Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес". Страница 120

— Принимаю.

— Ну и чудненько! — Зиэль опять зафыркал довольно. — Быть по сему. И заклад тоже вступает в силу, но о нем забудь.

— Простак ты, смертный, — хохотнул Ларро. — У него дары — похуже, чем у меня проклятья. О… ойй… Бежим!

И закончился сон, и Хоггроги открыл глаза. Ого. Вроде бы и та равнина, а вроде бы и не та… Вроде бы — та. Но где кони, где сенешали?

— Рядом они. Все рядом, и люди, и животные. Я их маленько прикрыла от нас, чтобы не отвлекали от беседы… Раз уж ты Сулу не послушался, сон от нее не принял — мне самой пришлось.

Хоггроги хотел, было, встать во весь рост, но постеснялся, ибо тогда ему пришлось бы глядеть на собеседницу очень уж свысока, в то время как она — не просто старушка-паломница, бредущая куда-то по жреческим делам своим. У Хоггроги даже дух захватило, когда там, в далеком потайном краешке ума шевельнулась отгадка — кто она такая, перед ним стоит…

Сгорбленная, ветхая насквозь старуха, смотрела на Хоггроги в упор, и глаза у нее были ярко-синие, молодые…

— Догадался, да? Сиди, как сидишь. Видел ли?

Хоггроги мгновенно понял, о чем его спрашивает старуха.

— Да, судар… госпожа.

— Понял ли?

— Что именно я должен был понять… госпожа?

— А гордыня проникла в тебя поглубже, чем в Рыжего, в предка твоего. Уйми надменность и отвечай полно. Понял ли ты разницу между проклятием и даром, постиг ли ты судьбу рода своего?

— Прошлое вроде бы постиг, а будущее — пока не очень… госпожа. Я бы почел за честь назвать вас Матушкой…

— У тебя есть родная матушка. Есть и названая, дар которой лежит у тебя за пазухою… А у меня и так уже деток полно, родных да иных, с некоторыми не знаешь, как и… Дай-ка его сюда.

Хоггроги рассвирепел от столь удивительной просьбы, но глянул в непререкаемые синие глаза и…

— Этот оберег, госпожа, вами же освящен, возьмите, конечно же. И простите мою несдержанность.

— Прощаю, я всегда добра и всепрощающа. Но гнетет меня забота одна… превысшая из всех забот. Хотел бы ты мне помочь?

— Только скажите — как! Все сделаю!

— Ты хороший мальчик, и душа у тебя — прямая, без закоулочков. Так ведь?

Хоггроги побагровел от нестерпимого стыда.

— О, если бы я знала — кто и как может мне помочь. И — от чего??? Гроза все ближе, она рядом, а я не знаю — откуда и придет… Быть может, как встарь, молотом небесным ударит мне под сердце старинный враг мой… Странно, что тебя Солнышком прозвали, ты ведь добрый…

— Я… не знаю.

— И я не знаю — чего мне ждать и откуда. Вот и хожу, брожу, выбираю среди смертных и бессмертных, так, на авось… по чутью… Ладно. Пойду я. Помоги мне узелок на клюку надеть, а то я — даром что горбата — не могу наклониться.

Хоггроги кивнул и вскочил поспешно. Узелок как узелок, из обычной черной тряпицы, с двумя ушками, с перемычкою для руки, либо посоха. Хоггроги наклонился — словно поклонился, подцепил пальцами левой руки, дерг, дерг!.. Не поддается узелок. Хоггроги взялся уже двумя руками — и место им впору нашлось! — перехватился поудобнее, потянул… Ни с места узелок, даже не шелохнулись мягонькие бока его. Но никак не хотелось оплошать перед богиней. Хоггроги затянул пояс потуже, отложил в сторону перевязь с мечом, поерзал сапогами по каменистой поверхности, чтобы упереться поудобнее… Выдохнул, вдохнул… И потянул, постепенно набавляя силу тяги своей. Еще! И сильнее! И ровно! И не спеша! Еще!

И дрогнул скромный узелок с пожитками… или что там уложено Матушкой-Землею… и пошевелился и пошел, пошел вверх… У Хоггроги запрыгали черные пятна в глазах, камни хрустели, дробились и пыльными струйками били в воздух из-под сапог, обретших вдруг невиданную прочность, а сами ноги, в сапоги обутые, не менее чем на ладонь погрузились в скалу, что лежала по низу, под тончайшим слоем растительного сора и пыли. Хоггроги тянул и тянул, беззвучно рыча, но узелок поднялся немногим выше колен и дальше идти не хотел, а силы вот-вот закончатся. Старуха сжалилась и опустила конец посоха своего пониже, и Хоггроги, весь в последнем яростном порыве, надернул узелок на край посоха. Узелок легко взмыл вверх и вместе с посохом лег на сухое старушечье плечо, а Хоггроги пал ниц, почти бездыханный. Кровь безумными толчками трясла одрябшее тело, разуму не хотелось ничего, кроме как отдышаться и умереть, руки и ноги словно бы исчезли…

Старуха, видимо, забыла, что не может наклоняться: сгорбилась и потянулась высушенной плетью руки — тихо коснулась ею между лопаток лежащего человека, ближе к левой стороне.

