Синее Пламя - Воронин Дмитрий Анатольевич. Страница 4

И все-таки здесь, в этом скромном храме в маленькой, находящейся вдалеке от по-настоящему обжитых мест деревеньке, витало в воздухе нечто… особенное. Как будто стены эти и в самом деле вмещали в себя частичку духа самой Святой Сиксты. Говорят, она любила спокойные, тихие места вроде этого.

Камингс Барт, прихрамывая, поднялся на возвышение в дальнем конце зала, где уже стоял массивный стол и ряд глубоких кресел. В это время слуги зажигали многочисленные свечи. Конечно, можно было распахнуть окна, открыть двери, впустить в храм свет… Но, как говорила Святая Сикста: «Легко помнить о Свете, видя солнце, легко винить Тьму, спотыкаясь в ночи, лишь находясь в сумраке, можно искать в сердце истинную Веру». Потому и проходили судилища в полутемных храмах или залах, а если таковых не находилось, тогда просто на рассвете или на закате – и в этом случае приговор должен быть обязательно вынесен до наступления темноты или до восхода солнца.

Инквизитор тяжело опустился в глубокое, обитое слегка потертой красной кожей кресло. Повинуясь чуть заметному жесту, рядом сел Легран, кое-как пристроив ножны меча и положив руку на эфес. Род занял место позади инквизитора – ему не полагалось участвовать в суде, не полагалось ни словом, ни вздохом, ни гримасой высказывать свое мнение… потом он мог говорить что угодно, но сейчас не имел права голоса. Палач должен быть нем – а буквально три сотни лет назад он обязан был скрывать и свое лицо, ибо правосудие безлико, немо и глухо… ко всему, кроме гласа закона. По другую сторону от Барта пристроился смотритель, явно тяготившийся необходимостью участвовать в процессе, – но и у него, как в свое время у Шенка, не было выбора. Тот, на кого указывал палец инквизитора, обязан был стать членом суда, таков был древний, еще со времен Святого Галантора, закон – судят трое, ни больше ни меньше. У самого края стола сел писец, тщедушный человечек с крысиным лицом, его задачей было записывать каждое слово, относящееся к делу. Потом записи будут переписаны набело, одну копию оставят смотрителю, Другую инквизитор увезет с собой и передаст на хранение в Сайлу, главную цитадель Ордена.

Остальные – терц и его бойцы, местный служитель храма Сиксты, жена и кое-кто из старших слуг смотрителя да два десятка селян – заняли места в зале. Им предстояло услышать исповедь обвиняемой и приговор инквизитора.

– Введите женщину.

Двое солдат, судя по плащам и эмблемам – из полка «Миротворцев», ввели под руки немолодую женщину. Выглядела она не очень – пожалуй, в представлении большинства селян именно так и должна выглядеть истинная ведьма, попирающая и делами, и мыслями, и самим своим существованием все законы Ордена. Спутанные сальные волосы, крючковатый нос, горящие нездоровым блеском глаза. Мысленно Шенк отметил, что ведьму не били – во-первых, мало какой солдат, особенно из числа «Миротворцев», рискнет навлечь на себя гнев ведьмы, во-вторых… просто не положено. Тот, кто отдавал приказ не причинять женщине боль, скорее просто боялся последствий, с инквизитора вполне станется усмотреть в синяках нарушение орденского закона, и после ведьмы пред судом вполне может предстать и не в меру ретивый служака. Но вот за руки они ее держат крепко, не вырвется… Шенк лучше многих знал, что для большей части магии руки не так уж и нужны, но предрассудки сильнее гласа разума.

Солдаты подвели женщину к стулу с высокой спинкой, усадили, аккуратно завели ей руки назад, связали и отступили на шаг. Глядя на них, Шенк криво усмехнулся – вояки, покарай их Галантор. «Миротворцы» были париями среди иных полков армии Ордена, худшими – и сами прекрасно это понимали. Перевод к «Миротворцам» означал для солдата высшую степень унижения… но плата, точно такая же, как и в овеянных славой полках «Стальной кулак», «Дикие кошки» и других, а также довольно суровые по отношению к дезертирам законы гарантировали, что «черные плащи» все-таки несли службу. Будучи разбросаны по городам и деревням, часто порядком обленившиеся, «Миротворцы» охраняли тюрьмы, ловили – или пытались ловить – мелких преступников, а зачастую просто выполняли то, что приказывал им местный Смотритель, даже если это означало работу на его, Смотрителя, огороде. Несколько лет подобной жизни, и кое-кто из «Миротворцев» забывал, с какого конца следует браться за меч.

