Девушка и смерть(СИ) - Архангельская Мария Владимировна. Страница 14

— Высокий, низкий? Толстый, тонкий?

— Выше меня. Не толстый… Но и не тощий. Обычного телосложения.

— Он хотел вас ограбить? Или…

— Нет, не ограбить. Мне показалось, что он хотел… Ну, вы понимаете… — я почувствовала, что отчаянно краснею. — Мне удалось вырваться и убежать.

— Похоже, мы имеем дело с маньяком-убийцей, сеньорита, — сказал следователь. — И если вы вчера встретились именно с ним, то вам несказанно повезло. Где это было?

— У выхода на Триумфальную. Там тёмная дорожка, без фонарей.

— Да, именно там и нашли труп, — кивнул Мартини. — Вам следует быть осторожней, сеньорита, и не ходить вечерами в одиночку, особенно через парк. А теперь возьмите лист бумаги, выйдите в секретарскую и запишите всё, что сейчас рассказали мне, ничего не упуская. А секретарю скажите, чтобы он позвал сеньориту Рокка.

Я честно передала, чтобы позвали Паолу, взяла бумагу и принялась писать. Паола пробыла у следователя меньше, чем я, во всяком случае, я ещё не успела закончить своё сочинение, когда она вышла, уселась рядом со мной и тоже принялась писать, в то время как секретарь отправился за следующей свидетельницей.

Следователь дотошно опросил всех, видевших вчера сеньора Коменчини, и ушёл, на прощание передав мне и ещё нескольким людям приглашение зайти завтра днём в полицию. Меня и Паолу тут же атаковали вопросами, но я по большей части отмалчивалась, предоставив Паоле в красках расписывать допрос по поводу смерти моего незадачливого поклонника. Я же была слишком подавлена. Жалко сеньора Коменчини мне не было, но сама мысль о жестоком убийстве вызывала дрожь. Кто это сделал? Я вспоминала вчерашнее нападение, тень, мелькнувшую за спиной насильника, и голос, крикнувший "беги". Неужели Коменчини убил мой нежданный заступник? И чего он хотел, вмешавшись, — убить его или спасти меня? Человек, просто вступившийся за подвергшуюся нападению женщину, не станет убивать нападающего, тем более так, чтобы труп с трудом поддавался опознанию. Может, это и впрямь был сумасшедший маньяк, набросившийся на первого, кого увидел, а голос мне просто померещился? Или сеньора Коменчини всё же убил кто-то другой?

Весь театр был взбудоражен, на меня только что не показывали пальцами, по многу раз обмусоливая и историю с брелоком, и само убийство. Когда ко мне в очередной раз подкатили якобы сочувствующие любопытные, я взорвалась и закричала, что меня и так уже тошнит от допросов в полиции, что если они хотят узнать подробности, то пусть туда и обращаются, а ещё и здесь я отчитываться не обязана. В ответ мне весьма выразительно покрутили пальцем у виска и посоветовали подлечить нервы, но всё-таки отстали. Тем более что я сказала правду — в полицию меня вызывали неоднократно.

Следующий допрос вёл другой полицейский, оказавшийся весьма бесцеремонным. Его, в отличие от сеньора Мартини, весьма даже интересовали подробности моей личной жизни, и он раз за разом выспрашивал, где я бывала с сеньором Коменчини, с кем из его друзей проводила время, какие подарки от него получала, и всё прочее в том же духе. Моим утверждениям, что нигде я не бывала, подарков не принимала, а друзей и в глаза не видела, он, похоже, не верил. Меня же так и подмывало спросить, нужны ли ему эти сведения для дела, или он просто удовлетворяет за счёт службы извращённое любопытство, но я не решилась. Потом у меня начали выспрашивать, были ли у меня другие поклонники, присылал ли мне подарки кто-то ещё, не получала ли я любовных писем. Тот брелок Коменчини мне подбросил, застав меня с кем-то другим? Нет? А зачем тогда? Ах, потому, что я отказалась ответить ему взаимностью… А в парке на меня точно кто-то напал, или я там встречалась со своим другом? А сеньор Коменчини застал нас вместе, и… А знаю ли я, что лжесвидетельство и укрывательство преступников — дело уголовно наказуемое?

