Зимние волки полуночи - Смирнова Елена Станиславовна. Страница 38

Он вдохнул чистый воздух полной грудью, с наслаждением ощущая запах моря, чуть горьковатый и соленый, напоенный ливнем, пропитывающий на побережье каждый камень, да что уж там говорить — каждую песчинку. Родной воздух, в нем словно витали древние сказания и легенды, встающие за спиной и перед глазами.

Он смотрел на море, неторопливо переливающееся под лучами закатного солнца, и море приветствовало его, то лениво накатывая волнами на песок, то испуганно возвращаясь назад. Он улыбнулся, и улыбка могла соперничать только с солнцем, таким же теплым и ярким, дарящим радость и хорошее настроение. Соленый ветер взметнул волосы, поиграл прядями челки, белая мантия адепта, накинутая поверх остальной одежды, затрепетала флагом мира.

Он часто приходил сюда, на этот безлюдный пляж, с одной только целью — послушать музыку моря, посмотреть, как солнце раскрашивает темные волны, или просто — посидеть, слушая лишь тишину и шум прибоя, звуки, любимые с детства. И он всегда приходил сюда один, друзья-сокурсники по университету не знали об этом месте, где его всегда можно было найти во время заката. Об этом месте не знал никто, даже всеведущий отец, скорее всего, не догадывался о том, где проводит вечера его сын. Впрочем… отцу на это всегда было наплевать, он был далек от этого мира и от жизни вообще, царствуя в своем мире страха и отчаяния, где всегда был первым. Как его мать смогла полюбить такое чудовище?

Роллон почти никогда не видел отца, но много слышал о нем от матери, служительницы бога жизни, Алдира. И, слушая, погружался в раздумья. Неужели когда-то он станет таким же? Холодным, жестоким, бесчувственным, повелевающим лишь страхом и смертью и не знающим настоящей, полной жизни? Мать говорила, что бывают моменты, когда он очень похож на отца, а он не замечал и будущее казалось абсурдным.

Усмехнувшись, он подошел к воде, опустив в нее руку и перебрав пальцами. Живительная прохлада была приятной и, подумав, он сбросил мантию на песок, оставшись лишь в обычной одежде. С места он нырнул в волну, скрывшись в ней с головой. Волосы намокли и облепили лицо, мокрые штаны и безрукавка пристали к телу, но это были всего лишь мелочи, не способные помешать наслаждаться жизнью. И он наслаждался. Он наслаждался жизнью и прохладными волнами, позволявшими в них плавать, наслаждался последними крупицами дня, наслаждался молодостью, как наслаждается ей всякий в этом возрасте. Он был счастлив, но немного жалел о том, что это ощущение полного счастья мимолетное, длящееся всего лишь несколько мгновений, однако это легкое чувство жалости растворялось в закате, исчезая вместе с солнцем, неторопливо удаляющемся с небосклона. Жаль, что завтра снова на лекции…

Роллон внезапно открыл глаза, недоуменно оглядываясь. В комнате царил полумрак, солнечный свет почти не пробивался через плотно задернутые шторы, а сам Роллон… лежал, обнявшись с подушкой?! Отбросив ее подальше, он поправил сползший и оставивший на лбу красную полосу обруч и поднялся, чувствуя, что у него затекла левая рука. Кажется, он все-таки заснул, не сумев снова взять свой организм в железные рукавицы. Впрочем, теперь он чувствовал себя намного лучше — очень бодрым, наконец-то выспавшимся и снова готовым к делам и славным подвигам.

Роллон чуть потер виски, окончательно просыпаясь и вспоминая приснившийся сон. Почему ему снится только память, те дни, когда он жил в Элегионе? Почему больше его не посещают предвиденья будущего, как было когда-то? Неужели он разучился смотреть в даль времен? Жаль… а может быть, это и к лучшему.

Странно… ему никогда не снились сны из настолько далекого прошлого, из прошлой жизни, еще до Обряда, когда он был обычным человеком (хотя нет, даже тогда он не был человеком), студентом университета в Эллегионе, живущим самой обычной жизнью, полной радости, счастья и любви. Тогда все было не так, тогда он не мог понять, как это — жить почти без чувств, а если и испытывать их, то в минимальном размере. Он не понимал тогда, как можно быть таким, каким стал впоследствии. Сейчас он узнал и понял многое, но не смог постичь одного-единственного парадокса, который идет за ним по пятам уже всю жизнь.

