Темный рыцарь Алкмаара - Чернов Алексей. Страница 14
Следопыт буквально вырвал добычу из пухлых пальцев, растянул ремешок. Внутри было серебро – монет двадцать. Ну что ж, не так уж и плохо. На припасы должно хватить.
– Здесь распишись! – монах подтолкнул сшитую суровыми нитками книгу. – Получил двадцать пять серебреных «демосов» на нужды отряда.
– Двадцать пять? – Ренард высыпал серебро на стол и стал пересчитывать.
– Двадцать… – откашлявшись, сказал монах и ткнул пальцем в нужную строчку.
Ренард ссыпал двадцать монет назад в мешочек и расписался.
– Доволен? – Монах сопел от злости, будто отдал следопыту свои последние личные сбережения.
– Да что уж там! – махнул рукой следопыт. – Давай сюда твою поэму.
Монах открыл рот, чтобы одернуть наглеца, но ни одной подходящей фразы не нашлось. Посему рот захлопнул, свернул свиток с наставлениями и протянул Ренарду.
Следопыт сунул свиток за пояс. Ну что за дурацкое задание! Тащиться в полуразрушенный Ниинорд, когда огромная армия проклятых собирается в землях Империи неподалеку! Да, лучники и рыцари смело сражаются, но как им устоять против тех, кто не боится смерти и, пав в бою, снова возвращается в армию Бетрезена из Преисподней, получив новое тело?
Но приказ есть приказ, и в Империи, – которая сама, в общем-то, и есть одна сплошная армия, только тем и занятая, что постоянно молится и воюет, – приказы не обсуждают.
Монах закрыл чернильницу, сгреб свитки в кожаный футляр и потрусил из залы. Ренард слегка поклонился – получилось так, что поклонился он спине и заднице этого треклятого монаха. Цесарея даже не заметила ни спора из-за денег, ни ухода казначея.
Монахиня-то она монахиня, но при этом совсем девочка, бледное лицо кажется прозрачным из-за темного убора и парчового платка, плотно обхватившего тонкую шею. И платье на ней длинное, до полу – в таком неудобно сидеть верхом на лошади, и уж тем более карабкаться по каменистой тропе где-нибудь в приграничье. Но монахиням не положено иное платье, хотя все же в дорогу можно и переодеться…
Ренард зачем-то вытащил свиток из-за пояса и вновь пробежал глазами начало инструкции:
«Приказываю отвезти монахиню Цесарею в Ниинорд…»
Ну что ж, раз приказано довезти и оставить в этом самом Ниинорде, будто кинуть в пасть демонам, значит, будет сделано.
Мерзкие нынче наступили времена. Немногие купцы, что вернулись из Алкмаара, доносили, что там бушует эпидемия чумы. Все порты на имперском берегу Горгового моря уже закрыли, и прибывших посадили на карантин. Товары сожгли вместе с одеждой, а корабли окуривали дымом можжевельника и чистили потоками сильнейшей магии. На счастье, чума так и осталась в алкмаарских землях. Да, эту беду пока удалось отвести, а вот что делать с проклятыми – никто, похоже, не ведал. Когда расселась земля, и из адского пламени вылезли огромные демоны, дыша огнем, все будто обезумели от страха. Одни бежали, куда глаза глядят, другие в ужасе преклоняли колена перед проклятыми. Каждому вновь обращенному демоны выжигали пентаграмму на лбу, после чего, потеряв остатки воли, одержимые готовы были без звука умереть по приказу Бетрезена.
Ренарду довелось сражаться с одержимыми – они были плохими вояками, но брали числом, ни минуты не колеблясь, кидались на клинки и копья голой грудью.
«А ведь это все наши, наши», – гнал Ренард мысль, причиняющую почти физическую боль.
Уничтожив Бетренбург, проклятые двинулись не на столицу Империи, как все ожидали, а на северо-восток. Зачем? Неведомо. Ясно было одно – их гонит туда воля Падшего. И движутся они то ли в земли гномов, то ли эльфов, сжигая при этом города и села Империи. Умники в столице предлагали вообще не оказывать сопротивления – отступить, сберечь армию и поглядеть, что будет. Отдельные следопыты, такие как Ренард, пытались увести беззащитных жителей с пути проклятой армии. Две деревни удалось спасти, три были сожжены дотла.
