Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 74

– Давай поиграем.

Врат нет. О, я хорошо вижу, что ты тоже понял.

Но это ложь. То, что громоздит твой разум, камень за камнем.

Ибо ваш род обожает границы. Пороги, разделения, размежевания. Чтобы войти в место, в которое вы поверили, вам нужно покинуть другое место. Но оглянись – и увидишь. Врат нет, друг мой.

Я показываю тебе это снова и снова. В день, когда ты осознаешь это, на тебя снизойдет мудрость… и ты присоединишься ко мне. Облекающая тебя плоть – последнее заблуждение. Покинь ее, любимый. Однажды ты распылил себя; пора свершить это снова. Когда снизойдет мудрость. Она еще не снизошла?

Попытки ветра соблазнить его на какой-то вид добровольного саморастворения начинали досаждать. Он зарычал и вскочил на ноги.

На склоне слева, шагах в ста или более того, лежит скелет дракона. Что-то разбило его кости, от ударов вдавившиеся внутрь – это и привело к смерти, ясно даже на расстоянии. Кости выглядят странно – они будто заключены в гладкое дымчато-черное стекло. Стекло запятнало и землю, замерзшими потеками спускаясь по бороздам склона. Чудище как будто начало таять, но почему-то остекленело.

То же самое он произошло с телами двух других замеченных им драконов.

Он постоял, наслаждаясь самообманами: тупой болью в пояснице, шумом назойливого ветра в ушах, сухостью в горле, заставлявшей его то и дело откашливаться. Он снова проделал это и сказал: – Чудеса и неудобства тела. Вот о чем ты давно позабыл, дух. Хочешь, чтобы я был с тобой? Ха, давай наоборот.

– Любимый, тебе никогда не выиграть в подобной игре…

– Тогда зачем начинать?

Он свернул, пойдя вверх по склону. На вершине холма – снова развалины, камни храма, провалившегося под землю, пропавшего с глаз смертных в туче пыли и под громоподобный треск. Так мог бы упасть, споткнувшись, бог. Дыра в земле – затем куски храма летели в Бездну сквозь эфирные слои разных миров, пока не прошли все Королевства, оказавшись здесь.

Тут – тук. Прямо о голову Худа.

– Любимый, твое непослушание грозит серьезнейшими огорчениями.

– Мое серьезнейшее огорчение, дух, в том, что здесь нет дождя. Нет шумных потоков воды, смывающих всякое твое слово.

– Сегодня ты в дурном настроении. Как нетипично для тебя. Мы с тобой провели уже много всяческих игр.

– Твое дыхание стало холоднее.

– Потому что мы идем не туда.

– А. Спасибо, дух.

Ветер внезапно стал резким, ударив его и тем выказав неудовольствие. В глаза словно насыпало песка. Еж захохотал: – Наконец тайна Худа вышла наружу. Спеши к нему, дух, ибо ты проиграл.

– Глупец. Обдумай вот что: среди павших, среди мертвых – не найдешь ли ты больше солдат, нежели мирных людей? Больше мужчин, нежели женщин? Больше дураков, нежели мудрецов? Разве для павших, друг мой, грохот марширующих армий не заглушает все иные звуки? Или они слышат вопли умирающих, крики голодающих?

– Я надеюсь, – не сразу отозвался солдат, – что в конце наступает тишина.

– Ошибаешься. Придется ответить, пусть это и разобьет твое сердце. Придется.

– Не нужно. Я уже знаю.

– Действительно? – прошелестел ветер.

– Ты желаешь, чтобы я споткнулся. Впал в отчаяние. Знаю твои трюки, ветер. Знаю также, что ты такое. Скорее всего ты – остаток какого-то древнего, всеми забытого бога. Видит Худ, ты можешь быть всеми падшими богами сразу – голоса сплелись в нестройный хор, но им едва удается пошевелить песок и прах. Хочешь, чтобы я пал на колени, вознес неискренние хвалы. Надеешься, что из этого получится сила. Достаточная, чтобы ты сбежал. – Он грубо хохотнул. – Это тебе нужно подумать, ветер. Почему среди всех падших именно ты досаждаешь мне?

– Почему бы нет? Ты нагло присвоил себе плоть и кости. Ты хотел бы плюнуть в лицо Худу – ты и в меня бы плюнул, если бы придумал, как увернуться от немедленно возвращенной слюны.

– Да, может, все так. Я же говорю: ты не того выбрал, ветер. Потому что я солдат.

– Поиграем.

– Не поиграем.