– Суд начинается, – провозгласил Барт хрипло и закашлялся. Вытерев рот платком, продолжил: – Кто обвиняет эту женщину?

– Я! – встал немолодой кряжистый мужик.

Шенк напряг память – кажется, Смотритель представил его как своего эконома. Что ж, раз эконом, значит, и грамоте неплохо обучен. Словно подтверждая этот очевидный вывод, мужчина достал свиток. Молодой темплар усмехнулся – вот что значит глухая деревня, в городах уж сколько веков пользовались аккуратно обрезанными листами, а здесь все еще предпочитали скатывать пергамент в свитки.

– Назови свое имя. – Инквизитор сделал знак писцу. Тот склонился над пергаментом, от усердия высунув язык. Перо зависло над чистым пока свитком, готовое уложить на него первые строки.

– Адек Бьярг, так меня зовут, – покорно ответствовал эконом.

– Зачитай обвинение.

Шенк весь превратился в слух. Если бы это было его сотое или двухсотое слушание, он, как и многие на его месте, безразлично зевал бы. Суд над ведьмой – что может быть банальнее? И обвинения в большинстве своем списаны с какой-нибудь книги о запретном колдовстве. Поскольку если и впрямь тетка эта магией владела, то уж не настолько же она тупа, чтобы делать это на виду у всех. Но юный темплар еще не знал этого и внутренне содрогался, вслушиваясь в перечисление совершенно запретных деяний, любое из которых, буде обвинение подтвердится, означает приговор однозначный и жестокий. Анита Фанк обвинялась в покушении на волю неба (читай – пыталась магически изменять погоду, вызывать дождь, а то и злонамеренный град), наущении порчи на людей и скот, убийстве посредством магии…

Чтение обвинения заняло немало времени – эконом постарался, покопался в книгах, изыскивая витиеватые формулировки. Шенк скосил глаза в сторону инквизитора. Тот, казалось, дремал… Но стоило прозвучать финальным фразам, как глаза Барта тут же открылись.

– Благодарю тебя, Адек Бьярг, твои слова услышаны. Теперь ты, женщина, назови свое имя.

– Ты уже слышал его, старый хрыч, – зло бросила она, оскалив редкие желтые зубы и вперив в Барта ненавидящий взгляд, столь яростный, что даже Шенк вздрогнул. Если бы взглядом можно было убить, сейчас и сам Барт, и те, кто сидел рядом, уже превратились бы в горстки пепла. Но инквизитор даже не повел бровью, он видывал и не такое. И голос его оставался все таким же спокойным, скучным и сухим, как пустыня.

– И тем не менее я хочу услышать его еще раз.

– Анитой кличут… кликали, прежде чем ведьмой прилюдно назвали. А теперь иначе как ведьмой и не зовут.

– Хорошо, Анита, – улыбнувшись самыми краешками выцветших старческих губ, кивнул Барт. – Что скажешь об обвинениях, что прозвучали здесь?

– Вранье все! От первого слова до последнего! – взвизгнула женщина, бросая свой убийственный взгляд то на Бьярга, то на смотрителя. Оба побледнели, на лицах их читался испуг. Поскольку приговорят ведьму или нет, еще неизвестно, а порчу на них напустить она сумеет и прямо сейчас. Да так, что мало не покажется. Видать, теперь-то Бьярг и не рад уже, что согласился свидетельствовать на суде, и предпочел бы забиться в какую-нибудь нору потемнее да поглубже – да поздно. Порча – она тем и сильна, что ведьме отнюдь не требуется видеть человека, достаточно лишь его образ перед мысленным взором держать, пока заклинание произносится.

– Значит, отрицаешь вину свою?

– Отрицаю! – тряхнула она жирными волосами. – Они, подлые, извести меня хотят. Жила тихо, никому зла не делала, травки собирала, лекарствовала помаленьку. Это ж как, эдиктами орденскими не запрещено?

– Запиши, что женщина сия, урожденная Анита Фанк, вину свою отрицает.

Писец послушно заскрипел пером. Шенк обратил внимание, что получается это у писца весьма шустро, видать, поднаторел в делах подобных. Сам он, как и любой выходец из стен Семинарии, грамоте был обучен, да и не только орденской, но и Кейтской, и Мингской, и даже Изначальной, которую преподавали немногим. Но вот искусство писать быстро, да еще и красивым, легко читаемым почерком, он так и не освоил. Все ж руки темплара куда более привыкли к мечу, чем к тонкому перу.