Репортаж с петлей на шее - Фучик Юлиус. Страница 29

Меня полгода таскали из тюрьмы на Карловой площади через Панкрац во дворец Печека. И я ежедневно могла видеть Юлека. Почти всегда я могла поговорить с ним, иногда подольше, иногда лишь обменяться двумя-тремя словами.

Однажды он сказал мне, что объявил Бему, будто бы дважды в месяц назначал конспиративные встречи в одном из трактиров в Бранике. Бем стал возить его туда, полагая, что кто-нибудь к Юлеку подойдет…

Юлек сказал мне: «Густина, я знаю, что меня ждет смерть. Меня может спасти лишь чудо. Но чудес не бывает, и все же – верь мне – о смерти я не думаю».

Он не думал о смерти, он не был сломлен, уничтожен, не впал в отчаяние!

Что я могла возразить ему, ведь все, что он сказал мне, было, увы, страшной правдой. Как-то я спросила:

– А ты не мог бы бежать, Юлек?

И он, способный на самые отчаянные поступки, покачал головой и ответил:

– Я не сделал бы этого, даже если бы мог! Ты же знаешь, Густина, сколько людей заплатит за меня жизнью!

…Летом 1942 года в «Четырехсотку» привели трех новых товарищей: двух мужчин и женщину. Все трое были молоды. Женщину и одного из мужчин я видела впервые, в другом я узнала Карела! Того самого, с которым я встречалась у Высушилов. Я знала, как важно было для Юлека, чтобы никто из нас не назвал в гестапо имени Карела. Юлек сидел на своем стуле, возле умывальника, неподвижно, лишь его рука быстрее обычного поглаживала темную бороду. Его бледное лицо, давно не видевшее солнечного света и свежего воздуха, стало еще бледнее.

У меня перехватило дыхание и сердце готово было выскочить. Что теперь будет? Скажет ли Карел, что знает Юлека? Сейчас может раскрыться все, что удалось Юлеку скрыть: он давно сказал мне, что отрицает утверждение Мирека Клецана, будто он, Юлек, является членом ЦК партии. Теперь в руки гестапо попал второй член ЦК…

Я опять взглянула на Юлека, он что-то шептал Миле Недведу; тот стоял возле умывальника и делал вид, будто наливает воду, вода текла и текла, а Мила не замечал этого. Наконец он отошел от крана и, проходя возле человека, которого привели вместе с Карелом, что-то шепнул ему. Это – как я узнала позже – был товарищ Прохазка, у которого Карел жил. Мила кивнул головой и тут же отошел к Карелу, подал ему воду и начал что-то шептать…

Вдруг двери с треском распахнулись. Мила едва успел сесть на свое место. Вошел Фридрих. Окинув нас свирепым, ненавидящим взглядом, он нарушил мертвую тишину резким возгласом:

– Ян Черный! Выходи!

И тут поднялся Карел! Значит, его настоящее имя вовсе не Карел, это был Гонза – Ян Черный!

Явился Нергр, свирепый помощник Фридриха, и увел Юлека. Юлек вскоре вернулся, на лице его светилась довольная улыбка. Много времени прошло, пока с допроса привели Яна Черного. «Как тяжек его крест!» – подумала я.

Заметив, что он хочет мне что-то сказать, я наклонилась.

– Мы незнакомы! – шепнул Ян.

Я кивнула головой…

…В полдень, когда нас вели на обед, Юлек успел сказать мне, что ему с Яном Черным была устроена очная ставка. Оба делали вид, будто видят друг друга впервые, и оба дали на этот счет одинаковые показания. Гестапо и понятия не имело, что в их руках теперь два члена нелегального ЦК Коммунистической партии! Но гестаповцы знали: Ян Черный воевал против фашистов в Испании, в интербригаде.

…Близилось 7 ноября 1942 года, двадцать пятая годовщина Великой Октябрьской революции.

Юлек регулярно составлял «газету» для заключенных, пользуясь известиями, получаемыми от некоторых надзирателей, черпая сведения из нелегальных коммунистических журналов, которые приносили гестаповцы для перевода заключенным, знавшим немецкий язык.

