Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 41

За два дня до приезда нового представителя Ставки Мерецков уточнил задачу армии Клыкова: остановить продвижение частей в направлении Абрамов Клин, Веретье Русское и Каменка как бесперспективное. От станции Глубочка войскам надлежало повернуть на северо-восток, к Любани, а на отвоеванных уже западных участках перейти к обороне. Кавалерийский корпус Гусева развертывался на Ушаки. Ему предписывалось во что бы то ни стало выйти на Октябрьскую железную дорогу. Эта же цель была поставлена перед оперативной группой генерала Привалова, которая должна была перерезать дорогу между станцией Чудово и Любанью, перед этим разгромив немцев в Червинской Луке и Ручьях.

Приказ был отдан. Но выполнить его оказалось не так-то просто. Противник разгадал этот замысел. Пользуясь железными дорогами, которые находились у него в руках, он перебросил с других, менее тяжелых участков фронта крупные силы, передислоцировал авиацию и успешно отбивал атаки соединений 2-й ударной, обессиленных, обескровленных в многодневных боях, нуждавшихся в пополнении боевой техникой, вооружением, живой силой.

Уже 24 января, анализируя обстановку в зоне боевых действий группы армий «Север», генерал Гальдер отметил: «На севере положение несколько лучше, так как здесь противник наносит удар на направлении, куда мы подтягиваем силы. В противном случае мы не смогли бы удержать фронт у Ленинграда».

Следовательно, 2-я ударная била туда, где ее ждали. Потому и осталась на прежних позициях группа генерала Привалова, продолжая вести жестокие бои за Кривино, Ручьи и Червинскую Луку, потому и споткнулись славные конники генерала Гусева, застопорили движение на оборонительной линии Красная Горка, Верховье, Коровий Ручей.

…Ворошилов поводил-поводил глазами по оперативной карте, расставив большой и указательный пальцы, прикинул расстояние от Мясного Бора до станции Еглино, хмыкнул. Хоть и не так все складывалось, как задумывала Ставка, а все-таки молодец эта 2-я ударная… И Гусев, как бог, ведет кавалеристов. Только куда там с саблями на танки. Хватит, пробовали уже в сорок первом. Самолеты нужны и пушки, а главное, снарядов побольше. Разве это война, если комбату за расход боеприпасов угрожают трибуналом!.. А Ставка жмется, экономит. Он, Ворошилов, знает истоки этой скаредности. Затеяны крупные операции, от моря до моря, резервы собирают повсюду, тщательно метут по закромам и сусекам, но, как там ни скреби, пусто еще в кладовых, пусто… Для членов Ставки не было секретом, что в эти полгода ожесточенной войны истрачены почти все накопленные в мирное время боеприпасы. Давеча генерал Воронов рассказывал, как в самый Новый год получает звонок из Ставки: «Отправляются на фронт два лыжных батальона, дело срочное. А у них ни одного автомата. Надо вооружить…» Начальник артиллерии Красной Армии приказал выяснить возможности. Оказалось, что в резерве всего 250 автоматов. Доложил Ставке и получил приказ: «Сто шестьдесят автоматов отдайте лыжникам, а себе оставьте девяносто». Так и встретил Воронов сорок второй год, не имея и полной сотни автоматов в резерве. И смех, и грех. А планы затеяны грандиозные… Что ж, нашим людям любые планы по плечу, только б вооружить их как следует. Сейчас бы к стратегической обороне перейти, перемалывать немцев, зарывшись в землю, пока Урал и Сибирь не заработают в полную свою мощь. Но опять же ленинградцев надо выручать, ждать они больше не могут…