Ниинорд был захвачен легионами проклятых, разграблен, сожжен, а потом внезапно оставлен армией Бетрезена. Отступавшие разрозненные отряды Империи снова заняли развалины и даже кое-как смогли подреставрировать стены и закрепиться в полуразрушенном городке. В крепость теперь стекались уцелевшие беженцы с близлежащих земель, туда же свозили раненых, а их было много, очень много, и они умирали десятками каждый день. Им в самом деле нужна была монахиня, способная магией излечивать раны. Нелепость и безвыходность всегда соседствуют на войне. Хорошо бы найти такого мага, который сумел бы предусмотреть все ошибки и промахи подчиненных. Но с провидцами дела пока обстоят туго, а потому, потеряв отличную крепость Бетренбург, солдаты Империи должны оборонять ни на что не годный Ниинорд.
– Ты хоть лечить умеешь? – спросил Ренард у девчонки, вновь пряча свиток с приказом за пояс.
– Умею. – Голос ее зазвенел, будто колокольчик.
– У меня тут язва.
Он наклонился, сдернул грязный платок и продемонстрировал серую шею, на которой ближе к правому уху цвел алый фурункул, крошечный гнойный вулкан.
– Сядь, пожалуйста, достойный воин, тебе будет удобнее. – Цесарея указала на деревянное кресло у окна.
Одна створка рамы была открыта, и солнечный свет падал ярким платком на каменный пол, вторая половина оставалась затворенной, и лучи, проникая сквозь зеленые и красные стекла тяжелого свинцового переплета, ложились на пол цветным узором.
Ренард передвинул кресло и сел так, чтобы целиком оказаться в потоке солнечного света. Девушка склонилась над ним. Он ощутил, как ее дыхание слегка щекочет кожу.
– Наклонись, достойный, закрой глаза и не двигайся, – попросила она.
Замерла. Развела руки. Едва слышный шепот прошелестел ропотом свежей листвы.
Он повиновался, свесил голову, замер.
Монахиня взывала к Всевышнему, пусть изольет свою милость в ее раскрытые ладони, пусть наделит силой исцеления. Ну надо же! Беспокоить Всевышнего из-за какого-то фурункула! А впрочем, почему Всевышнего лично? У него там наверняка определенный запас магической милости и в подчинении расторопные ангелы, те самые, что так вовремя подставили Бетрезена – вот они и изливают в ладони монахинь и магов потоки полученной от Всеотца великой силы – надо только, чтобы шепот был достаточно горяч, а о чем попросят, неважно в принципе. Фурункул равен пронзенному сердцу.
А потом мыслей не стало – почудилось Ренарду, что он уже не в мрачной зале укрепленного замка, а на берегу реки в теплый солнечный день, лежит на песке и солнечный лучи согревают кожу…
– Ну, вот и все, – долетел до него голос Цесареи.
Ренард открыл глаза. Девушка стояла чуть поодаль, глядя в пол – на узор красно-зеленых пятен, будто пыталась что-то особенное разглядеть в игре света. Сейчас она показалась Ренарду еще более бледной, чем прежде. В имперских землях монахи каждый год обыскивают крестьянские лачуги да дома обедневших сквайров, ищут младенцев, наделенных магической силой, а отыскав, забирают у родителей, оставив взамен кусок пергамента с благодарственной записью самого Великого инквизитора. Клочок пергамента – вот и все, что остается у родителей вместо ребенка.
Ренард поднес руку к шее. Там, где все предыдущие дни бугрился мучивший его фурункул, не обнаружилось ничего кроме едва ощутимого под пальцами шрамика. А, главное, больше не было боли.
– Отличная работа, нет, правда, отличная! – восхищенно проговорил Ренард. – Однажды мне пронзили руку стрелой, другой раз я получил мечом по башке – правда, плашмя. В третий раз… ну про третий раз лучше не рассказывать юной девице. Так вот, те три раны не идут ни в какое сравнение с треклятым фурункулом.
– В третий раз тебе попали стрелой в ягодицу, – сказала Цесарея без тени улыбки.
– Ну да, было такое дело, – хмыкнув, подтвердил следопыт. – Очень неприятная рана, даже подлеченная служкой, – придешь в таверну и стоишь как идиот у стены, ешь бобовую похлебку стоя и делаешь вид, что тебе до зарезу надо глядеть на улицу. Но с фурункулом, с этой дрянью, еще хуже. Сколько раз я желал, чтобы эта гадость вскочила на языке Бетрезена.