Танец Черных мантий - Пекара Яцек. Страница 5

— С удовольствием помогу вам, чем только смогу, магистр Маддердин, — сказал он, когда ознакомился с выписанными Поммелом полномочиями. — Но всё-таки…

Поскольку он не продолжал, я позволил себе сказать: — Да?

— Полагаю, что если за Захарием Клингбайлом гналась месть ведьмы, то он получил всё заслуженно!

— Нет, господин Фрагенштайн, — твердо ответил я. — Даже отъявленный преступник не заслужил страданий от руки колдуньи. Не потому, что были бы они так ужасны, а потому, что страдание можно причинять только именем закона и согласно с его требованиями.

— Божий гнев его настиг! — крикнул он.

— Хотите сказать, наш Господь мог использовать ведьму, чтобы покарать этого человека?

— Я ничего не хочу сказать, магистр Маддердин, — отступил он, понимая, что вступление на зыбкую почву теологических диспутов может окончиться для него плачевно. — Я его просто ненавижу и уповаю, что вы понимаете причины этой ненависти?

— Ненависть — как взбесившаяся сука, господин Фрагенстайн. Если не удержите её на цепи, покусает и вас самих…

— Значит, не понимаете, — вздохнул он.

— Инквизиторы были призваны, чтобы делиться с людьми любовью, а не ненавистью, — возразил я. — Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то — да, понимаю. Однако, задам вам вопрос, господин Фрагенштайн. Твёрдо ли вы уверенны, что именно Захарий Клингбайл убил вашу сестру?

— Как правдой есть, что Иисус Христос сошел со своего мученического креста, дабы покарать грешников, так правдой есть, что Захарий Клингбайл убил Паулину, — торжественно произнёс Гриффо, кладя руку на сердце.

Я поразился, поскольку в его словах не почувствовал даже капли лжи. Разумеется, он мог просто уверовать в то, чего не было на самом деле. Конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться в оценке утверждения изворотливого купца, однако в его словах не прозвучало ничего иного, кроме страстной веры в истину высказанных обвинений.

Мы приступили к богатой трапезе и щедро оросили её вином. Еда оказалась исключительно вкусной, а красные и белые вина были урожаев годов, может не знаменитых, но и так слишком хороших для жалкого нёба божьего слуги. К сдобе, пряникам и марципанам же подали алхамру [14] — сладкую, густую словно мёд, благоухающую пряностями. Я вздохнул. Хорошо живётся дворянским бастардам, подумал я. Меня могли утешать лишь слова нашего Господа, который ведь пообещал богачам, что раньше верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый войдёт в Царствие Небесное. А всякий человек как я, именующийся убогим [15], верил, что важнейшим есть факт, что его сердце находится в любви «у Бога».

Насыщаясь, мы беседовали обо всем и ни о чём, а Гриффо рассказывал, помимо прочего, о трудностях выращивания лошадей благородных кровей, а также о том, как подарил буланую кобылу одной известной певице, Рите Златовласой.

— Жаль только, что взамен посвятила мне лишь одну из своих баллад, хотя я рассчитывал на большее, — добавил он, подмигивая мне.

— Хоть красивая?

— О, прекрасная, — произнёс он мечтательно.

— У кого из нас не стучит сердце при виде прелестной женщины? — я поднял кубок. — За их здоровье, господин Фрагенштайн!

— Они как бедствие для мира, но ведь без этого бедствия не хотелось бы жить, — он стукнул своим кубком о мой, очень легко, чтобы не повредить камни на нём.

Мы выпили, и я перевёл дух и погладил себя по животу.

— Благодарю вас за занимательную беседу, а также превосходное угощение, — сказал я. — Позвольте, однако, с вашего разрешения сейчас удалиться, чтобы допросить Клингбайла.

— Обильный завтрак, выбор напитков, а вы хотите идти в подземелье? — поразился он. — Лучше сознайтесь, что бы вы сказали о визите к неким прекрасным дамам?

— Может позже. — Я встал со стула. — Хоть вы сами понимаете, что этот выбор я делаю вопреки собственному сердцу. — Я улыбнулся. — Соблаговолите выписать мне бумаги?

— Раз такова ваша воля, — сказал он. — Впрочем, я сам отведу вас и присмотрю, чтобы приняли вас так, как подобает.

Я не имел ничего против общества Гриффо, тем более зная, что когда дойдёт до допроса, то просто попрошу его покинуть камеру. Он мог быть важной шишкой в этом городе, но никто не будет присутствовать при следствии без приглашения инквизитора.

Выражение «нижняя башня» наводило на мысль, что тюрьма находится в здании, состоящем из соответствующего помещения, расположенного на первом этаже, верхней башни и самой нижней башни. Кто-то мог бы даже вообразить себе стрельчатое строение, где в поднебесных камерах отчаявшиеся узники высматривали орлов, которые унесут их из неволи. Ничего более ошибочного, дети мои! Строительство добротной башни требовало найма опытных архитекторов, хороших каменщиков, заготовки качественных камней или кирпичей и подготовки раствора настолько крепкого, чтобы гарантировал, что вся конструкция не развалится через несколько лет. А это стоило денег. Так зачем же городскому совету было тратить большие суммы на тюрьму? Это здание прилегало к ратуше и было обычным одноэтажным строением. Приговор «верхняя башня» означал, что узники будут находиться в сухих камерах с окнами, позволяющими им видеть мир божий и наслаждаться солнечным светом. Приговор «нижняя башня» означал, что будут они прозябять в подвалах, лишенные свежего воздуха, а также погруженные в вечную тьму.

Но я не предполагал, что регенвалдские подземелья имеют аж два уровня. Потом я узнал, что ещё сто с лишним лет назад на этом месте стояла крепость. Но во время войны город был сожжён, а твердыню сравняли с землей. Зато подземелья остались почти целыми.

Сначала мы спустились в подвал, потом извилистая, длинная лестница привела нас в караульную. Караульная — это громко сказано, поскольку в маленькой коморке сидело два пьяных стражника, которые, увидев Фрагенштайна, попытались как можно быстрее спрятать под стол бутылку. В результате её разбили. Гриффо великодушно притворился, что ничего не заметил.

— Как там Клингбайл? — заговорил он.

— Того, милсдарь! — отозвался младший из стражников. — Как же я ему врезал, господин, тудыть!

— Что такое? — я увидел, что глаза Гриффо сузились в щёлки. На месте стражника я бы задумался над этим фактом.

— Орал, господин, тудыть. — Мужчина замахал руками. — Дык, пошел и ему, бл…дь, того, вмазал и, того, ему сказал, чтоб заткнулся и не булькал! — Он рассмеялся довольным, пьяным смехом. — Хорошо, тудыть, сказал, нет?

Фрагенштайн посмотрел на старшего из стражников.

— Кто это?! Не знаю его.

В его голосе я услышал интонации, которые, — если бы я был младшим стражником, — заставили бы меня взять ноги в руки. Конечно, при условии, что у младшего стражника была хоть капля ума в башке, полной выпивки.

— Я ему пинок, а потом палкой по рылу и, того, снова пинок…

— Господин советник, я уезжал. — Старший караульный несомненно знал, чем это светит. — Я первый день. Неделю меня не было и его не знаю, Богом клянусь. Это новенький…

Гриффо был бледным от бешенства. Челюсти у него ходили, как у охотящегося кота. Он протянул руку.

Старший стражник понял жест и подал окованную железом палку, которая до этого времени стояла, опёртая о стену.

— С первой пи…юлины, того, я ему нос свернул, вторым, того, въе…ал в глаз, а третьим… — хвастался юнец, разгибая в счёте пальцы.

Когда-то я имел честь наблюдать, как епископ Хез-хезрона забавляется игрой в лапту. Его Преосвященство удивил меня метким и мощным ударом битой точно по мячику. Но это было ничто по сравнению с ударом, нанесённым Гриффо. Одним ловким движением палки он сломал стражнику все три вытянутых пальца. Потом двинул с левой и угодил точно в колено. Лишь тогда мужчина начал душераздирающе выть.

— Идём, — приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.

Он послушно пошёл за мной, и когда мы уходили, не слышали ни сопенья, ни стука палки, бьющей по телу, лишь полный боли рёв истязаемого человека. Было любопытно, когда Гриффо утомится и «оно» решит присоединиться к нам. И столь же любопытно было, что останется от стражника. Хоть трудно было не согласиться с тезисом, что он получает лишь то, что в полной мере заслужил.