Сэр Евгений. Дилогия - Тюрин Виктор Иванович. Страница 57

‑ Ничего не понимаю. Почему ты снова не стал работать переводчиком? А твои братья охранниками? Что вам помешало?

‑ Мой господин, я даже не знаю, как вам сказать. Этот вопрос такой тонкий…

‑ Слушай, не темни. Говори просто. Все пойму и осуждать не буду.

‑ Тут разговор идет о вере, мой господин. Если на Востоке более спокойно относятся к другим вероисповеданиям, то здесь на Западе, если можно так выразиться, церковь закостенела в своих догмах. Местные священники, все как один, тут же начинали креститься при виде нас. Дважды пришлось сидеть в тюрьме только из‑за нашей желтой кожи и узкого разреза глаз, а однажды только слепая удача помогла нам избежать толпы фанатиков, жаждущих с нами расправиться. Именно поэтому мы присоединились к группе Питера 'Силача'. Стоит ли дальше объяснять, мой господин?

‑ Все ясно. Рассказывай дальше.

‑ Я работал зазывалой, объявлял номера, рассказывал о них, а затем аккомпанировал своим братьям на музыкальных инструментах, а после представления собирал деньги. Номера, выполняемые моими братьями, никогда не видели в здешних землях, поэтому мы легко находили публику для наших выступлений, а значит, в наших кошельках не переводились деньги. Мы выступали на площадях больших городов, в замках богатых господ, на городских площадях. За полтора года мы объехали Италию, Испанию, Францию и оказались в Англии. Здесь мы примкнули к группе артистов. С ней же мы решили добраться до побережья и пересечь пролив.

‑ А потом куда? В Германию? Или на Русь?

‑ Мы не думали, господин.

‑ А зачем нанялись ко мне? По‑моему, вам и в актерах неплохо жилось, если не считать придирок священников.

‑ Извините меня великодушно, мой господин. Это с высоты вашего положения вы можете не замечать трудностей жизни бродячего актера. Мы же, живущие в грязи, являемся людьми ‑ блохами, которых без жалости давят все, кому не лень. Нас унижают, нами помыкают. К тому же мы другие, у нас желтая кожа и узкие глаза, что ставило нас на положение уродливых людей, вроде бородатой женщины. Несколько раз на нас нападали наши собратья по ремеслу ‑ группы бродячие актера, считая, что мы отбиваем у них хлеб. А воры и бродяги‑ в городах и разбойники на дорогах! Те тоже не гнушались отобрать последнее у таких, как мы. Непролазные дороги осенью и холодные ночи зимой посреди поля. Не поймите меня неправильно, господин, я не жалуюсь, а только отвечаю на ваш вопрос. Под вашим покровительством нам намного лучше и проще жить. Да и вам, господин, в вашем пути, пригодятся наши знания и умения, так как в отличие от других вы представляете, на что мы способны.

'Он прав. Они как тайное оружие в рукаве. С виду ‑ слуги, а на самом деле первоклассные бойцы. По крайней мере, Чжан и Ляо. Да и Лю еще та штучка. Управляет своими братьями, как хочет. Тут есть о чем подумать. И все же у нас есть кое‑что общее. Я выброшен из своего времени и из той привычной жизни, которую знал. Они беженцы, изгои здесь, лишенные своей, привычной, жизни. У них и у меня есть скрытые возможности и таланты. По крайней мере, попробуем, а там время покажет'.

‑ Если я правильно понял тебя, Лю, в слугах вы не собираетесь долго задерживаться?

‑ Трудно сказать об этом отчетливо и ясно, господин, потому что не знаю, какой путь укажет нам судьба. Теперь я знаю обычаи и нравы европейцев, также три европейских языка: английский, французский и итальянский. В Константинополе, в любой торговой миссии меня охотно возьмут на работу. Я смогу там стать снова уважаемым человеком, но вряд ли буду там счастлив, зная, что мои братья не живут жизнью, полной радости. Один ‑ воин, который не может без воинской славы и битв, другой ‑ мастер ушу, стремящийся совершенствовать свое мастерство. И тот, и другой может получить только на родине.

