Девушка и смерть(СИ) - Архангельская Мария Владимировна. Страница 24

— А вы не слышали? Орнелла Бенисимо уходит, последний сезон дотанцует, и всё. Собралась замуж. Хотят взять кого-то на её место, да всё не получается. Пригласят кого-нибудь — письмо пропадёт, на показ одна явилась — рояль отказал. Пошли в другую комнату — так она на первом же фуэте свалилась. Сами понимаете, таких мы не берём, даже если они в своих театрах числятся первыми номерами.

— Бедная, — посочувствовала я.

На прощание Энрике спросил, не проводить ли меня, но я отказалась. Упоминание о фуэте напомнило мне, что у меня самой в прошлый раз с этим вышло не очень, и я решила немного потренироваться для себя. На этот раз всё получилось если не идеально, то близко к тому. Вот если бы на сцене всё выходило так же! Во время выступлений я то и дело замечала за собой мелкие, но досадные огрехи. С другой стороны, на репетиции есть возможность исправиться, подогнать темп к своим особенностям и потребностям, а на сцене, хочешь, не хочешь, а следуй за дирижёром. Неудобно всё-таки, что мы занимаемся, как правило, без музыки.

Меня словно услышали. Музыка возникла, как всегда, сперва почти незаметно, так что мне пришлось напрячь слух, чтобы убедиться — да, она действительно играет. Но постепенно мелодия становилась громче, богаче, захватывая и зачаровывая меня. Я не знала её, но она была хороша, и я, как обычно, заслушалась, забыв обо всём. Почему-то на этот раз я не испугалась, даже когда в самой сердцевине музыки родились слова:

— Анжела, Анжела, скверная девчонка… Почему ты не слушаешься? Разве тебе не запретили говорить о том, что ты слышишь? Но я прощаю тебя. Пойдём. Пойдём со мной.

— Куда? — спросила я.

— Сюда. Пойдём…

Голос, как мне показалось, доносился из-за двери. Я подошла и открыла её, но за ней никого не было.

— Пойдём, — позвал голос дальше по коридору. — Иди за мной.

По-прежнему не боясь и не задумываясь, я вышла из класса и пошла на зов. Голос вывел меня на лестницу, свёл по ней вниз, мимо площадки первого этажа, к двери, ведущей в подвал. Она была открыта.

— Сюда, — позвал голос из-за двери. — Сюда.

Даже темнота подвала не испугала и не отрезвила меня. Я шла как во сне, а может, это и было сном. Сначала я ничего не видела, и удивительно, как я ухитрилась ни разу не споткнуться, а потом где-то впереди забрезжил слабый свет. Голос вёл меня в том же направлении, я по-прежнему не видела того, что находилось вокруг меня, но, кажется, я куда-то спускалась. Постепенно мои глаза различили что-то вроде широкой арки, под которой начиналась пологая лестница, ведущая вниз. Её конец терялся где-то вдали, она была слишком велика для оперных подземелий, пусть даже славящихся своей обширностью, но я не подумала об этом. Я вообще ни о чём не думала, просто начала спускаться по ступенькам, словно отлитым из тёмного стекла. Голос умолк, но музыка стала громче, она накатывалась волной и вновь отступала, она влекла меня за собой, как влечёт поток попавшую в него щепку.

Я спускалась. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, вздумай я оглянуться, и начало лестницы точно так же затерялось бы вдали, как и её конец. Становилось всё светлее, над головой на равном расстоянии друг от друга висели роскошные люстры, словно выкованные из серебра, с многочисленными хрустальными подвесками, но свет, как мне показалось, давали не они. Вдоль стен выстроился длинный ряд колонн, между ними на темных стенах вспыхивали ослепительным блеском то ли камни, то ли стёкла, сложенные в подобия созвездий. А потом лестница неожиданно кончилась, я так и не уловила момента, когда миновала последнюю ступень и оказалась в огромном зале. И тут я остановилась, потрясённая увиденным. Потрясение оказалось настолько велико, что я ощутила его даже в том зачарованном состоянии, в котором находилась.

