Ключ к счастью - Фэйзер Джейн. Страница 43

Это она… она лжет. И, буря гнева с ее стороны тоже лжива, притворна. Неужели она думала обмануть его, разыгрывая эту сцену? Или хотела разозлить настолько, чтобы он сам отвернулся от нее?

Наверняка за всем этим кроется страх. Но чего она боится? Или кого?..

Он дошел до конца улицы, впереди было поле, и остановился, вглядываясь в мрачную даль. Ледяной ветер развевал волосы на его непокрытой голове, но он не ощущал холода.

Быть может, он должен благодарить небо за отставку, которую получил, — до того, как слишком глубоко увяз в тенетах? Быть может, ему тоже следует опасаться?.. За самого себя.

Ибо в его жизни нет места для естественного союза — для любви, преданности, постоянства, которых заслуживает такая женщина, как Пен. Их тесные взаимоотношения были бы опасны для обоих. Такое уже с ним случалось и может повториться. Это цена, которую он должен платить за жизнь, какую избрал.

Всегда опасность, всегда риск — пускай рассчитанный, но риск. Все, что он делал до сих пор, подразумевало определенную цель, было еще одним шагом в его работе, было для работы. Но то, что он делает и собирается делать сейчас, — безрассудно и не столько помогает работе, сколько мешает ей, препятствует… Может воспрепятствовать.

И его это, как ни странно, нисколько не беспокоит. Пропади оно все пропадом!..

Он повернулся на каблуках и зашагал обратно. Снова за ним хлопнула дверь, хозяин выглянул из переполненного людьми зала.

— Все в порядке, милорд?

Ничего не ответив, Оуэн помчался наверх, перешагивая через ступеньку.

Из комнаты Пен как раз выходила служанка, неся поднос с остатками ужина и грязной посудой. Девушка перепугалась, когда шевалье, чуть не сбив ее с ног, ворвался в дверь, откуда она только что вышла.

— Боже правый, сохрани нас, — пробормотала она, подумав, что у брата этой милой, доброй Леди наверняка не все в порядке с головой.

Служанка еще не успела спуститься по лестнице, когда Оуэн, прислонившись к двери с внутренней стороны, провозгласил:

— Нет, Пен! — И уже тише:

— Нет, Пен, я не принимаю этого. Того, что вы наговорили. Я готов выслушать правду, если вы знаете ее сами, но не потерплю больше ни одного слова той чепухи, которую вы недавно наболтали и которая оскорбляет нас обоих…

Глава 14

Сидя на постели, Пен молча смотрела на него.

— Я… я не совсем понимаю, — произнесла она в конце концов. — О чем вы?

— О нет, прекрасно понимаете.

Его голос звучал сердито, но она чувствовала: злости у него не было. Ни в душе, ни во взгляде, который казался твердым, но спокойным, хотя напряжение угадывалось в линиях рта, во всем теле.

Он заметил, что у нее покраснели от слез веки. К нему пришло чувство, которое он не мог определить, но точно не вожделение. Симпатия, приязнь, сочувствие — вот что это было. Глубокое желание заключить ее в объятия, поцеловать, избавить от гнета печали, сомнений… исцелить… Словом — любовь.

Подойдя к кровати, он опустился на колени, взял ее руки в свои, поднес к губам, целуя ладони.

— Моя бедная Пен, — прошептал он. — Сколько вам пришлось перенести.

Опустив голову, она молчала.

— Я не собираюсь ничего добавлять к вашим тревогам, дорогая, — вновь заговорил он, отведя с ее влажного от слез лица прядь волос. — Не опасайтесь меня. С вами ничего не случится по моей вине, чего бы вы не хотели сами.

Поднявшись с колен, он присел рядом с ней на постели, обнял, почувствовал глубокий вздох, который исторгся из ее груди, и обратился с просьбой к Богу, чтобы вздох этот означал облегчение. Возможно, так оно и было, потому что напряженность ее ослабла, она опустила голову на плечо Оуэну.

Вновь она ощущала ровное биение его сердца, запах кожи, тепло тела. То, что называется близостью. Но близость эта сейчас не вызывала волнения плоти — только чувство счастья, спокойствия. И благодарности.

