Камень второй. Горящий обсидиан - Макарова Ольга Андреевна. Страница 37
Не-амбасиата еще могло бы обмануть такое слабое утешение. Но здесь все понимали, что это не так: младший Оллардиан вновь почувствовал детей тьмы.
— …вспомните все техники подавления эмоций, — инструктировал Коста оставшихся семерых, и те внимательно слушали его. — Горе, счастье, страх, гнев имею свой собственный запах для детей тьмы. Мы уже и так привлекли их внимание. С этого времени все должны быть спокойны и молчаливы и слушаться меня во всем.
— Я приготовлю успокоительное, — тихо сказал Бала. — Оно задавит эмоции.
— Хорошо, — кивнул младший Оллардиан. — Пока ты готовишь его, мы похороним Лайнувера…
Лайнувера похоронили на приличном расстоянии от берега, чтобы, если однажды случится пора долгих дождей и озеро разольется, вода не потревожила могилу. И навалили сверху несколько камней, чтобы до тела не добрались и животные.
От походного котелка Балы поднимался удушливый пар, липким туманом ложившийся на человечьи души. Он заставлял эмоции биться в душе глухо; он словно обволакивал их. Жидкость же, порождающую этот туман, в ближайшее время всем без исключения предстояло пить вместо воды. После того, как кончится, сообщил тогда Бала, придется есть сухой порошок и лишь запивать его водой, если не будет возможности развести костер.
Тяжелее всех с эмоциями справился Милиан. Поэты, они такие… Лайнуверу не досталось прощального стиха. Ворон лишь вывел золотой краской Джармина на одном из камней: «Здесь лежит Лайнувер Бойер — лучший из людей. Прощай, друг. Мои стихи умерли вместе с тобой»…
— …Я мог бы перебросить нас к морю на трансволо, — говорил Джуэлу и Косте Пай. — Нужно только выйти к Северу.
— Там мы будем пойманы сразу же, — покачал головой Джуэл. — Даже если успеем выйти за линию карламана, все равно тебе понадобится где-то полтора часа на заклинание.
— Я смогу быстрее! — горячо заявил Пай.
— Нет, этот план надо оставить на последний случай…
Милиан прошел мимо них и дальше не слушал. Совершенно разбитый и оглушенный проклятым зельем, он опустился на колени перед озером и ополоснул лицо ледяной водой. Снадобья, запирающие эмоции внутри человечьего тела, — пережиток прошлого, ибо все, что удалось подавить таким образом, вернется потом сторицей.
Пытаясь найти себе занятие, Ворон принялся разбирать рюкзак Лайнувера, раскладывая вещи по остальным рюкзакам. Себе, после некоторых раздумий, он взял только черный плащ как вещь, хранившую самые свежие воспоминания о погибшем.
Начавшийся путь был страшен уже тем, что пришлось отпустить чарг: по договору, заключенному с их хозяином, они должны были идти только до озера Тай, не дальше. И это никак нельзя было изменить ни тогда, ни сейчас. С уходом чарг силы отряда ослабли вдвое, если не больше. К тому же теперь самую опасную часть известного мира предстояло пройти пешком.
Отряд вел Коста; замыкал цепочку идущих Джуэл. На груди у него мерцал горящий обсидиан, просвечивая красным даже через рубашку.
Путников теперь обступал высокий и светлый лес, полный щебечущих птиц; но единственным звуком, существовавшим теперь для маленького отряда, было посипывающее дыхание Косты…
Да, самовнушение и зелье Балы помогали давить эмоции. Но нет ни одного живого человека без эмоций; темные твари отыщут их, позже, но отыщут. И тогда против изголодавшихся детей тьмы будет стоять один лишь Коста — уж Бала это хорошо понимал и не строил иллюзий.
Небо! Как быстро все изменилось!.. Еще утром все было совсем не так… Когда Лайнувер Бойер, живой и веселый, смеялся над ночными похождениями Оазиса…
…Многие сотни лет длился сон без сновидений, призванный беречь силы. Беззвучная, необъятная тьма была с ним так давно, что люди во внешнем мире успели позабыть, как выглядит дрекавак: то ли животное он, то ли птица… Вот только крика его им никогда не забыть.