Стены зала терялись во тьме, я даже не могу сказать наверняка, были ли они вообще. Гладкий, но не скользкий пол под ногами слабо фосфоресцировал, отражая сияние высокого, как небо, неровного потолка. Он весь топорщился щёткой грандиозных сталактитов разной длины, как в пещере, но эти сталактиты были мутновато-прозрачными, словно ледяными, и светились бело-голубым светом. Из пола тут и там вставали такие же ледяные колонны, тонкие и стройные, заметно сужающиеся в середине, и расширяющиеся вверху и внизу. Они тоже светились, но свет не мог наполнить этот колоссальный зал. В середине очерченного колоннами ровного квадрата, размером с нашу сцену, было светло, как днём, дальше колонны стояли реже, а потом и вовсе исчезали, и за ними царствовал непроглядный мрак.

Я не сразу осознала, что музыка изменилась, и теперь я отлично знала её — это было па де де из "Рождественской сказки". Торжественные аккорды невидимой арфы как нельзя более подходили этой величественной обстановке. А потом из-за колонн мне навстречу вышел человек. Он подошёл ко мне, встал в позу танцовщика и протянул руку. Не секунды не колеблясь, я оперлась на неё.

Мы танцевали молча, не обменявшись ни единым словом — я и мой таинственный партнёр, затянутый в чёрное, в маске, скрывающей всё лицо. Его руки в чёрных перчатках были жесткими, словно вырезанными из дерева, и уверенными, он не разу не ошибся и не заколебался, перехватывая меня в самых сложных поддержках, на которые рискнул бы далеко не каждый. Обтягивающий, но всё же не как балетное трико, костюм был сшит из кожи, но явно не стеснял его движений. Длинные тёмные волосы метались по плечам, его маска, единственное светлое пятно, с чёрными провалами глазниц и рта, всё время была обращена ко мне. Музыка несла нас на своих волнах, музыка и танец делали слова излишними. В его движениях было всё: любовь, нежность, преклонение — и в тоже время властность, непререкаемая и безжалостная. И я подчинялась ей, добровольно и охотно, зная, что нигде я не буду так надёжно защищена от всего, как в этих руках. Они были твёрдыми и надёжными, они никогда не уронят меня, не причинят мне вреда неловким движением… А вырваться из них всё равно невозможно, лучше и не пытаться.

По маске пробегали голубоватые тени, словно по лицу, меняющему выражение. Мы танцевали не так, как в спектакле на сцене нашего театра, но у меня ни разу не возникло сомнения, как надо выполнять тот или иное па, или как выходить из этих сложных поддержек. Мой партнёр вёл меня, полностью контролируя каждое наше движение. И когда наконец прозвучал последний аккорд, я повисла у него на руках, чувствуя себя полностью опустошённой, как физически, так и душевно.

— Анжела! Анжела, проснись!

Кто-то тряс меня за плечо. Я приоткрыла глаза, ничего не понимая.

— Ты откуда здесь взялась? — спросила стоявшая передо мной Стефания, одна из наших корифеек. За её спиной толпились ещё несколько человек.

Я приподнялась, поняв, что лежу на диване, стоявшем в углу гримёрной. Под головой у меня была диванная подушка, сверху меня укрывал лёгкий клетчатый плед.

— Ты как сюда попала? — повторила Стефания. — Ведь гримёрная была закрыта! Ты что, так здесь и ночевала?

— Выходит, что так, — я села, спустив ноги с дивана. На мне было только трико, пачка лежала на подлокотнике дивана у меня в ногах, пуанты — на полу, рядом с диваном.

— Ну ты даёшь! — с чувством сказал Стефания.

Я была с ней полностью согласна — я таки действительно даю. Улечься спать в театре, прямо в гримёрной! Как я в неё попала, кстати? Мы с Энрике вчера открыли репетиционную, потом он ушёл, а я… А что было со мной? Мне приснился дивный сон… Или это был не сон?

Я потрясла головой и потёрла пальцами виски, пытаясь освежить память. То, что в ней хранилось, было слишком невероятно, чтобы быть правдой. Но не могла же я заснуть прямо на ходу! И когда это случилось — в классе, или позже? Приснился мне тот таинственный голос, или нет? Нет, неладное что-то со мной творится… Я фыркнула про себя. Какой глубокий и оригинальный вывод!

Девушки разошлись готовиться к утреннему занятию, продолжая поглядывать на меня. Я поднялась. Под пачкой обнаружилась висящая на ручке дивана сумка, с которой я приходила на занятия. Я села на своё место и начала готовиться, чувствуя себя достаточно неловко. Казалось, что на мне сосредоточено внимание всех присутствующих, а возможно, что и не казалось. Поэтому я выскочила в коридор одной из первых, не дожидаясь остальных.