Репортаж с петлей на шее - Фучик Юлиус. Страница 27

Мы обнаружили, что в квартире Елинека, кроме его семьи, находятся посторонние люди. Мы взломали двери…

В кухне мы застали несколько человек, среди них двух или трех женщин. Кроме Елинека, там было трое мужчин. На столе стояли чашки с кофе и вазочка с печеньем. Наше вторжение вызвало суматоху, один из мужчин схватился за оружие. Как выяснилось позже, это был Мирослав Клецан, партийная кличка «Мирек». Антифашист, воевавший в Испании. Всем было приказано поднять руки вверх, все были подвергнуты тщательному обыску. Кроме револьвера, обнаруженного у Клецана, ни у кого оружия не оказалось.

Я стоял спиной к темной спальне. Вдруг оттуда вышел мужчина с бородой. Я заметил, как он спрятал в постели два револьвера. Ему приказали поднять руки и обыскали. Проверили, не фальшивая ли у него борода. У этого человека нашли документы на имя то ли Горака, то ли Гора.

Все были арестованы и отправлены в гестапо.

Я ехал в гестапо с Клецаном и бородатым. Еще в дороге я требовал у Клецана и того, второго, сообщить свои настоящие имена. Они отказались. Когда их привели в канцелярию Леймера, Клецан заявил, что согласен отвечать, и назвал свое имя. Его перевели в соседнюю комнату. Человек с бородой отвечать отказался и был подвергнут допросу в служебном помещении. Своего имени он не назвал. Во время допросов был избит. Фридрих сказал, что убил собственноручно восьмерых и этого тоже сумеет укротить.

Я оставался с Клецаном и допросил его. Он назвал себя и неожиданно заявил, что имя бородатого – Фучик, что Фучик – член нелегального ЦК Компартии Чехословакии и что он, Клецан, лишь подчинялся его приказам… Я пошел в комнату Леймера и сообщил, что человека с бородой зовут Фучик.

Фучик, услыхав, что Клецан выдал его имя, с презрением посмотрел на Клецана, которого привели сюда для очной ставки, и сказал доподлинно следующее: «Если вам уже известно, что я Фучик, что ж, пусть будет так».

С того момента он не произнес ни слова.

Его снова избили».

Таков рассказ гестаповца Бема о том, как был схвачен Юлек. В описании обстоятельств ареста Бем весьма осмотрителен. Избиения и пытки, которым был Юлек подвергнут (об остальных арестованных он не говорит), сваливает на других гестаповцев, а время допроса сокращает на целых шестнадцать часов!

24 апреля, когда Юлек уже был схвачен и увезен в гестапо, я, ничего не предполагая, сидела у зубного врача. Здесь была наша явка.

Я поздно вернулась домой и уснула лишь глубокой ночью. Проснулась от резких звонков и стука в дверь…

Я сразу поняла, что это гестапо…

Посыпались вопросы.

– Где ваш муж?

– Не знаю. Я его не видела…

Я чувствовала себя счастливейшим человеком под солнцем – они не знают, где Юлек!

Я не предполагала, что вот уже несколько часов Юлека мучают в гестапо.

– Не знаю, я его не видела, – заученно, как машина, отвечала я…

– Собирайтесь, пойдете с нами…

…Машина затормозила и остановилась. Кто-то распахнул дверцы, и мы вышли. Я стояла перед высоким каменным зданием, мимо которого мы, чехи, всегда проходили, скорбно понурив головы. Здесь, в этом доме, была Голгофа чешского народа. Это дворец Печека, бывший банк, резиденция гестапо.

Меня подняли на лифте на какой-то из верхних этажей и ввели в комнату, где, словно грязный туман, висели чад и дым. Мне указали место на второй скамье. В комнате стояла душная, напряженная тишина. Минутами тишину прорезал резкий, грубый окрик эсэсовца или гестаповца штатском…

…Я еще не знала, что комната, в которой я нахожусь, названа заключенными «Четырехсоткой», – это был своеобразный зал ожидания, сюда гестаповцы являются за арестованным и уводят его в свою «канцелярию» на допрос, там его мучают и пытают. Измученных возвращают обратно, потом снова берут в работу…

Насколько я могла заметить, никого из знакомых в «Четырехсотке» не было. Я не была в этом вполне уверена, но все же немного успокоилась… И вдруг одним глазом я увидела (сидеть было приказано не шевелясь и не поворачивая головы) человека, сидящего справа за мной. Хотя лицо его было до неузнаваемости изуродовано, он показался мне знакомым. Кажется, Елинек!