Во время обеда внизу, в коридоре, где не было надзирателей, а были только коридорные, Юлек, узнав новости от Милы Недведа, Лоренца, езека, Ренка, Шпрингля-этой тюремной «редакционной коллегии», – оставлял устный бюллетень. Товарищи «распространяли» этот устный бюллетень где только могли: в «Четырехсотке», в крытой тюремной машине, в камерах, а утром в коридоре тюрьмы – во время бритья, в том случае, если дежурным был Гефер или Колинский, а позднее – надзиратель Гора.

Пришло 7 ноября. На улице, за решеткой, стояла хмурая осенняя югода, но для узников «Четырехсотки» это был исключительный день, утром меня привел сюда гестаповец Пошик, и я сразу увидела Юлека; он сидел на своем месте позади всех, возле умывальника.

Гестаповец спустился вниз за остальными заключенными, с нами стался один Залуский. Юлек посмотрел на меня, наши глаза встретились. Он поднял руку и в торжественном привете сжал ее в кулак…

Все места на скамьях были уже заняты. Я увидела, как Юлек что-то шепчет своему соседу, тот – следующему, этот передает дальше: «Годовщина Октябрьской революции!»

Лица узников, избитых, измученных, стали торжественны. «Четырехсотка», это преддверие ада, превратилась в зал, освещенный сиянием глаз! Глаза говорили: «Да, нас ждет смерть, но мы умрем верными своей идее!»

Юлек шепнул несколько слов надзирателю Залускому. Ни одного гестаповца вокруг не было. В торжественной тишине раздался голос: «Встать!» Мы сразу же поняли, что это значит. С какой радостью мы подались со своих мест и вытянулись молча, по стойке «смирно»!

Молча пели мы «Интернационал»!

Это была единственная возможность выразить свою солидарность и восхищение великой Советской страной, ее армией, ее народом!

Так приносили мы клятву верности идеям Октября.

Так в застенке гестапо, во дворце Печека, праздновали мы двадцать пятую годовщину Великой Октябрьской революции.

…Трудно передать радость, которая охватила нас в феврале 1943 года, когда мы в своих камерах узнали, что фашистская Германия объявила национальный траур после катастрофического поражения на Волге.

…23 февраля 1943 года, в день, когда Юлеку исполнилось сорок лет, меня снова привезли на допрос…

…Волнуясь, ехала я во дворец Печека. Что они хотят от меня? Зачем вызывают?

Во дворце Печека эсэсовец привел меня в «тоннель» – длинный узкий коридор, где я провела первую ночь после ареста и где теперь, после разгона «Четырехсотки», коммунисты ожидали допроса…

…В конце коридора я увидела Юлека, он тоже смотрел на меня. Слегка улыбался, быстро моргал глазами, с удовольствием поглаживал свою бороду, когда эсэсовец поворачивался к нему спиной. Я тоже улыбнулась. Мы отлично поняли друг друга! Мы оба радовались победе Красной Армии!

…Это была наша последняя встреча с Юлеком. Но тогда я еще этого не знала.

…Проходили дни, недели, но больше меня на допросы не вызывали и о Юлеке я ничего не слыхала.

Прошло шесть недель, меня отправили в Терезин. Я стояла у стены, когда меня увидел товарищ Зденек Новак. Он был схвачен в январе 1943 года и работал здесь, на тюремном дворе. Через несколько дней ему удалось передать мне через одну заключенную, что Юлека увезли в подследственную тюрьму в Бауцен и что, уезжая, он сохранял бодрость.

Мы, оставшиеся в живых узницы концлагеря Равенсбрюк, начали понемногу возвращаться в Прагу, цветущую и кровоточащую. Фашисты в последние минуты перед своим концом все-таки успели нанести ей кровавые раны.

30 мая вернулась и я. Мои первые шаги вели в секретариат ЦК партии. Я должна была узнать хоть что-нибудь о Юлеке. Ведь я и не предполагала, что в Праге, на вечере, посвященном памяти писателей и журналистов, павших в борьбе с нацизмом, среди многих имен замученных было названо имя Юлека…

Никто не мог сказать мне ничего определенного.

В Прагу все еще возвращались транспорты из Германии. Я часами стояла перед санитарной станцией, через которую проходили все освобожденные, и ждала… Ждала день, два, неделю…

Юлек не возвращался.

Я отправилась к Либе в Пльзень… Утром, когда ее муж и дети ушли, мы остались одни…