Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 119

— Беспокоит меня судьба Второй ударной, — сказал Мерецков. — Армия совершенно выдохлась. При нынешних ее возможностях Власов не может ни наступать, ни эффективно обороняться. Коммуникации армии находятся под ударами немецкой артиллерии и авиации. Там всего лишь один узкий коридор! Противник в любой момент может его перерезать, как это случилось месяц тому назад. Если ничего не предпринять, то разразится катастрофа, товарищ Сталин!

«Все-таки употребил нехорошее слово, — укоризненно подумал Василевский, едва заметно покачав головой. — Неисправимый лирик… Всегда у него личная точка зрения. Опасно живет Кирилл Афанасьевич».

— Там теперь у вас генерал Власов командует? — спросил Маленков. — Во Второй ударной?

— Не у меня, Георгий Максимилианович, — остывая, ответил Мерецков, — у генерала Хозина.

— Тогда положение не такое уж безрадостное, — сказал Маленков. — Власов сумеет наладить дело.

— Делу помогут только свежие силы, соответствующие резервы, — упрямо не согласился Мерецков. — Как, бывший комфронта, знающий обстановку на месте, прошу не брать оттуда Шестой стрелковый корпус. Нужно укрепить им Вторую ударную. Если по каким-либо неизвестным мне причинам сделать этого нельзя, армию Власова необходимо немедленно отвести из волховских болот на укрепленный нами плацдарм по линии шоссейных дорог Новгород — Чудово. Прошу поверить в мою искренность и военный опыт!

С тех пор как Мерецков вошел и принялся докладывать, Сталин не произнес ни слова. Теперь он поднялся и принялся ходить по комнате. Все молча ждали, когда вождь начнет говорить.

— Товарищ Мерецков напрасно нервничает, — в обычной неторопливой манере произнес Сталин. — Никто не сомневается ни в его искренности, ни в его боевом опыте, которым товарищ Мерецков, бесспорно, обладает. За это мы и ценим товарища Мерецкова. Но ошибка его в том, что товарищ Мерецков полагает, будто только ему близки интересы Волховского фронта и Второй ударной армии. Мы считаем, что здесь находятся люди, которым дороги интересы каждого фронта, каждой армии. — Сталин значительно помолчал, давая остальным время проникнуться высказанной им мыслью, затем буднично произнес: — Есть предложение принять к сведению сообщение товарища Мерецкова и отпустить его к новому месту службы.

Военный санаторий «Иссык-Куль» — Малеевка.

Август — декабрь 1987 года

Книга третья.

Время умирать

Вынужденная смена командующих положения 2-й ударной не изменила. А через неделю был ликвидирован Волховский фронт. Когда об этом стало известно к западу от Мясного Бора, оптимизма у нового командарма Власова и члена Военного совета Зуева не прибавилось. Они сомневались в необходимости подобной рокировки, резонно опасаясь, что станет она для Любанской операции началом ее конца.

Первым на свидание с незнакомым начальством вылетел в Малую Вишеру Зуев. Комиссар не был в армии двое суток и вернулся утром тридцатого апреля. Встречавший его у посадочной площадки Яша Бобков поразился перемене, которая случилась с Иваном Васильевичем. Изможденное лицо комиссара осунулось еще больше, резче обозначились скулы, щеки запали. Но к такому Зуеву верный его оруженосец привык, вроде и не замечал худобы начальства, все вокруг были такими. Но вот глаза… Умные и выразительные, наполненные жизнерадостным светом, они неизменно вселяли надежду, подбадривали упавших духом, укоряли тех, кто поддался минутной слабости, прибавляли решимости тем, кто в ней нуждался. Сейчас же глаза у комиссара были потухшими, и Яков испугался.

Пока ехали к командному пункту армии, Иван Васильевич молчал. Он будто не замечал робких взглядов Бобкова, который не смел заговорить первым, и только в конце дороги Зуев сжал рукою Яшине плечо, встряхнул легонько, слабо улыбнулся и сказал, глубоко вздохнув:

— Так-то вот, друг мой ситный… Белено рассчитывать только на собственные силы.

Так сказал член Военного совета и командующему армией, добавив: стрелковый корпус, который Мерецков готовил на подмогу, Хозин передал Северо-Западному фронту.