«Чепуха!» – попробовала я успокоить себя и закрыла глаза. Но видение не исчезло, это был действительно товарищ Елинек! Где его схватили и почему? Что с Юлеком?

Елинек заметил мой глаз – второго он не видел, я сидела неподвижно в профиль, – и легонько качнул головой: «Мы друг друга не знаем!..»

…Каждую минуту от сильного толчка распахивались двери, и гестаповцы вталкивали в комнату арестованных. Сквозь их одежду сочилась кровь, оставляя следы на скамьях, полу, на стенах.

Втолкнули человека в рабочем комбинезоне. Этому не разрешили даже присесть. Гестаповец ткнул его лицом в стенку. Человек открывал и закрывал рот, словно раненая птица. Но пить ему не давали. Ноги не держали его, и он бессильно опустился на пол. Один из гестаповцев (позже я узнала его имя: Пошик) отошел к водопроводу, нацедил воды и, плеснув на полумертвого, пнул его с ругательством ногой… И так в течение всей ночи.

Этот замученный человек был Бартонь с завода Юнкерса.

Он был немилосердно избит. Но его мучения стали еще ужасней, когда он узнал, что виновник массовых арестов – предатель Вацлав Дворжак, которому он так доверял…

Видела я в «Четырехсотке» и шпика-агента Дворжака, Бездарно играя роль «арестованного», он выглядел среди коммунистов как репей в чистой пшенице… Над головой этого чудовища витало страшное слово «предатель». Если б он отважился взглянуть кому-нибудь в глаза, то прочел бы в них: «Жаль, очень жаль, что мы узнали правду о тебе слишком поздно!»

Этот негодяй получал от гестапо за свою гнусную «работу», как выяснилось после освобождения, 1500-2000 крон в месяц и, кроме того, в «особых случаях» – премиальные.

Бартонь, узнав о страшных последствиях своей доверчивости, покончил с собой…

…Я сидела на скамье и мучительно ломала голову, почему здесь Елинеки, почему Фриды и какую связь это имеет со мной, как двери вдруг снова распахнулись, и я увидела Юлека! За ним вышагивал длинный гестаповец с костлявым лицом скелета. Он гнал перед собой Юлека. Юлек был бос, его ноги оставляли на полу кровавые следы, кровь текла из носа, изо рта, по щекам… Гестаповец пинал его, чтобы заставить стоять отдельно от остальных арестованных, лицом к стене! Но Юлек словно не чувствовал ударов, он шел гордо, с высоко поднятой головой.

В углу он повернулся к нам лицом. И все мы невольно подняли головы.

Он стоял в углу, в кольце вооруженных гестаповцев, но это был не побежденный, а победитель! Глаза говорили: «Меня вы можете убить, но не в силах убить идею, за которую я боролся, за которую был замучен…»

…Меня сдернули со скамьи и поставили перед Юлеком.

– Ты знаешь его? – заревел гестаповец. Я отрицательно покачала головой:

– Не знаю!

Гестаповец резко махнул рукой. Меня увели. В ту ночь я больше не видела Юлека.

Чех-гестаповец привел меня в «Четырехсотку», указал место на скамье в первом ряду и ушел. В комнате остался надзиратель, с которым один из заключенных говорил по-чешски. Этот надзиратель был чех, по фамилии Залуский. В годы буржуазной республики он работал в антикоммунистическом отделении пражского полицейского управления и во время оккупации был назначен надзирателем в гестапо. В комнате стоял шум, как в улье. Чех-надзиратель словно и не слышит, что заключенные шепчутся между собой, словно не видит, что они оборачиваются друг к другу. Я провела в тюрьме уже почти месяц, и мне это показалось невероятным.

Я тоже обернулась. Я искала Юлека. Он сидел позади всех, в углу, на отдельном стуле. Какой-то заключенный с последней скамьи перешептывался с ним. Юлек сидел спокойно, наклонившись к нему, время от времени он поворачивал голову из стороны в сторону: заключенные старались перехватить его взгляд, желая поговорить с ним… Юлек отвечал знаками: «Сейчас, сейчас, вот закончу с этим…»