Странствия Шута (ЛП) - Хобб Робин. Страница 74

Чейд откашлялся, привлекая мое внимание.

– Мы вернемся в Баккип вместе. Предлагаю собрать всех оставшихся слуг после ужина и предложить им чай всем вместе. Можно будет спросить о чем-то более подробном – о внешности захватчиков и участи Шайн и Пчелки. Сомневаюсь, что можно узнать что-то новое, но было бы глупо упустить шанс. Вдруг кто-то из них сможет дать еще один намек на то, с чем мы столкнулись.

Он был прав, и это меня возмущало. Я терзался желанием сделать что-то большее, чем сидеть и слушать, как жестоко обошлись с моими людьми. Не было сил оставаться там, потому я с извинением покинул его чаепития. В любом случае, если он обнаружит что-нибудь очень важное, то позовет меня. Я решил проверить, удобно ли устроили Олуха, и есть ли ему чем заняться, и обнаружил его в компании Фитца Виджиланта. "Нет, Ланта", - напомнил я себе. Он бастард, но никогда не был Виджилантом.

Эти двое были хорошо знакомы с тех времен, когда жили в Баккипе, и мне понравилось, что Олух, кажется, был искренне симпатичен Ланту. Сам Лант, несколько притихший, сидел в кресле,   а Олуху дал порисовать на восковых дощечках, которые мы покупали для учеников. Тот был явно очарован этим занятием и с удовольствием наблюдал, как воск на дощечках медленно разглаживается, скрывая написанные слова.

Я оставил их и медленно побрел по Ивовому Лесу. Однако мне негде было спрятаться от той катастрофы, которая обрушилась на поместье. Лица встреченных слуг были бледными и встревоженными, повсюду меня окружали бесцельно сломанные налетчиками вещи, которые были слишком велики для того, чтобы они могли унести их с собой. Ослепленные забывчивостью, мои люди ничего не убрали и не починили. Арка из капель крови на стене говорила о чьей-то смерти, а я даже не знал, чьей...

"Мои люди и мой дом", - сказал бы я раньше. Я был горд тем, как заботился о здешних людях, хорошо им платил и хорошо с ними обращался. А сейчас эта иллюзия была раздавлена как хрупкое яйцо. Мне не удалось их защитить. Красивая радуга комнат, которую мы восстановили для Пчелки и Шайн, казалась теперь бесполезным тщеславием. Сердце моего дома было украдено, и я даже не мог заставить себя прийти на засыпанную снегом могилу Молли. Я с треском провалился и как хозяин, и как отец. Я стал неопрятным и беспечным, распустил охрану до того, что она ничего не защитила. Я не мог отделить стыд от страха, который ворочался и терзал мои внутренности. Была ли Пчелка жива, изнасилована или перепугана до смерти? Или мертва и выброшена в снег на краю какой-нибудь малоезжей дороги? Если эти люди верят, что она действительно Нежданный Сын, и обнаружат, что это девочка, то как отреагируют? Ни один из ответов на эти вопросы мне не нравился. Будут ли они пытать ее перед тем, как убить? Пытают ли они ее сейчас так, как пытали Шута? Я не мог выносить ужаса, наполнявшего меня при мысли об этих вопросах, и не мог позволить себе сконцентрироваться на них.

Кроме того, надо было что-то делать с моими людьми, слонявшимися по поместью. Я посчитал, что работа будет единственным способом занять их и отвлечь от горестных мыслей, и нашел каждому дело. Надо было проверить оставшихся лошадей во временных стойлах, добравшись туда, я обнаружил собравшихся там конюших. Мы поговорили о наших потерях, и я внимательно выслушал все, что они хотели мне поведать. Никто меня не винил, и все же это снова раздуло в пламя угли моего стыда и вины. Я назначил Синча старшим конюшим Ивового Леса. Он был в подчинении у Таллермана, и я оценил скупой кивок Персиверанса относительно моего решения. Я дал ему полномочия послать за плотниками с материалами и приказом очистить сгоревшее здание.

– Мы разожжем костер и дадим догореть развалинам, – сообщил он мне. – Там тела людей вместе с останками животными, за которыми они ухаживали. Дадим им вместе догореть дотла, но в этот раз, пока они горят, мы будем помнить, кем они были.

Я поблагодарил его. Мои волосы все еще были слишком коротки после того, как я обрезал их в знак скорби по Молли; я даже не мог завязать их в воинский хвост. Но я срезал ножом самую длинную прядь, какую смог, и отдал ей Синчу, попросив убедиться, что ее тоже сожгут, когда снова разведут пламя на месте конюшен. Он торжественно принял мой символ скорби и пообещал, что сожжет ее вместе со своей прядью.

