В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса. Страница 60

   - По-моему, исправлять ошибки, которые невозможно исправить, можно только невозможным способом, - с улыбкой ответил я, отворачиваясь и возвращаясь к прерванному занятию.

   - Бессмыслица.

   - Жаль, если для тебя это так.

   Стрелочка ткнулась мне в ладонь, сначала просительно, потом - укоризненно. Прости, не подумал прихватить что-нибудь вкусное.

   Я рассеянно провел рукой по гриве лошадки. И продолжил, потому что от меня по-прежнему ждали ответ:

   - Я должен рассказать, что fae предгорий слышали Песнь. И что драконы проснулись.

   - Ты думаешь, они сами об этом не знают? - грубо оборвал меня Нэльвё.

   - О чем-то знают, что-то только предполагают. Голос сказителя - Ее голос. Он развеет сомненья. А если и без того знают... близится Час драконов. Ни у кого из нас не останется выбора. Особенно у меня. Я не имею права оставаться в стороне.

   - А если я откажусь идти с тобой? - с какой-то странной, пытливой интонацией, спросил Нэльвё. Я не видел его лица и потому не мог понять, с каким выражением он говорил это. Как не мог понять, чего он хотел добиться. Зато в моем голосе отчетливо звенел лед:

   - Тогда ты просто дурак, По сравнению с приходом drakkaris ничто не имеет значения. К тому же, - с мрачной улыбкой добавил я, - ты обязан делать то, что я сочту нужным.

   - За это я вас и презираю.

   - Это не мое желание, а долг, - резко ответил я, раздражаясь на несправедливость и глупость его обвинений. Настолько, что отпустил поводья и обернулся. - Причем и твой, и мой, раз уж наши дороги так причудливо пересеклись, - но продолжаешь спорить. По-моему, тебе претит сама мысль подчинения. Кажется, я этого не прошу и никогда не просил. Хватит препираться. Я готов сделать вид, что возглавляешь нас ты - мне нет до этого дела. Только иди.

   Лицо Нэльвё застыло непроницаемой маской. Ничего не ответив, он направился к Стрелочке, даже не взглянув на меня. Его лошадка тихо, как-то жалостливо ржала и топталась на месте, словно чувствуя недовольство хозяина. Но бессмертный отказывался замечать это и пока отвязывал ее, и когда, вскочив в седло и ударив каблуками, пустил вскачь.

***

   - ...до Леса меньше двух часов езды.

   Голос - усталый, севший за бесконечно долгий день - вплетался в уютное потрескивание костра и музыку ночи. Она, таинственная, непостижимая, звучала во всем в этот глухой полночный час. Стоило стихнуть последним отголоскам сказанного, небрежно брошенного в ночь, стоило молчанию опуститься на плечи - и стрекот сверчков, шелест волнующихся крон, эхо далеких волчьих голосов сплетались в переливчатую мелодию.

   Нэльвё рассеянно кивнул. Шальные тени костра с геометрической резкостью и четкостью линий обрисовывали его острые, угловатые черты. Усталость, которую днем еще можно было спрятать за улыбками и смехом, сейчас проступила с беспощадной правдивостью. Глаза - не переменчиво-аметистовые, а потемневшие, поблекшие - глядели устало, измученно... Так смотрят давно и безнадежно больные.

   "Совсем как в нашу первую встречу", - вдруг подумалось мне, и я невольно вздрогнул от этой непрошеной мысли, точно очнувшись от сна.

   Прошло всего несколько дней, а кажется, что мы знакомы давно. Так давно, что и не вспомнить.

   - Сколько нам еще ехать? - негромко спросила Камелия. Она сидела по правую руку от меня, чуть наискосок. Рядом. В огненном сумраке лицо ее застыло безжизненной маской. Только глаза, казавшиеся сейчас темными, почти черными, лихорадочно блестели. Она казалась вернувшейся из-за Грани, чье сердце уже не бьется, а измученная душа жаждет... чего? Мести? Забвения? Покоя?

   "Как же выгляжу я?"

   И в ответ на свой безмолвный, так и не сорвавшийся с губ вопрос, увидел сотканное из охристо-алых языков пламени и вспыхивающих искр лицо. Свое лицо. Черное на золоте - в провалах глаз, вокруг скул, в прорези рта... Мертв. Тоже мертв.