Его отцом стал Танатос, бог смерти, безжалостный и не ведающий ничего, кроме страха и смерти, и дар повелевать нежитью передался сыну вместе с силой и некоторыми способностями. А его мать же была служительницей бога жизни, способная дарить счастье и удачу, радость, она была способна исцелять людей и, если потребуется, сказать нет самой смерти. В Роллоне сплелись воедино две противоположности, жизнь и смерть, и он прекрасно понимал это, не зная, что делать. Обе стороны были сильны, оба пути раскрывались перед ним. Одним словом отнимая жизнь, другим он мог ее подарить. Он стал практически всемогущим, и даже сейчас, не ведающий страха, боялся этого. Он страшился своей силы, прекрасно понимая, что если он хоть раз оступится, сделает что-то не так, — тогда платить за все придется не ему одному. Обе стороны души — жизнь и смерть, звали к себе, противостоя друг другу и не желая сливаться воедино. Равновесие пока поддерживалось, но оно держалось на грани, словно на тонком лезвии, норовя вот-вот сорваться.

Роллон мотнул головой, стараясь отогнать мысли в самый дальний угол сознания, чтобы не думать, не ломать голову над своим парадоксом. Придет время… и тогда он подумает. Но не сейчас. Поднявшись с кровати и поправив немного смятую одежду, Роллон вышел из комнаты.

Я спокойно сидела за столом и пила чай, когда в столовой показался Роллон. Судя по всему, он уже вполне выспался и теперь решил размяться. Представляю, как у него все тело затекло…

— Доброе утро, — первой поприветствовала я вошедшего.

— Ага, — Роллон опустился на соседний стул, зевая и мимоходом приглаживая всклокоченные после сна волосы. — И долго я спал?

— Долго. Сутки. Ты не хочешь извиниться? — резко перескочила я с одной темы разговора на другую. По-моему, он немного опешил от такого заявления. Ничего страшного, мне уже стала интересна его реакция на мои заявления. Собственно, именно поэтому я его во всем и обвиняла. Интересно — почему Роллон еще ни разу не сорвался и не наорал на меня за то, как я благодарю его за все? Я бы уже давно сорвалась…

— Интересно, за что мне надо извиняться?

— Да хотя бы за то, что я в почти бессознательном состоянии лежала два дня в кровати.

— В этом я виноват? Мне кажется, или ты сама накричала на меня, а потом просто убежала?

— А почему ты меня не остановил? Ты же мой телохранитель, в конце концов.

— Я им был. А насчет этого… я не ожидал, что ты совершишь настолько безрассудный поступок, — без обиняков сказал Роллон, спокойно глядя на меня.

— Но ты меня спровоцировал!

— Лита, тебе что, так нравится искать виноватых?

— Нет, — я покачала головой.

— Тогда почему я у тебя виноват во всем, что ты сама делаешь? — он попал не в бровь, а в глаз своим вопросом, достаточно озадачив меня.

— Не знаю. Может быть, потому, что мне не хочется брать вину на себя. Не бери в голову, это несерьезно. Я тебе кое о чем спросить хочу.

— И о чем же? — даже не спрашивая, Роллон налил чая и себе. Вот ведь правильно говорят про некоторых людей — везде чувствует себя как дома.

— О Вегготе. Точнее, не совсем о нем. О Камне Желаний. Помнишь, мы ведь из-за него вышли на некроманта. И из-за него мы Веггота и убили. Но куда делся камень?

— Не знаю. Мы его не нашли. Когда ты лежала у меня в бреду, я и Лентарн еще раз сходили к развалинам. Так вот — там не было ни камня, ни напоминания о нем. Возможно, кто-то его украл.

— Украсть камень желаний? Это возможно?

— Думаю, да, особенно если это делал маг. А может быть, умирая, Веггот спрятал камень так, чтобы он никому не достался. Никому из непосвященных, конечно. Вообще, это самая приемлемая и вероятная версия из всех остальных. И я думаю, что история эта еще не закончена, поскольку приспешников и учеников этот некромант завел уже достаточно. И я уверен в том, что в момент смерти камень был укрыт, а пожар явился уже побочным эффектом заклинания. В любом случае, тебе лучше осторожнее ходить по улицам, поскольку считать магию по остаточной мане было легче легкого. Конечно, на следующий день я стер все наши следы, но, кто знает, может быть кто-то подсуетился и раньше.