Я спросил о смотрителе почтовых птиц, им оказалась девушка лет четырнадцати, она сказала, что этим занимались ее родители, и теперь это будет ее обязанностью. Робкий юноша из конюшен добавил, что обязательно поможет ей прибраться в голубятне, и девушка с благодарностью приняла его предложение.

Так все и пошло. Диксон все еще был блаженно забывчив, но большинство слуг стали возвращаться к своей работе. К тому времени, как я вернулся в поместье, несколько испорченных гобеленов уже убрали, а двери парадного входа временно починили, чтобы их можно было полностью закрыть.

Ужин был мрачным. Капитан роустеров присоединился к нам за столом со своим лейтенантом. Капитан Стаут был мне ровесником и с запозданием понял, что Том Баджерлок и Фитц Чивэл Видящий – это одно и то же лицо. Он удивил меня, вспомнив мои заслуги в сражениях с перекованными во время войны Красных Кораблей.

– Эта работа была грязной и кровавой. И опасной. Тогда я вами восхищался. Но не всегда восхищался в последующие годы, хотя и знал о твердости вашего характера. 

Он говорил честно и прямо. Стаут уже два года был командиром роустеров и многое сделал, чтобы создать из них нечто большее, чем банда разбойников и конокрадов.

А вот его лейтенант Крафти был человеком другого сорта. Он казался вполне довольным собой, улыбался и подмигивал каждой служанке, которая осмеливалась выйти в холл. Однако, их коробили или сильно пугали его грубые попытки флиртовать. Кажется, такая реакция сперва озадачила его, а потом и вовсе оскорбила. Еда, что нам подали, была проще некуда – продукты из сильно опустошенной кладовой. Капитан страдальчески посмотрел на Крафти, когда тот сделал замечание, что в Оленьем замке кормили и то лучше. Я еле сдержался, очень хотелось ответить, что в Ивовом Лесу привыкли к лучшим манерам. Слуги неловко выполняли свои обязанности, им явно с трудом удавалось сосредоточиться, и я был в тихой ярости, наблюдая слабо скрываемое презрение Крафти к нашему сельскому гостеприимству.

Но то, что последовало дальше, было еще хуже. Мы собрали в Большом Зале всех, кто прислуживал в Ивовом Лесу, от мала до велика. Там же мы заварили эльфовую кору в большом котле в очаге. Те, кто уже выпил отвар, молча стояли с мрачными лицами, готовые оказать поддержку тем, кто вскоре обретет свои утраченные воспоминания. Лохмотья украшений, оставшиеся с Зимнего Праздника, все еще висели на стенах в ожидании несостоявшихся гуляний. Я предложил всем крепкие напитки, эль и вино, не осуждая тех, кто хотел бы обрести смелость с их помощью. Мы с Чейдом и Олухом заняли места за высоким столом. Лант и Булен остались разливать в чашки небольшие порции крепкого чая. Вместе они наблюдали за людьми, один за другим превращающимися из заблудших и отрешенных в расстроенных и разбитых горем. Каждому они задали два вопроса: "Можете ли вы вспомнить что-нибудь, что могло бы помочь опознать налетчиков?" и "Видели ли вы что-нибудь, имеющее отношение к леди Шайн и маленькой леди Пчелке?"

Та информация, которую мы по крупице собрали в итоге, в большинстве своем была бесполезна или уже нам известна. Одного ненасытного насильника нам детально описали четыре раза. Такой привлекательный и такой жестокий... Золотые волосы, заплетенные в две длинные косы, голубые глаза и аккуратно подстриженные борода и усы. Но был еще мужчина постарше, с грязными вонючими руками, которого отчетливо запомнила посудомойка. Маленькая Элм впала в истерику, и целитель с матерью, нетвердо держащейся на ногах, проводили девочку в нагретую постель и напоили чаем из валерианы с бренди.

Роустеры вместе со своими офицерами удалились в дальний конец холла, прихватив бочонок эля. Чейд попросил Стаута, чтобы он  поддерживал порядок среди отряда. Капитан, кажется, уже полностью разобрался в ситуации и строго приказал своим людям не вмешиваться в дела людей поместья. Они подчинились, но даже на расстоянии я слышал их грубый юмор и бессердечные реплики в адрес моих слуг. Я понимал, что войны и лишения ожесточили их, но было мало приятно наблюдать, как над моими несчастными людьми презрительно насмехаются из-за отсутствия у них такой же солдатской закалки.