‑ Но почему именно Константинополь так тебя притягивает? Попробую угадать! Вы сможете вернуться домой, когда на трон сядет другой сын Неба. А слухи о смерти императора быстрее всего дойдут через купцов и никак не минуют Константинополя. Тогда вы руки в ноги ‑ и обратно на родину! Я прав?

‑ Ваша проницательность, наш великий покровитель, не имеет границ!

‑ Никогда не льсти мне Лю, я этого не люблю.

‑ Вы необычный человек, господин. Много знаете, умеете мыслить и делать правильные выводы. Это не лесть, господин, уж поверьте мне. Я много разных повидал людей за годы странствий. Надеюсь, не оскорблю вас, если снова повторю: вы необычный человек. Словно не из этой жизни.

Каждый день китайцы тренировались. Минимум три ‑ максимум пять часов в день. Чжан, взяв на себя роль тренера, гонял их в полную силу, не давая поблажек. Хуже всего приходилось Лю, но и он, молча и терпеливо, сносил, как и положено китайцу, все трудности своего ученичества. На тренировках их отношения строились по принципу: мастер ‑ ученик, хотя в жизни было все наоборот, старший брат оказывался в подчинении у Лю. Смотреть на их тренировки временами было сущим удовольствием. Каскад упражнений и стоек то плавно переливался, то взрывался молниеносными ударами рук и ног. Прыжки и перекаты, и снова удары. Все это дышало мощью, и в то же время было настолько артистично, что временами даже дух захватывало. Как‑то я поинтересовался у Чжана, что у них за стиль, то получил через Лю странный ответ:

‑ В основе нашей техники лежит принцип, приемлемый для любого поединка: следуй за позициями соперника, заимствуй силу противника.

После отработки базовых комплексов ‑ таолу, шла имитация боев с голыми руками, затем переходили к спаррингу, затем каждый начинал заниматься отдельно с выбранным им типом оружия.

Пару раз я беседовал Чжаном и Ляо через их брата, чтобы на основе этого сложить свое собственное мнение о них, а не только со слов их младшего брата. Не то что бы я был хорошим психологом, но люди в средние века были более открыты и не имели комплексов, как в двадцать первом веке, если не считать фанатичной веры в Бога и суеверий, где они перещеголяли современного человека на двести процентов. Насколько я мог понять, старший и средний брат делали ставку на физическую силу и больше доверяли своим инстинктам, чем разуму.

Ляо. Солдат и разбойник. Азарт, упоение битвой, вино и шлюхи были его жизнью, и другой он не желал. Это был китайский прототип моего телохранителя. Ему привычней орать похабную песню в дымном кабаке, в компании с разбойниками и ворами, чем сидеть в парчовом халате за чашечкой чая и спорить о стихах какого‑нибудь модного поэта. В тоже время он был умным и волевым человеком, так как, насколько я успел понять из рассказов Лю, офицерские чины в императорской армии не давали за папины заслуги или за выслугу лет, а за конкретные таланты и способности человека. Да и его деятельность в качестве разведчика на чужой территории в течение двух лет уже само по себе внушала уважение. Цель его жизни, ничем не отличавшаяся от мыслей Джеффри и Хью, заключалась в достойной смерти на поле брани. На данный момент он был готов сражаться за достойного господина и умереть за него. Иначе ‑ за меня. Если раньше я представлял фразу 'умереть за господина' вымыслом авторов исторических романов, то теперь я уже так не думал. В эти времена, самопожертвование во имя дела или выражение 'сражаться до смерти за своего господина' было в устах воинов не пустой бравадой. Когда я спросил у Ляо: сколько тот убил в своей жизни людей, он несколько мгновений думал, а потом сказал: