Беовульф - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 40

Место приметное, не ошибешься.

Беовульф откупорил сберегаемый на крайний случай бочонок с очень сладким и крепким галльским напитком, изготовляемым на основе крепкого ягодного вина и меда, – трех глотков хватает для того, чтобы по жилам растеклось приятное тепло, а в голове слегка зашумело.

Алатей споро развел костер – высушенная солнцем тина мгновенно начала тлеть, осталось лишь раздуть огонь. Тревожно-багровое солнце уже касалось нижним краем диска морских волн за западе, небо стремительно заливалось густой бирюзой.

– Ночуем здесь, – решил Беовульф. – Скоро ночь, идти никуда не хочется, а лошадей нет. Отоспимся, обсушимся… Только дров побольше собрать, чтобы костер не погас. Скильд, выпей еще – ты синий весь! И почему до сих пор не переоделся? Мокрую одежду положи на камень у костра, только чтобы искры не попали! Как дите неразумное! Хенгест, ты знаешь, что надо сделать прямо сейчас… За работу!

Некоторые римские историки и хронисты несправедливо утверждали, будто вне ратной потехи варвары ленивы и бездеятельны, но если требуется устроиться со всем удобством и безопасностью, любой варвар будет действовать шустро и старательно.

Алатей с Гундамиром не поленились подняться на откос и спихнуть вниз несколько найденных бревен, готы вытаскивали из ладьи и аккуратно раскладывали вещи, Хререк взялся за топор и быстро нарубил целую поленницу.

Северин лентяйничал и грелся у огня – ему, как обычно, никто ничего не приказал и не заставил сделать: захочешь, сам поможешь. А вот Беовульф и угрюмый ют занимались неким священнодействием.

Хенгест, самый нелюдимый и неразговорчивый из дружины Беовульфа, по мнению Северина, в прежней жизни был или жрецом, или учеником годи – недаром у него на груди, подле сердца, в коем, по мнению варваров, обитает человеческая душа, была заметна плохо сведенная татуировка: сплетение рун, символизирующих Мировое Древо, змея Ёрмунганда и силу богов Асгарда.

Настолько значительные символы обычный человек носить не вправе, только посвященный в таинства языческих верований.

Беовульф как военный вождь был обязан принимать участие в ритуалах – если ты вожак, значит на тебе лежит печать богов. Риксы и дуксы хорошо знакомых картулярию франков никогда не пренебрегали жреческими обязанностями – Северин не раз видел, как Хловис или его приближенные закалывали жертвенных быков и обрызгивали их кровью истуканов в Суасоне и Реймсе.

Ничего похожего Северин прежде не видывал. Хенгест с Беовульфом разделись догола, не обращая внимания на ветер и жгуче-холодную воду омылись в набегающих волнах Германского моря, затем ют достал из небольшого кожаного мешочка оправленный в серебро медвежий коготь и начал проводить по песку черту вокруг стоянки.

Беовульф шел за ним с факелом, загодя сделанным из толстой сосновой ветки и тряпицы, пропитанной маслом, освящая пламенем Доннара незримую преграду и глухо бормоча висы на некоем древнем, рыкающем и свирепом наречии – в каждом звуке ощущалась необоримая первобытная сила, яростная и грозная, сила, коей были напитаны великие племена, некогда вышедшие из Скандзы…

Язычки факельного огня постепенно изменяли цвет с обычного бледно-оранжевого на алый, затем на багрово-фиолетовый, а потом и вовсе черный.

Черный огонь, да – картулярий не мог его видеть, но твердо знал: пламя не угасло, оно дает тепло и свет, только этот свет неразличим для обычного человеческого зрения, – однако любая тварь из иных миров ослепнет, узрев такой огонь.

Заклятия Беовульфа превратили пламя Доннара в нечто иное, в сгусток energia sacra, священной искры, появившейся вместе с сотворением мира.

Северин вновь почувствовал дрожь – но не от холода, а от прямого столкновения с силой, о которой он имел лишь отрывочные знания: пламя факела, как оказалось, было вовсе не черным, а невидимым – проникающим повсюду, пронизывающим своими корпускулами песок, камни, лодку, людей, одежду…

«Ересь, – решительно подумал картулярий. – Откуда у них, дикарей и язычников, может взяться частица… Частица того самого огня… Боже, вразуми!»

Все кончилось внезапно. Беовульф отбросил факел в костер, Хенгест выпрямился, сжал в кулаке черно-коричневый коготь и молча пошел одеваться.

– От костра не отходите, – устало сказал Беовульф. – Что бы ни случилось, здесь нас никто не потревожит – ни боги, ни чудовища. До рассвета нас защищает Скандза – ее мощь, доселе пронизывающая смертный мир…

Если бы нынешним вечером посторонний человек прошелся по широкой песчаной полосе, тянущейся между скальной стеной и морем, он не заметил бы ничего особенного.

Дюны, каменные столбы и валуны, подгнивающие водоросли и тина, редкие рыбьи тушки, выброшенные волнами на берег, скелет тюленя, давным-давно погибшего на мелководье. И ни души, только нахохлившиеся чайки, устроившиеся на ночлег в расселинах гранитного карниза.

Разве что могучий жрец, знающийся с волшебной силой, или опытная ведьма различили бы смутные тени, укрытые бесплотным куполом, и тусклые отблески костра – скорее белесые призрачные искорки, чем языки настоящего пламени.

Но Беовульф и Северин, как, впрочем, и остальные, прекрасно видели все, что происходит вокруг. Солнце кануло за Край Мира, ало-кровавый закат отгорел, заместившись сиянием крупных, холодных звезд и «Молочной реки», истекающей из грудей олимпийской богини Геры.

У военного вождя, впрочем, было свое мнение на этот счет – там, в далеких небесах, простерся Звездный мост, по которому великие воины входят в Вальхаллу. Вечно-то ромеи всякие глупости выдумают!

Ужин приготовили знатный – припасов не жалели, поскольку было ясно, что цель достигнута: долгий переход от Лугдуна по рекам и морю закончен, а в Даннмёрке голодным не останешься.

Хререк уверял, будто Золотой бург совсем рядом: если на рассвете выйти пешком, как раз к полудню окажешься у ворот города конунга Хродгара.

Объевшийся горячей мясной похлебкой Северин начал задремывать – постоянное напряжение последних дней исчезло, как всегда бывает в конце долгого пути, не хотелось ни разговаривать, ни слушать бесконечные байки гаута. Спать, спать.