Любовь на всю жизнь - Фэйзер Джейн. Страница 49

Продолжая ласкать ее одной рукой, другой он рванул застежку штанов, высвобождая напряженную, изнемогающую плоть. Затем он сжал ее бедра и овладел жаждущим женским телом со вздохом человека, вернувшегося наконец домой.

Оливия взмывала вместе с ним на волне наслаждения, прижимаясь ягодицами к его животу и ощущая нежные руки Энтони. С губ ее слетали тихие стоны, а затем ее колени подогнулись, и она опустилась на пол под тяжестью его тела, удерживая его внутри себя, наслаждаясь ощущением его пульсирующей плоти. Спустя мгновение он отстранился, и она почувствовала на бедрах его густое горячее семя.

Перекатившись на бок, Энтони вытянулся рядом с ней на ковре, погладил ее по щеке и убрал со лба влажный локон.

— Я не знаю, что ты делаешь со мной, мой цветок. С тобой я становлюсь несдержан, как девственник со своей первой шлюхой.

— Интересно, как я должна на это реагировать? — усмехнулась Оливия.

— Ну, наверное, я неточно выразился. — Энтони приподнялся на локте и ласково погладил ее по плечу. Оливия повернулась на бок и взглянула ему в лицо. Ей обязательно надо отделить эту радость, чудо его любви от всего неправильного, что он делает. Пиратство, контрабанда — все это она воспринимала как часть своего возлюбленного. Почему же остальное должно быть другим?

— Откуда вдруг такая серьезность? — Он коснулся пальцем ее губ.

— Скоро рассвет. — Оливия с трудом поднялась на ноги и одернула сорочку.

Энтони встал и застегнулся.

— Тебя беспокоит отнюдь не рассвет.

— Откуда ты знаешь?

Он взял длинную черную прядь ее волос и, намотав на руку, притянул девушку к себе.

— Думаешь, после того, что между нами было, я не в состоянии заметить малейшую перемену в твоем настроении, любую тень в твоих глазах? Тебя что-то тревожит. Я понял это еще в замке.

— Похоже, твой маленький спектакль удался, — отозвалась она. — Они обсуждали тебя за ужином. Руфус, мой отец и Ченнинг… — Она вздрогнула. — Ты действительно всех их обманул. Они не обращают на тебя внимания, считают ничтожеством.

— Вот и хорошо, — сказал Энтони и нахмурился, уловив горечь в ее голосе, для которой не было видимых причин.

— Ты собираешься перехитрить моего отца, и ради чего? Я знаю, что ты делаешь это не потому, что веришь в правоту своего дела. Ты просто развлекаешься, и еще, наверное, кто-то платит тебе. В конце концов, ты же наемник. И мародер! — Она с отвращением отвернулась. Взгляд Энтони стал колючим; когда он заговорил, в голосе его звучали резкие нотки:

— Ты знаешь меня совсем не так хорошо, как тебе кажется. Мне никто ничего не платит. Наоборот, расходы, и немалые, несу я. Я умею быть преданным, моя милая Оливия, что бы ты обо мне ни думала. Один очень близкий мне человек хочет, чтобы я занимался этим. И я не предам ее.

— Кто она? — взглянула на него Оливия. — Жена?

— Я могу быть кем угодно, Оливия, но я не обманываю женщин. — Последнее заявление было сделано таким ледяным тоном, что стало ясно: она невольно задела в его душе какую-то глубокую рану.

Оливия взглянула на серый свет за окном, не зная, что сказать и как себя вести. Похоже, у него есть веская причина служить на благо королю. Верность семье или друзьям. Но ей-то какая разница? Вступив с ним в связь, она предает отца. Предает отца ради мародера.

— Во что ты веришь? — тихо спросила она.

— В то, что происходит с нами сейчас. В тебя, — ответил он.

Она повернулась и взглянула ему в лицо.

— Этого недостаточно, Энтони. Ты представляешь, какие меня обуревают чувства, когда мне приходится быть заодно с тобой, а в тебе все так неправильно? — полным муки голосом воскликнула она, и ее темные глаза впились в него в поисках ответа.

Но он молчал, холодно глядя на нее. Когда он наконец заговорил, голос его звучал ровно, почти равнодушно:

— Я прошу только никому не говорить то, что тебе известно обо мне. Она кивнула.

— Спасибо, — сказал он и исчез.

Оливия стояла в опустевшей комнате, прижав пальцы к губам и крепко зажмурив глаза, как будто надеялась каким-либо образом унять боль или обуздать бурю нахлынувших на нее чувств. Вся дрожа, она с трудом добралась до кровати.

