Лик смерча. Сага выжженных прерий - Говард Роберт Ирвин. Страница 59

Теперь Джексон задействовал левую, нанося ей то молниеносные прямые, то быстрые и резкие хуки. Однако в этих ударах не было той мощи, что таилась в его правой руке, и ему удалось лишь слегка расквасить мне губу. Правую он держал наготове, я внимательно следил за ней и, когда он снова пустил ее в дело, нырнул под удар и обеими руками провел быструю серию ударов в живот. Он по-прежнему был собран как стальная пружина, но моя серия в живот ему явно не понравилась. До конца раунда он отсиживался в защите.

Едва я опустился на табурет, как помощничек тут же хлестнул мне по глазам полотенцем — он где-то видел, как секунданты машут на отдыхающих боксеров, — а потом с размаху вылил мне на голову целое ведро ледяной воды. Это было совершенно излишне, я тотчас сказал ему об этом на простом и понятном языке, не стесняясь в выражениях, но, видимо, у него в голове была всего одна извилина. Он был уверен, что боксеров окатывают подобным образом независимо от их желания.

Я все еще говорил своему секунданту про его умственные способности, когда прозвучал гонг. В результате пулей вылетевший из своего угла Джексон набросился на меня прежде, чем я успел дойти до центра ринга. Он нанес мне удар левой и следом правой. Вжик! Кулак просвистел в воздухе, словно молот на стальной пружине!

Я ушел вправо и ударил его левой в живот. Он задохнулся, покачнулся, и я решил тут же закончить дело молниеносным ударом правой в голову. Но я не учел, что стою на том самом месте, где мой тупоголовый секундант вылил ведро ледяной воды. Сделав замах, я наступил на кусочек льда, и, когда я уже летел на пол, Джексон привел в движение свою начиненную динамитом правую и на этот раз не промахнулся.

Черт подери! Это совсем не походило на удар человеческого кулака. Казалось, в моем черепе взорвалась пиротехническая мастерская. Я явственно видел пролетающие кометы, метеоры и другие небесные тела и услышал, как кто-то пытается их сосчитать. Потом в голове моей слегка прояснилось, и я понял, что слышу голос рефери, который склонился надо мной и ведет отсчет секунд.

Я лежал на животе, и мне казалось, что в этом зале звонят во все колокола. Из-за этого звона я еле слышал голос рефери. Но вот он произнес: «Девять!», и я встал. Такая уж у меня привычка. Это моя специальность — подниматься. Я поднимался с пола многих рингов от Галвестона до Шанхая.

Ноги меня не слушались — одна стремилась на юго-запад, другая загребала на восток, — и мне казалось, что началось землетрясение. Я слышал грохот ливня и рев ветра, но вскоре сообразил, что это грохочет и ревет у меня в ушах после удара ужасной силы.

Джексон снова набросился на меня с легкостью и быстротой пантеры. Ему не терпелось вновь пустить в ход свою правую. Должно быть, он думал, что я поднялся на ноги только для того, чтобы он мог меня бить. Любой старожил ринга сказал бы ему, что, независимо от моего состояния, пытаться познакомиться со мной с помощью удара правой — значит нарушить первое правило собственной безопасности.

Он сделал замах правой и выбросил ее вперед, а я отбил этот удар и провел левый хук в корпус. Лицо Джексона позеленело, как позеленело бы у любого после мощного удара железным кулаком в живот. И не успел он нанести следующий удар, как я повис на нем, стиснув в медвежьих объятиях.

Теперь я узнал его! На свете не было другого бойца с таким ужасающим ударом правой, кроме Торпеды Уиллоуби — Кардифского Убийцы. Из-за страсти к виски и женщинам он не стал чемпионом, опустился до нищеты и зарабатывал на жизнь, выступая под вымышленным именем в притонах вроде «Тихого часа». И все же он был опаснейшим из бойцов, которых когда-либо рождала Англия.

Я протер глаза от пота и крови и не спешил выходить из клинча, но, когда судья все-таки растащил нас, я был готов продолжать бой. Уиллоуби пошел в атаку, а я пригнулся и ушел в защиту.