— Надо спешить с узкоколейкой, — напористо продолжал Зуев, стараясь смять гнетущую тишину, она возникла после его безрадостной вести. — Армия голодает… Срочно завезти больше продуктов!

— И снарядов, — спокойно заметил Власов. — Голод, комиссар, уставами не предусмотрен. И обязанность воевать с нас никто не снимает. Имеется ли у армии харч или нет его вовсе.

Сказано это было жестким, непререкаемым тоном. Но Зуев уловил в словах командарма и подспудную горечь, двойной смысл произнесенного. Иван Васильевич внимательно всмотрелся в генерал-лейтенанта, человека сдержанного, переходившего в официальной обстановке на сухую манеру общения.

— Тем более нужно все внимание обратить на строительство дороги, — упрямо проговорил Зуев. — Возьму ее под собственный контроль.

Власов пожал плечами.

— Сделайте одолжение, Иван Васильевич, — скупо, как бы пересиливая привычную сдержанность, улыбнулся он. — Не подумайте только, что я недооцениваю значение узкоколейки. Уж коль выпала нам доля воевать в болотах, лучше делать это имея хоть какие-то надежные средства сообщения.

— Тогда я отправлюсь туда сейчас же, — решительно сказал Зуев.

— Но имейте в виду: немцы не меньше нашего понимают значение этой стройки, — предупредил командарм. — Потому на строительстве ад кромешный, Иван Васильевич. Будьте предельно осторожны. Там бомбят и стреляют…

— Буду, — усмехнулся член Военного совета.

Неуклюжая попытка Власова предостеречь его хотя и показалась Зуеву наивной, но тронула комиссара.

— Собирайся, Яша, — сказал он Бобкову, который, ждал его за дверью. — Поедем сейчас…

Хотел Яков сказать, что надо бы и отдохнуть, время-то обеденное, но вид у начальства был неприступный. Зуев, по всему видно, был мысленно уже там, где по лесам и болотам прокладывали узкоколейку к Мясному Бору.

«Прав Андрей Андреевич, — подумал комиссар, когда добрался до ближайшего участка строительства и слушал доклад случившегося здесь начальника штаба батальона Байдакова. — Может быть, и не ад, в геенне, по слухам, болот не бывает, но что-то около того…»

Он и прежде не оставлял дорогу без внимания, часто бывал здесь, обедал с саперами, которых называл «рабочим классом Красной Армии», порою и сам брался за инструменты, оставался ночевать. Работы шли днем и ночью, не останавливались и во время артобстрела или бомбежки. И Власов резонно предостерегал Зуева об опасности.

— Снаряды кидают по-прежнему и бомбят часто, — объяснял старший лейтенант Байдаков. — Одно утешение: взрывается далеко не каждый «гостинец».

— Из-за болот? — спросил Зуев.

— Так точно, — ответил начальник штаба. — Известное дело… Хлюпнет — и все. Как болванка. Потому и не укрываются бойцы, товарищ дивизионный комиссар, смысла нету. Да и где прятаться?

— А как с питанием?

Байдаков вздохнул:

— Как везде…

— Я распорядился, чтобы вашим саперам и дорожникам выдали немного продовольствия из НЗ.

— Получили уже, спасибо. Но к завтрему никак не закончим, духу не хватает, хотя люди изо всех сил стараются.

Работы шли уже четырнадцатый день, задачу саперам Военный совет армии поставил жесткую: к Первому мая открыть движение по узкоколейке. Этот срок наступал завтра, только Зуев и сам видел, как до предела истощились люди.

— Не праздника ради жмем, Байдаков, — сказал комиссар начальнику штаба стройки. — Бойцы голодают… И стрелять по фашистам нечем.

Байдаков кивнул и посмотрел в сторону дальнего леса, откуда сваливались «юнкерсы».

— И отогнать их, стрекозлов, некому. Сейчас бы сталинских соколов сюда…

Зуеву почудилась некая ирония в последней фразе старшего лейтенанта, и комиссар внимательно посмотрел на Байдакова. Но лицо начальника штаба было непроницаемым. Он искренне жалел о том, что не видит в волховском небе наших летчиков.