— Вставай, мальчик. Ты силен. Для смертного — удивительно силен. И умен. И упрям. Ах, если бы мои дети, родные и приемные… Вставай же, ибо мне пора, а у меня для тебя еще есть несколько слов.

Только что Хоггроги умирал, раздавленный божественным грузом и собственным упрямством, а вдруг снова силы вернулись к нему, и опять он свеж и бодр, но вот только впервые в жизни повержен…

— Видишь, смертный, всему на свете есть предел: и силам, и жизни, и, вероятно, Времени самому. И мне. Знание сие — тяжкий груз для смертного, под стать испытанному только что. Вот тебе твой оберег для сына, возвращаю, и помни мои слова: если так случится, что грянет сия неведомая беда, Морево оно там, или еще как его назови… грянет, и ты, вместе с другими избранными, примешь грозу на себя, в защиту мою, и уцелеешь — я подумаю, как расковать проклятие рода вашего, для тебя и потомков твоих. Полагаю, что легко сумею. Я бы и сейчас сумела, но тебе придется подождать, пока я этого захочу. Поди сюда, мой мальчик, я тебя обниму. Старуха дотянулась, поцеловала в щеку склонившегося к ней Хоггроги… и исчезла.

А маркиз тотчас же забыл и сон, и разговор, помнил только обретенную решимость — лицом к лицу встретить возможную беду вселенскую и устоять перед нею, и отбить ее прочь! И если все получится как надо… что-то такое свершится очень и очень хорошее!.. Обещано. Ух, какие странные и долгие сны он видел! Хоггроги даже дыхание придержал, в попытке вспомнить нечто очень и очень важное из сна… Эх! Зацепилось, почти что… и ускользнуло. И все, и день набежал, свежим ядреным ветерком дунул в лицо и выветрил из головы последние остатки сонной одури.

— Все спокойно? Событий не было, сами не спали?

Сенешали переглянулись нерешительно: вроде бы и не язвит его светлость, по-честному вопрошает. А сам только прилег на плащ — глазом не моргнуть — опять вскочил! Не доверяет им, раз проспали, вот и неймется ему.

— Так… Вы будете спать, ваша светлость? Иль передумали?

Хоггроги удивился про себя не меньше сенешалей, но успел одернуть свой язык и кинул взгляд на небо: тучи не тучи, а он и по неясным теням и отсветам определится точно. Вот те на! Получается странное: с того мгновения, когда он плащ расстилал, и до нынешнего — времени всего ничего прошло, нож из руки до цели дольше летит. Ну, или примерно столько же… Что же он такое видел во сне, что-то такое тревожное, но от чего душа поет и в пляс просится?.. Наверное, ко всему прочему, дом он видел и семью, по которым соскучился безмерно…

— Не передумал, а будем считать — выспался мгновенным сном. Блазь у меня в башке засела, словно во сне я с богами поговорил, и очень уж удачно! Можете смеяться, братцы, но я действительно спал и видел сны! Долго спал и долго беседовал с богами. Только вот не вспомнить — с кем из сущих?

Сенешали спорить не решились, лучше молча поверить в рассказанные чудеса, тем более, что его светлость никогда не проявлял склонности к пустому словоизвержению и к созерцанию ненужного, а напротив — всегда трезв разумом и рассудителен.

— И… что боги? Что обещают, предрекают?

— Что-то такое хорошее, но невнятное, Марони, бодрым умом и не разобрать — что именно.

— Это как всегда. На рысях пойдем, ваша светлость?

— Ну не в галоп же. Легкой рысью, не замыливаясь. Проголодаться толком не успеем — ан уже Гнездо.

Проголодаться они все-таки успели порядочно: и люди, и кони их.

Пресветлая маркиза Тури не гадала на локон, не ворожила на свадебный венец, хотя и унаследовала от родителей кое-какие способности к магии, очень даже неплохие способности… А все-таки, этим днем сердце ее угадало заветное и без магии… Так-то ей не сиделось все утро в замке, едва дождалась полного пробуждения дня — велела подготовить гуляние во дворе, на свежем воздухе. С утра как раз улетучилась ненавистная сырость, стены и двор светлым холодком обдернуло, иней камни лизнул. И вовремя вышли! Вот только что — короткой молитвы за это время не прочесть — вынула она из колыбели сына, на руки взяла, чтобы еще раз проверить — надежно ли укутан его сиятельство, маркиз Короны Веттори? Сам-то он еще мал, сказать и пожаловаться, кроме как плачем, не умеет… Едва лишь к груди прижала, распахнутой шубкой своей для верности обернув, — трубы с крепостной стены запели! Да так радостно и яростно — сразу стало понятно: вернулся! Подъемный мост едва не грянулся оземь — настолько быстро его стража опускала… Ворвались во двор — почему-то всего трое их… О, боги… Нет, нет, все хорошо, латы не побиты, спешились, смеются!.. А впереди — он, его светлость!