Предупреждая удары противника, я уклонялся влево, одновременно отвечая левым хуком по ребрам и животу. Моя левая была мощней его левой, и я больше не оставлял брешей в своей защите, не позволяя ему бить правой. Но я не сломался, нет! Даже не знаю, что это означает. И знать не хочу! Я ушел в глухую защиту и одновременно наносил удары в живот, а Джексон от этого все больше выходил из себя, еще яростней работая своей жуткой правой. Но его удары отлетали от моих локтей и головы, а моя левая все глубже и глубже вонзалась ему в живот. Это не самый зрелищный способ ведения боя, но в итоге он все-таки приносит результат.

К концу этого раунда я был вполне доволен собой. Моя тактика не позволяла Уиллоуби уложить меня ударом правой, а сам он неминуемо должен был ослабеть от моих методичных ударов по корпусу. На это могло уйти раундов пять-шесть, но поединок был рассчитан на пятнадцать раундов, и времени у меня было навалом.

Я был доволен, но особой радости не ощущал. Пока секундант брызгал мне лимонным соком в глаза вместо того, чтобы смочить им пересохшие губы, и дал мне вволю напиться йода, вместо того чтобы обработать им рану на подбородке, я думал о Майке. Холодок пробегал у меня по спине, когда я представлял себе, что сделают с ним эти подонки, если в одиннадцать тридцать деньги не окажутся в мусорной банке.

— Который час? — спросил я. Помощник вытащил часы и ответил:

— Пять минут одиннадцатого.

— Ты это уже говорил! — заорал я. — Дай сюда свои ходики!

Я схватил часы, взглянул на них и встряхнул. Они стояли. Непохоже, чтобы в них вообще был механизм. Охваченный жутким предчувствием, я крикнул судье:

— Сколько сейчас времени? — Он посмотрел на часы.

— Секунданты с ринга! — сказал он и добавил: — Пятнадцать минут двенадцатого.

В моем распоряжении оставалось всего пятнадцать минут! Меня прошиб холодный пот, и я вскочил с табурета так резко, что мой помощник упал за канаты. Всего пятнадцать минут! У меня уже не оставалось ни шести, ни пяти раундов на разборки с Уиллоуби! Если я хотел победить, то сделать это следовало сейчас.

Я плюнул на свой прежний план. Меня трясло, и я так смотрел на Уиллоуби, что он весь напрягся. Противник почувствовал во мне перемену, хотя и не знал ее причину. Зато он понял, что придется биться насмерть.

С ударом гонга я словно ураган вылетел из своего угла с единственным желанием: убить или быть убитым. Я всегда был и остаюсь бойцом с железными нервами, и, если я завожусь до такой степени, как в том бою, никто меня не остановит. В этом поединке не было ни плана, ни замысла, ни тактики — лишь примитивная и грубая мужская сила, лишь пот, кровь, мелькающие руки и ни секунды передышки.

Я пошел вперед, молотя кулаками, как сумасшедший, и Уиллоуби пришлось сражаться за свою жизнь. Брызги крови разлетались во все стороны, толпа безумствовала, а для меня все вокруг погрузилось в красный туман. Я видел перед собой только белый силуэт Майка и думал лишь о том, что надо снова и снова наносить удар за ударом, и так до скончания века.

Я не знаю, сколько раз побывал на полу. Каждый раз, когда противник попадал в цель правой, я падал как подкошенный. Но всякий раз я поднимался и нападал на него еще яростней, чем прежде. Я обезумел от страха, как человек, которого преследуют кошмары. Я думал лишь о Майке и стремительно бегущих минутах.

Правая рука моего противника казалась мне живым воплощением самого ада. Каждый раз, когда она входила в контакт с моей головой, мне чудилось, что в моем черепе образуется вмятина, а на шее смещаются позвонки. Но я давно привык к боли. Ведь боль — неотъемлемая часть кулачной забавы. И пусть всякие там модные боксеры-танцоры прекращают поединок, почувствовав, что кости начинают размягчаться как воск, а мозги от постоянной тряски просятся наружу. Настоящий боец лишь ниже пригибает голову и снова идет в атаку. Это его бой. И пусть ребра сломаны, а острые осколки впиваются во внутренности, пусть кишки расплющены, а из ушей идет кровь от лопнувших внутри черепа сосудов — все это ерунда, важна только победа.