— Ну, лорд Ченнинг, как продвигаются ваши ухаживания за леди Оливией? — от нечего делать поинтересовался король.

Он сидел в непринужденной позе, откинувшись на спинку кресла и скрестив ноги; одна унизанная кольцами рука свободно свисала с подлокотника, а другой он теребил аккуратную остроконечную бородку. В глазах его застыло легкое раздражение: ему было скучно, и он искал развлечения.

— Мне показалось, что вчера вечером она чувствовала себя крайне неуютно в вашем присутствии, — продолжил он. — Похоже, завоевать ее не так-то легко, а?

Годфри вспыхнул. Не очень-то приятно служить предметом королевского остроумия. Ибо когда король смеялся, все вокруг смеялись вместе с ним. Ченнинг заметил едва скрываемые улыбки и услышал приглушенный шепот у себя за спиной. Присутствующие смотрели на него, ожидая ответа.

— Вчера леди не очень хорошо себя чувствовала, сир, — неубедительно рассмеялся он. — Думаю, она, подобно многим молодым леди, подвержена мигреням. Уверяю вас, во время нашей следующей встречи ее настроение будет совсем другим.

Взгляд Ченнинга упал на Эдварда Кэкстона, и ему опять почудилось что-то знакомое в облике этого человека. Тем не менее спокойное лицо Кэкстона не давало ему ключа к разгадке, разве что выглядело совсем отрешенным, как будто его владелец отключился от происходящего вокруг.

— Непостоянная девушка, правда? — задумчиво произнес король все с тем же блеском в глазах. — Будьте осторожны, Ченнинг. Жена с мигренями может замучить человека до смерти, не так ли, Хаммонд?

— К счастью, мне это неизвестно, сир, — ответил наместник, вызвав всеобщий смех. — Но леди Оливия настолько же богата, насколько красива. Это достаточная компенсация, Ченнинг?

Теперь окружающие просто заходились от смеха, и у Годфри не оставалось иного выбора, кроме как рассмеяться вместе со всеми.

— Жену можно воспитать, — изрек он и в замешательстве умолк, ибо король, запрокинув голову, засмеялся столь заразительно, что, казалось, Годфри отпустил великолепную шутку.

Присутствующие вновь подержали короля, а Ченнинг в полном недоумении стал размышлять, что же такого смешного может содержать в себе эта истина.

— Нет, нет, Ченнинг! Это мужа можно воспитать! — Король вытер повлажневшие глаза. — Что ж, всему свое время, мой мальчик. Скоро сам узнаешь.

Годфри трусливо улыбнулся, пытаясь скрыть клокотавшую в душе ярость. Он с трудом переносил подобные насмешки. Приняв невозмутимый вид, Энтони внимательно наблюдал за Ченнингом. Он лучше других собравшихся понимал, что с лордом так обращаться нельзя. Во взгляде Годфри он заметил досаду, мгновенно сменившуюся яростью, его побелевшие вдруг тонкие губы и едва заметное подергивание щеки, даже когда тот притворно присоединился к всеобщему веселью.

Энтони решил немедленно начать тайные действия против Ченнинга. Естественно, следует оградить от него Оливию, но он, кроме всего прочего, мародер, и это нужно прекратить. Организовать, скажем, несчастный случай или похищение. Увезти его на корабле французских контрабандистов. Хотя такая судьба для него слишком хороша.

Энтони скривил губы, сдерживая нетерпение. У него нет никакого желания присутствовать здесь и играть бессмысленную роль подлизы придворного. Свою задачу он выполнил: король подготовлен. Его величество знает, что нужно делать и когда. Они ждут только новолуния. Впрочем, стоит Энтони внезапно прекратить свои льстивые визиты к королю, как на это обратят внимание. Те, кто отвечает за безопасность короля, всегда начеку.

Вот почему ему следовало хорошо играть свою роль. Энтони знал, что его проверяли. Для соблюдения легенды он снял комнату в Ньюпорте у семейной четы по фамилии Джарроу. Их сын несколько раз ходил с ним в море, и это было залогом того, что они не проболтаются. Супруги никому не скажут, что их так называемый жилец никогда не касался головой подушки в комнате наверху. Там они хранили вещи обычного деревенского сквайра, который тешил свое тщеславие мыслью о том, что является наперсником короля. Подобных ему сейчас было множество. Они вились вокруг плененного короля, не задумываясь о том, что, будь его величество на свободе и живи он в своих дворцах, их не пустили бы даже на порог.