   Мы мертвы, давно мертвы. Но по какой-то глупой причуде - трусости ли, малодушию ли - цепляемся за жизнь, делая вид, что ничего не произошло. Делая вид, что живем.

   Убегать от себя можно бесконечно долго. До тех пор, пока в боку не поселится колкая не проходящая боль, пока дыхание - сухое, горячее, как степной ветер - не раздерет горло. Пока вдруг, сам не зная, зачем, не обернешься, не заглянешь в черные глаза ночи, в бездонный небесный колодец с искорками звезд, - и не увидишь холод и пустоту.

   ...холод и пустоту в отражение собственных глаз.

   Я вздрогнул и стер с лица липкую тень тревоги. Бисеринки пота, выступившие на лбу, холодили пальцы воспоминаниями о Бездне.

   Тревогу... но чью тревогу?

   И чьи это мысли?

   - Все в порядке? - вкрадчиво спросил Нэльвё, странно смотря на меня. Я отрывисто кивнул.

   - В порядке... - пробормотал я, еще раз проведя ладонями по лицу. Вымучено улыбнулся и сказал:

   - Пойдемте спать?

   Нэльвё бросил на меня короткий взгляд. Сгреб пустые уже миски, подхватил котелок и, не обронив ни слова, отправился туда, где ручей тихонько плел переливчатую кудель лунно-водного серебра. Я неловко улыбнулся ему вслед. Благодарность, которую я испытывал за то, что он взял на себя эту нехитрую, но хлопотную обязанность, было не описать. По уговору, плескаться в ручье после ужина должен был я, но что-то подсказывало мне, что это не лучшая затея. С меня станется напороться на единственный в округе омут, и если не утопнуть в нем самому, так утопить посуду.

   Я медленно выпрямился и шатко замер: пережидал дурноту. Наваждение, порожденное мягким шепотом ночи и пробравшее до костей, выпило из меня все силы.

   - Мастер Мио!

   Оклик Камелии застал меня, когда я наклонился к одной из сумок, где лежали туго скатанные и втридорога купленные шерстяные одеяла.

   Под моим устало-внимательным взглядом Камелия смутилась и, замявшись, сбивчиво проговорила:

   - Я... я хотела спросить: долго еще нам до Зеленых Холмов?

   Я растерялся, не ожидая этого вопроса. И потому не сразу ответил:

   - Думаю, два-три дня. Точно нельзя сказать: в Лесу время иначе, чем здесь. К тому же неизвестно, как быстро Совет согласится принять меня.

   - Ясно, - торопливо ответила она, даже не дослушав, и отвернулась, с деланным интересом принявшись выискивать что-то в раскрытом чемоданчике.

   Я немного понаблюдал за ней, но, так и не поняв, что сейчас произошло, только пожал плечами. И, подхватив одеяло, пошел устраиваться на ночлег.

   Камелия перебирала вещи, чем-то шелестя и шурша, еще с минуту. Потом шорох стих.

   Она замерла, помолчала - и неожиданно заговорила вновь, сбивчиво, торопливо, словно боясь передумать:

   - Я... на самом деле... вы говорили о том, что настоящий волшебник должен слышать...

   - Волю, - подсказал я умолкнувшей девушке. Она еще больше смутилась, чувствуя мой внимательный взгляд, но не отступилась, продолжив уже тверже:

   - Да, Воля. И вот, я хотела узнать... а... как ее услышать?

   Я невольно рассмеялся - горько, отчаянно, безнадежно.

   - Никак! - и прибавил, видя ее разочарование: - Я не смогу объяснить, Камелия. Я пытался объяснить так часто, так много - но ни разу не смог.

   - Но вы же сказали, что каждый может...

   - Может. Может, но не хочет - поэтому и не слышит. Не хочет - или не верит. А как научить вере? Как научить слышать в ветре не шелест листвы и поскрипывание жернов мельниц, не бег ручьев, а сказки далеких стран и далеких времен? Как научить чувствовать глубже, слышать - звонче? Смотреть - и замечать? Я не знаю.

   На мгновение мне показалось, что ее глаза блеснули - злостью ли, отчаянием, выступившими слезами? - но Камелия почти сразу отвернулась. Щелкнул замок, и чемоданчик соскользнул с колен вниз, аккуратно пристроенный в изголовье. Я молчал, не зная, что сказать. Ничего не решив, бросил все еще сжимаемое шерстяное одеяло на землю - и растянулся на нем, заложив руки за голову и смотря на звезды.