Нет, нет, нет, твердила я. Никого я не покрываю, ни с кем я не встречалась, с сеньором Коменчини у меня ничего не было. Всё было именно так, как я сказала, и больше мне нечего добавить. Наконец меня отпустили, с наказом немедленно обращаться, если вспомню что-то ещё. А через пару дней вызвали снова. Так продолжалось больше двух недель, допросы следовали один за другим, и у сеньора Мартини, и у других следователей, так что немудрено, что к концу этого срока я постоянно была на взводе. А тут ещё и мои "доброжелатели" среди коллег так и норовили подлить масла в огонь. Ничего удивительного, что дело кончилось новым скандалом, и причиной его, разумеется, стала Паола.

Сначала, впрочем, ничто этого не предвещало, и обратилась она ко мне, как обычно, поначалу довольно дружелюбно:

— Что-то вид у тебя не очень здоровый. Замучили полицейские?

Я неопределённо повела плечами.

— Тебе надо развеяться, — не отставала Паола. — Давай все вместе в воскресенье съездим за город. Там у нас пикник намечается, будет весело.

"Все вместе" означало, что будут она и её подруги, а также, вероятно, друзья. Оказаться в этой компании мне, естественно, не хотелось.

— Не хочу.

— Почему?

— Потому.

— Давай съездим, что ты всё в городе сидишь? Я тебя кое с кем познакомлю.

— Не надо.

— А ты ему, между прочим, нравишься! С твоим Коменчини жизнь ведь не кончилась. Поехали, он очень хочет тебя видеть.

— Пожалуйста, я на сцене почти каждый вечер.

— Скажешь тоже! В общем, в воскресенье в десять часов мы тебя ждём у входа.

— Я не приду.

— И не забудь одеться понаряднее.

Паола могла быть настырной не хуже сеньора Коменчини. Все оставшиеся до воскресенья дни она напоминала мне о предстоящей поездке, говоря о ней, как о деле решённом, и пропуская мимо ушей мои возражения. С неё бы сталось вломиться ко мне в комнату, поэтому в воскресенье я, сделав над собой усилие, встала пораньше и ушла, никем не замеченная. Прогуляв по городу большую часть дня, я вернулась в пансион после полудня, когда вся компания уже благополучно укатила.

В понедельник в плане стоял большой прогон "Сеньора Мигеля", на сцене, с декорациями и оркестром. С самого утра, с разминки, Паола злобно поглядывала на меня, и я не сомневалась, что она только и ждёт случая, чтобы высказать мне всё, что думает по поводу моего самовольного прогула затеянного ею пикника. При этом я всё же полагала, что она отложит ссору до окончания репетиции, но ошиблась. Пока на сцене танцевали солисты, у кордебалета был небольшой перерыв, и я устроилась в уголке с прихваченной книгой. Рядом стояли ещё несколько человек, негромко беседовавших между собой, но я не обращала на них внимания, только прислушивалась краем уха к доносившейся из зала музыке. Подошедшую Паолу я заметила только тогда, когда она внезапно выхватила книгу у меня из рук.

— Где ты вчера шлялась? — закричала она мне в лицо. — Ты что, совсем сдурела?! Мы тебя битый час ждали, стучались к тебе, а тебя не было!

— Я тебе говорила, что не поеду. Верни мне книгу.

— Ты нас всех подвела! Мы все решили, что ты едешь.

— А я решила, что не еду.

— Ты что, против всего коллектива идёшь?! Больше так никогда не смей, поняла?

— Ты ещё не весь коллектив, не половина и даже не четверть.

— Она ещё будет мне указывать! Да ты вообще кто такая? Тебя тут только терпят из милости, будь я здесь директором, тебя бы вышвырнули вон! Толку от тебя, как от козла молока!

— Отдай мне книгу, пожалуйста, — стараясь сохранять спокойствие, попросила я.

— Далась тебе эта книга!

Опасаясь, что она может от злости что-нибудь с ней сотворить, я в свою очередь попыталась выдернуть книжку, которой Паола потрясала в соблазнительной близости от моего носа. Паола отдёрнула руку, я промахнулась и царапнула по её руке, а она резко оттолкнула меня, так что я чуть не упала и была вынуждена схватиться за спинку стула. И тут меня прорвало. Всё пережитое за последние недели вдруг вылилось во вспышку неконтролируемой злости. Я шагнула вперёд и с размаху ударила по паолиной физиономии.