За века запас сил иссяк, и все более беспокоен становился его сон. Словно дальние искры, вспыхивали во тьме далекие эмоции людей. Но слишком далеки и слабы они были, чтобы заставить дрекавака пробудиться. И вот — вспыхнула настоящая звезда! Гнев. Боль. Страх. Отчаянье. Тоска. Такие мощные, словно несколько сильнейших амбасиатов мира собрались вместе: обычные люди не способны выдать энергию такой силы. Эти эмоции сотрясли тьму — и дрекавак проснулся.
Ничуть не боясь солнца, он выбрался из своего укрытия прямо на яркий дневной свет и потянулся, разминая затекшие мышцы. Встряхнул он и крылья, дабы очистить от вековой пыли черные перья на них…
Нет, дрекавак не птица и не животное. Он истинное дитя тьмы, имитирующее человечий облик: но все черты сильно вытянуты, особенно лицо; глаза. Еще он абсолютно чёрен. И похож на падшего ангела. Когда он был юн и легок телом, силы крыльев хватало даже на то, чтобы поднять его в воздух. Тогда это было необходимо: юный дрекавак слишком уязвим для других хищников, чтобы жить на земле. Но уже давно ему это не нужно: он древен и силен настолько, что любой хищник посторонится перед ним и безмолвно признает его превосходство.
Отряхнув перья, дрекавак сложил крылья за спиной; они стали похожи на плащ. Прислушался. Спокойно дождался, пока приблизится дальний гул…
На поляну перед ним выскочила целая свора псов тьмы — баргестов — и все они замерли и притихли, увидев истинного хозяина Дикой Ничейной Земли. Дрекавак ждал… Вслед за баргестами на поляну вышли их хозяева — бледные веталы, те-что-не-спят. Ярко-красные глаза их пылали в охотничьем азарте. Конечно же, они тоже почуяли богатую добычу, что преступила границу, определенную веками. И поспешили начать свою охоту.
Дрекавак удостоил их долгим испытующим взглядом, почувствовал их страх перед собой; с наслаждением впитал его весь, до последней капли. И отпустил бледных веталов, следя, как они пятятся через всю поляну, опасаясь повернуться спиной к нему. Баргесты глухо рычали, держась поближе к хозяевам.
Ну что ж. Пусть, пусть уходят. Добыча все равно слишком крупна для них. Он последует за бледными охотниками по пятам и в самом ближайшем времени соберет богатую жатву.
Неспешно, бесшумным шагом существо, похожее на черного ангела, двинулось через лес. Крылья шелестели за спиной…
Глава тринадцатая. Самая яркая звезда из всех
Увидев тебя на улице, я обомлел и, наверное, влюбился сразу без памяти. Но я всегда был тихим и сереньким — и ты не заметила меня.
Тогда я стал улыбаться, шутить, сочинять радостные песни; в эту радость я обратил всю свою любовь. И у меня появились друзья, я стал душой компании, а песни мои распевали и в будни, и в праздники… Но ты не заметила меня.
Тогда я стал печален. У меня опустились плечи; с лица исчезла улыбка; песни мои стали грустными, и в душе моей вечно моросил серый дождь. Друзья жалели и поддерживали меня; те же, кто только на словах были друзьями, от меня отвернулись. Я познал истину и обрел мудрость. От тоски я заболел и едва не умер. Но ты вновь не заметила меня.
Тогда я возненавидел тебя и весь мир. Я стал высокомерен и жесток. От меня отвернулись все, кто меня любил. Во всем мире я остался один. И песни мои сгорели в огне ненависти дотла. Многих людей я обманул и ограбил — и стал одинок и богат.
Но тогда… ты заметила меня. И полюбила. Но мне уже не нужна была твоя любовь, ибо я выжег себя изнутри. Я посмеялся над твоим чувством…
Коста все-таки уснул под утро. Дыхание его стало совсем тихим. Обычно человек, которого мучает удушье, через некоторое время приноравливается дышать так, чтобы использовалась лишь малая часть легких: это уменьшает страдания и позволяет отвлечься от борьбы за каждый вдох. При ходьбе такой режим плох, а для сна — в самый раз.