Сомнение, неуверенность, опасения постепенно оставляли ее душу, которая так желала верить, что им на смену придет новое… хорошее и радостное…

Сколько они так сидели, она не знала. Казалось — вечность.

Но зов естества брал свое. Она нерешительно расстегнула пуговицы его камзола, чтобы ладонью ощутить ритм сердца, бьющегося в унисон с ее собственным.

Оуэн сбросил камзол с плеч, и тогда Пен начала развязывать шнурки его рубашки возле горла, положила палец на пульсирующую вену, которая вместо слов говорила ей о многом. Слова были не нужны.

Оторвав губы от ее рта, Оуэн поднялся с постели, сбросил рубашку и башмаки, оставшись полуобнаженным, в плотно облегающих ноги рейтузах.

У нее перехватило дыхание. Минуты бесплотного, бестелесного удовлетворения остались позади.

Ей показалось, что просторный халат Оуэна давит на нее, мешает дышать. Она сбросила его и тоже встала во весь рост, опустив руки, предоставляя Оуэну возможность смотреть на нее, прикасаться к ней.

Некоторое время он безмолвно пожирал ее глазами, затем взял за округлые локти и приблизил к себе. Их тела соприкоснулись, его поцелуй был не ласково-утешающим, как ранее, но требовательным, проникающим. Их языки встретились, как бы исследуя и познавая друг друга.

И вот уже больше ничего не существует в целом свете — только они в полутемной комнате, только их любовь, их желание. И никакая сила не помешает им, не заставит отказаться друг от друга:

Оторвавшись от его губ, она прильнула языком, губами к его горлу, к ямочке на шее, к груди; обхватила руками бедра и, медленно опустившись на колени, стала развязывать тесемки рейтуз, не переставая целовать его грудь, живот… понимая, что делает, и желая этого.

Рейтузы упали к его ногам, он по-прежнему стоял неподвижно, а ее губы, язык продолжали прикасаться к его телу, опускались к животу и ниже, притронулись к его мужскому достоинству, захватили в плен. Руки присоединились к ласке.

Оуэн, погрузив пальцы в ее каштановые волосы, смотрел сверху, как движутся ее губы, какие причудливые тени отбрасывают ее ресницы на чуть порозовевшие щеки… Никогда, никогда не испытывал он подобных ощущений.

Оторвав губы, но не руки от его тела, Пен подняла на него глаза. В них не было и тени смущения — лишь беспредельная радость и удовлетворение.

— Тебе было приятно?

Голос прозвучал странно после столь долгого молчания.

— Безгранично, — ответил он, помогая ей подняться.

Сейчас она ощущала себя в его глазах самой красивой, словно не было в ней никаких недостатков, а если и были, это не имело ни малейшего значения.

Не смутило Пен, и когда он опустил ее на постель — так, что мог любоваться ее самым интимным местом, а затем и целовать, проникая в него языком, отчего, волна за волной, на нее накатывало неимоверное блаженство.

Потом, не давая ей опомниться, он упал на кровать рядом, и ей показалось, они танцуют тот самый танец, павану, в пиршественном зале, в Гринвиче, под звуки лютни. Еще через какое-то время он, не переставая ее ласкать, неторопливо вошел в нее и так же медленно начал совершать движения.

Это была неспешная дорога к райскому наслаждению…

Когда они уже лежали рядом, глядя в лицо друг другу, она с чуть заметной улыбкой удовлетворения в глазах сказала:

— Спасибо, Оуэн. Спасибо за то, что не поверил мне.

Он ничего не ответил, после некоторого молчания прикоснулся губами к ее глазам и произнес:

— Спи, Пен. Ты очень устала за день. Спи, дорогая.

У нее и так уже закрывались глаза, сонным голосом она спросила:

— Ты уйдешь?

— Да, — ответил он, начиная одеваться.

— Конечно, — произнесла она уже в полусне. — У тебя ведь так много шпионской работы.

Он задул свечи и вышел. По пути к себе в комнату он ощутил прилив энергии, усталость как рукой сняло.

Когда открыл дверь, то обнаружил Седрика; тот лениво поддерживал огонь в камине, что-то напевая при этом. В отличие от мальчика птица в покрытой материей клетке молчала.

— Тебя хорошо покормили? — спросил Оуэн.