– Разве для павших…

– Детское бормотание, ветер. Да, скорее детское, чем любое другое…

– Тогда где твое отчаяние?

– Ты ничего не понимаешь. – Еж встал и сплюнул. – Чтобы мужчина или женщина достигли взрослого возраста, им нужно убить в себе ребенка.

– Солдат, ты на редкость злобен.

– Совсем ничего не понимаешь. Я всего лишь выразил словами мое отчаяние. Ветер, ты выиграл эту игру. Всегда выигрываешь. Но я буду идти вперед, навстречу твоему ледяному дыханию, потому что так поступают солдаты.

– Странно. Мне не кажется, что я выигрываю.

На широкой полосе холодной, но еще не замерзшей грязи он обнаружил следы. Широкие, длинные костистые ступни. Кто-то шел в том же направлении. Кто-то… искавший, может быть, того же, что ищет он.

Во вмятинах скопилась вода, недвижная, отражающая небесную муть. Он склонился, изучая глубокие следы. – Стань полезным, ветер. Скажи, кто прошел передо мной.

– Молчаливый. Тот, что не играет.

– И это все, на что ты способен?

– Неупокоенный.

Он прищурился над следами, отметив неровную походку, отпечатки полосок меха или слезшей кожи. – Т’лан Имасс?

– Сломанный.

– Две, три лиги от меня.

– Больше. Вода здесь течет медленнее.

– Я чую снег и лед.

Мое дыхание выдает, чем я питался. Обернись, любимый – я одарю тебя сладким поцелуем.

– То есть вонью кишащего комарами болота, которой я одарен уже два месяца? – Он выпрямился и поправил тяжелый тюк.

– Ты жесток. Тот, что впереди, хотя бы не говорит. Не думает. Не чувствует.

– Точно Т’лан Имасс.

– Сломанный.

– Да, я понял с первого раза.

– И что будешь делать?

– Если понадобится, сделаю тебе подарок.

– Подарок? Ох, что за подарок?

– Новая игра. Нужно будет догадаться.

– Я буду думать и думать и…

– Дыханье Худа! Ох, ох! Забудь что я сказал!

– …думать и думать и…

Сначала они два дня скакали на запад вдоль великой реки, затем повернули на проселок к северу, доехав до городка Эльмас, известного лишь гарнизоном и конюшней. Там Атрипреда Яни Товис, Варат Таун и сопровождающая рота солдат смогут отдохнуть, сменить лошадей и пополнить припасы.

Варат Таун знал, как выглядит бегство; сейчас он участвовал именно в бегстве. Прочь из Летераса, в котором за день до их ухода дворец и казармы объял нарастающий шторм – напряжение, запах крови в воздухе, тысячи разнонаправленных слухов, ни один из которых не кажется достойным доверия. Вот разве что слухи об изгнании вдов и детей двоих охранников Канцлера (которых самих, вполне очевидно, уже нет в живых) вполне достоверны.

Неужели кто-то пытался убить Трайбана Гнола? В начале путешествия он громко поинтересовался этим; но командир только хмыкнула, как будто подчиненного слова ее не удивили и не встревожили. Ясно, она знает больше, чем показывает – но Полутьма никогда не была словоохотлива.

«Как и я, вот что интересно. Ужасы, пережитые в пещере… нет, никакие слова не смогут передать… простую жестокость истины. Пусть остаются несказанными. Тот, кто станет свидетелем, не протянет столь долго, чтобы успеть передать рассказ. Что же останется от империи?

Не поэтому ли мы бежим?»

С ними едет иноземец. Насмешник, сказала Товис. Что это значит? Какой-то монах. С лицом ряженого. Что у него за безумная религия? Варат Таун не мог припомнить, чтобы хрупкий человечек сказал хоть что-нибудь. Может, немой, может, язык вырван. Сектанты делают сами с собой ужасные вещи. Странствия по морям и океанам явили им калейдоскоп непонятных обычаев, странных культур. Варата уже не удивит возможность самокалечения во имя ложно понятого служения какому-то богу. Насмешник входит в чисто бросающих Вызов, но нелепость этого очевидна – он устал уже после дня скачки, он сползает с седла. Он, по всей видимости, целитель.

«Исцеливший меня. Выведший из ужаса и смущения. Я высказал благодарность, а он просто кивнул. Он разделил мои видения? Он онемел, он сам на краю безумия?» В любом случае Императору он не соперник – вот почему скачет рядом с Товис. Однако ценность Насмешника не была понятна лейтенанту.