Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 88

— Ожидается бой?

— Да нет, — улыбнулся Сотник. — Приготовили мы с пехотинцами площадку за поселком. Ждем самолеты с продуктами.

— Это очень кстати! — оживился Мокров. — Может быть, и нам что-либо перепадет?

— Всенепременно… Только дашь от себя людей, чтоб быстро погрузили и увезли. А то немцы могут нам всю эту вечерню испортить. Мы же костры будем жечь, а на них не только наши бабочки, но ихние мотыльки тоже прилетят.

После третьего стакана чаю Сотник будто что вспомнил, легонько стукнул себя кулаком по лбу:

— Да! Ты вот сегодня про сабли вспомнил… И у меня днями спор вышел в политотделе корпуса. Есть там у нас один парень, толковый, ничего не скажу, второй месяц, правда, всего на фронте. Но задел меня, понимаешь, доктор, как и ты давеча, этими саблями, с которыми мы на танки ходили. Помнишь бой под Некрасовкой в сорок первом году?

— Еще бы, — отозвался военврач. — Сам в атаку не ходил, но как ваш полк ринулся на танки с саблями наголо, всю жизнь буду помнить.

— В атаку тебе ходить и не положено, — улыбнулся комиссар. — Впрочем, и ездить на лошади ты тогда еще не умел, не знал, с какой стороны в седло садятся. Так к чему я?.. Ага, этот, значит, парень твердит: кавалерия устарела, война танков, век техники и все такое. А я и не спорю… На коня мы сели в сорок первом не от хорошей жизни. Но и передергивать не надо. Ведь не рубили же мы в самом деле саблями танковую броню! Нет, кавалерийская атака предпринималась для того, чтобы отсечь пехоту от танков и уничтожить ее. Это раз, А какой пример для пехоты, которой мы, конники, показали, что гадов можно бить, и бить крепко?! Два… И пехоте помощь. Когда танки без поддержки, их легче гранатой или бутылкой достать. Уже три… И вообще, роль кавалерии не сошла еще на нет. Если мы с тобой доживем до старости, доктор, то объясним нашим внукам: не смейтесь над теми, кто с саблями наголо летел на железные машины оккупантов.

— Пусть сначала вообразят себя на их месте…

— И это тоже, — согласился Сотник. — Но мы довольно быстро разработали новые тактические приемы, учли обстановку, в которой пришлось воевать. Действуем то в конном, то в пешем строю. Сбиваемся в крупные отряды или рассыпаемся на мелкие группы, образуем пешие разведывательные группы. А рейды по тылам противника?! Неожиданные удары по ночам, когда враг убежден в безнаказанности и не ждет нападения! Понятное дело, как самостоятельный род войск конница утратила значение, но во взаимодействии с основными частями Красной Армии мы не раз покажем немцам, где у нас на Руси раки зимуют.

…Когда в ночном, испещренном звездами небе послышался рокот самолетных моторов, старший политрук Сотник подал команду:

— Зажигай!

Костры, обозначавшие посадочную площадку — большое снежное поле, вспыхнули одновременно. Их было четыре, и если их соединить воображаемыми линиями, то получился бы крест из двух неравных по длине перекладин. Та, по которой следовало садиться самолетам, была почти вдвое больше поперечной, и летчики заходили на эту линию с востока.

Михаил Мокров стоял рядом с Сотником, были тут еще незнакомые врачу командиры, и старался представить, как видят их огненный крест пилоты приближающихся к Радофиннихову воздушных кораблей. Он вспомнил вдруг старинную гравюру, помещенную в «Истории географических открытий», которую любил рассматривать, а потом и перечитывал не единожды в детстве. Португальский капитан, видимо Васко да Гама, стоял на мостике каравеллы и со страхом всматривался в незнакомые звезды над бушпритом плывущего в неведомые дали парусника. Это было созвездие Южный Крест. И Михаил, став взрослым, часто думал: какое надо было иметь воображение, чтобы в этих четырех небесных огоньках, поднимающихся после пересечения экватора из океана, увидеть символ веры!

«А что видят в наших кострах на земле эти парни в воздухе?» — успел подумать Мокров, когда «кукурузник» пророкотал над головами и стал затихать в стороне. Видимо, то был разведчик.

