колено в теплой луже, что осталась после недавнего дождя. Ему едва исполнилось три года. Он весь вымазался в грязи и это наполняет радостью его сердце. Дети для взрослого человека кажутся такими странными. Им ближе всего простота и естественность, они не утруждают себя раздумьями, не мучаются сомнениями, не думают, что о них подумают и скажут другие. Они сами - весь мир. Вселенная начинается с них, а до их рождения ничего не существовало.

Клемент в детстве тоже был уверен, что он этот мир был создан исключительно для него, чтобы он мог дышать и наслаждаться жизнью. Хотя тогда он еще не знал, что живет. Ему хотелось только одного - дышать, и каждый новый вздох он находил замечательным.

Как быстро проходит время. В коридоре уже слышны шаги - на этот раз это идут за ним. Монах был в этом уверен. Узник никогда не ошибается в подобном вопросе.

Камера осветилась светом факелов, звякнули ключи, и кто-то грубо пнул Клемента ногой в бок.

– Вставай.

Вот уж чего монах не собирался делать, так это помогать своим мучителям. Пусть тащат его волоком, но по своей воле он не никуда не пойдет.

– Он живой? - спросил один из Смотрящих, держащих факел.

– Да. Неужели не видно? Мастер Ленц нас не подвел.

Клемента насильно подняли на ноги и связали руки. Один их охранников осветил его лицо и пробормотал:

– Ну и урод. Где повязка?

– Да, точно не красавец, - согласился его товарищ. - Но видели и хуже. У этого, по крайней мере, и глаза и нос на месте. Держи, - он передал ему тряпку.

Монах вскрикнул, когда ее ткань коснулась обоженной распухшей кожи. Он дернулся, но охранники были наготове и придержали ему голову. Смотрящий немного провозился с повязкой, и она полностью закрыла лоб, а вместе с ним и клеймо. На Клемента надели грубую робу без рукавов черного цвета доходящую до колен - обычное одеяние осужденных в Вернстоке, и толкнули в направлении выхода.

На площади собралась большая толпа. Посередине стоял помост, на котором уже находилось два главных действующих лица предстоящего представления - мастер наказаний и его жертва. Внизу стояло кольцо охраны.

Клемент плохо помнил, как он попал на помост. Его везли на телеге в открытой клетке, какие-то люди плевали в его сторону и показывали пальцами. Когда Смотрящие останавливались на перекрестках, чтобы зачитать его злодеяния, в него кидали объедками и желали мучительной смерти. Их проклятья сыпались на голову несчастного монаха, словно из рога изобилия. Они долго ездили по разным улицам, все ближе и ближе приближаясь к конечной цели путешествия.

И вот они на площади. Клемент привязали за руки между двумя столбами и разорвали робу на спине. Пока Смотрящий в который раз оглашал приговор, мастер наказаний разминался с кнутом, щелкая им в воздухе под восторженные крики публики. Он хорошо знал свое дело.

В городе было по настоящему холодно, солнце скрылось за густыми облаками. Было пасмурно и дул порывистый ветер. Иногда с неба срывался колючий, мелкий, как крупа снег. Но Клемент, фактически стоявший без одежды, не мерз совершенно. Он горел снаружи и горел внутри. Ему было безразлична его судьба, единственное, чего боялся монах - это появление Мирры. Если ее схватят, все его страдания окажутся напрасными, и он уйдет в иной мир с тяжелым сердцем.