Ворошилов вздохнул. Вспомнив о Ленинграде, он мысленно перенесся в проклятый сентябрь прошлого года, когда был заменен Жуковым по указанию самого. Обида на Сталина до сих пор не проходила. Мог бы и по телефону, лично отстранить. Но по записке, переданной с тем же Жуковым… Ему бы, Ворошилову, мог и прямо сказать. Не будучи профессиональным военным, Ворошилов сложному и противоречивому военному искусству никогда не учился, ни до революции, ни в последующие годы. Да, он занимал должности политических комиссаров на фронтах гражданской войны, а в тридцатые годы даже возвысился до народного комиссара обороны. Но все это благодаря расположению к нему Сталина. Всем, всем он обязан ему, вождю. Может, поэтому он, Ворошилов, становился совершенно безвольным существом, оказываясь рядом с ним. Выручала его безграничная, а главное — безоговорочная преданность Сталину, в которой тот имел возможность убедиться во время Царицынской эпопеи, когда Ворошилов с готовностью поддержал организованную Сталиным массовую экзекуцию военспецов. Будущий отец народов усмотрел в тогдашних неудачах происки бывших царских офицеров, принятых на службу в Красную Армию. Все они были арестованы, погружены на баржи, которые вывели на Большую Волгу и затопили, не потратив на «врагов» революции ни единого патрона. Сталин помнил о царицынской солидарности Клима Ворошилова, а после инсценированного судебного процесса над Тухачевским и другими военачальниками заявил на расширенном заседании Военного совета: «Когда я приехал в Царицын, мы с товарищем Ворошиловым сразу разобрались в обстановке и нашли множество врагов народа…» После него выступал Климент Ефремович и призывал военачальников осмотреться вокруг, не находится ли рядом изменник, требовал сомневаться в каждом и, ежели что, доносить, доносить, доносить…

С первой их встречи у Сталина не было как будто бы повода быть недовольным своим протеже. Хотя кому, как не ему, Ворошилову, знать, что вождь может отправить на тот свет любого. И без всякого повода.

Конечно, один мотив в действиях Сталина всегда присутствовал: личное соображение, опасен человек для него или нет. Причем понятие опасности для вождя было настолько расширительным, что втянуло в трагическую орбиту миллионы ни в чем не повинных людей. И кровь, пусть не всех, а только части их, была и на руках Ворошилова тоже.

Климент Ефремович снова поколдовал над картой. Он должен был сказать Мерецкову то, что на словах передал для командующего Волховским фронтом Сталин.

— Извини, Кирилл Афанасьевич, — решился маршал, — конечно, я понимаю… Словом, Ставка тобой недовольна.

Мерецков, наклонив голову, молчал.

— Верховный Главнокомандующий просил передать, чтоб ты был поактивнее, что ли… Топчется, говорит, Мерецков на месте.

«Сам же видел, — мысленно выругавшись, подумал Кирилл Афанасьевич, — сам карту пальцами мерил… И на картах Ставки эти позиции нанесены». Он понимал, что Ворошилов лишь гонец, передавший полководцу нелестное о нем мнение Верховного. Но Сталин был далеко, и злиться на него не полагалось, а Ворошилов, маленький, с большими залысинами и одутловатым лицом, в последнее время поусохший, но все еще полный и какой-то домашний, вовсе не похожий на маршала, сидел с ним рядом. Ворошилов искоса взглянул на Мерецкова и подумал, что нелегко Кириллу Афанасьевичу дался тот вынужденный отдых в июле и августе сорок первого.

— В ближайшее время, — сказал он, — вы должны перейти к активным наступательным действиям. Во что бы то ни стало необходимо взять Любань. Это приказ, генерал.

Мерецков встрепенулся:

— Да-да, конечно, сейчас это главное. Если овладеем Любанью, то с чудовской группировкой будет покончено. Командарм Клыков прислал доклад: «На моем участке в воздухе все время господствует авиация противника и парализует действия войск. Дорожная сеть в плохом состоянии, содержать ее в проезжем виде некому. Из-за отсутствия достаточного количества транспортных средств подвоз фуража, продовольствия, горючего и боеприпасов далеко не обеспечивает существующих потребностей».

— Помочь ему надо, Клыкову, — сказал Ворошилов. — За счет собственных резервов, Кирилл Афанасьевич. Ставка тебе ничего сейчас не даст, учти. Понимаешь?

— Как не понимать, понимаю… А толку от этого? — возразил Мерецков. — Сам сижу на подсосе, укрепляю Вторую ударную за счет других. По закону сообщающихся сосудов… А Клыков считает, что для дальнейшего развития наступления ему необходимы три свежие дивизии, дивизион реактивных установок, не менее двух автобатальонов, трех строительных батальонов, пятнадцать бензовозов… Вот он пишет: «Пришлите сено, надо пополнить конский состав и прикрыть армию с воздуха». Прикрыть… Чем я прикрою, если у меня на весь фронт всего двадцать истребителей, да и те устаревших типов, «мессеры» жгут их, как хотят? Малую Вишеру бомбит каждую ночь, а отогнать подлецов нечем.