От комиссара Михаил знал, что ожидается посадка четырех «дугласов», обутых в лыжи, могут прилететь и самолеты По-2. Они доставят продукты и медикаменты, назад повезут раненых, которых подготовили и кавалеристы, и пехотинцы из антюфеевской дивизии. Они терпеливо ждали полета на Большую землю в санитарных машинах, в открытых кузовах грузовых машин и санях-розвальнях, запряженных лошадьми.

Судя по басовитым звукам, которые возникли в ночном морозном воздухе, к ним шел на этот раз «Дуглас». Но, как вскоре выяснилось, и он садиться не собирался. Снова послышались голоса, извещавшие о том, что летчики сбрасывают груз в мешках. Один из таких мешков угодил в костер, подняв тучу искр.

— Поправить костер! — прозвучал голос комиссара, а с востока все шли и шли новые машины.

Всего прилетело четыре «Дугласа». Они сбросили груз, ориентируясь на огненный крест, но сесть никто не решился. А может быть, и команды им такой не было.

Когда улетел последний посланец Большой земли, Сотник приказал приступить к сбору разбросанных по полю грузов.

Уже светало. Мокров отправил раненых в медсанэскадрон. Сотник опасливо поглядывал на темный еще север, оттуда могли прилететь немцы, торопил красноармейцев.

К нему подошел Михаил, спросил:

— Есть что-нибудь по медицинской части, Петр Иванович? Сотник сплюнул в сердцах, досадливо махнул.

— Ничего не пойму, — сказал он. — Обещали доставить и то, и другое. Так мне в штадиве заявлено было. А на поверку вышло: овес в мешках сбросили. Нужная, конечно, вещь. Надо и лошадей чем-то кормить. Но…

— Как?! На всех самолетах один овес? Сотник не ответил.

— И-го-го! — дурашливо заржал случившийся рядом красноармеец и сбросил в общую кучу мешок со спины.

— Давайте курсантов, — устало произнес Мерецков. — Чего уж там… Надо спасать положение.

Не хотелось ему вводить в бой последний резерв, «личную гвардию», как иногда шутливо называл командующий фронтом курсы младших лейтенантов и учебную роту младших командиров. Народ там переборный, испытанный в боях сорок первого года.

Мерецков связался со Ставкой и получил разрешение перебросить к Мясному Бору из 4-й армии 376-ю дивизию полковника Угорича. Но дивизия подоспеет, самое меньшее, через два дня. Противник, который прорвался основными силами в четырех километрах к западу от Мясного Бора, по обоим берегам лесной речушки Полнеть, расширяет прорыв в обе стороны, спешно закрепляется. Если промедлить с контратакой, воздвигнет такие укрепления, что потом неимоверные усилия понадобятся их одолеть. А дополнительные усилия всегда влекут за собой лишние жертвы. Их можно избежать, рискнув жизнями курсантов.

— Вводите их в бой, — сказал Мерецков и потребовал связи с командармом-два.

Судя по голосу, Николай Кузьмич всерьез разболелся. Только на прямой вопрос о здоровье ответил, что у него все в порядке, оснований для беспокойства не имеется.

— Ну тогда ладно, — сменил тему генерал армии. — Знаешь, что твою армию окружили?

— Так я с самого начала так и воюю, — ответил Клыков ворчливым тоном. — Докладываю: пять дней уже как нет подвоза. Люди начинают голодать. И стрелять по врагу опять же нечем.

— Я распорядился активизировать полеты авиации к вам, — сообщил Мерецков. — Кое-что забросят, готовьте площадки. Только нужна и твоя помощь, Николай Кузьмич. Соседи не справляются, ударь и ты со своей стороны.

— У меня одна армия, которая с боями идет к Ленинграду, а у соседей целых две армии… Две! Странное дело получается!

Кирилл Афанасьевич спорить с Клыковым не стал, в объяснениях командарм не нуждался. Он понимал его состояние: завидного в положении ударной армии мало. К тому же Клыков и в самом деле болен, хотя и продолжает хорохориться.

— Сделаем таким образом, — мягко и буднично заговорил командующий фронтом. — Снимешь с Красной Горки Пятьдесят восьмую стрелковую и танкистов-гвардейцев Седьмой бригад. Это будет крепкий кулак. Собирай их в районе Новой Керести. А мы пока готовим для контратаки свежую дивизию. Вместе ударим с двух сторон. Двух дней тебе достаточно?