Игры в вечность (СИ) - Хайрулина Екатерина. Страница 19

1

Аннумгун.

Отсюда, с городской стены, открывается самый лучший вид на море, отсюда можно увидеть его почти целиком, с высоты оно кажется больше, чем с берега. Изумрудно-зеленое море, едва тронутое мелкой рябью волн.

Еще отсюда можно увидеть весь шумный, многоликий город, роскошный дворец и храм Златокудрой Лару. А вдалеке, у восточной стены – великую, полноводную реку Шанар, степенно несущую в море свои желтые воды, густо пахнущие илом и прелой травой. А за рекой – обширные земли долины Инну, зеленые пастбища и плодородные поля. А дальше весь мир, от края до края. Здесь хорошо виделись эти края. Аннумгун встретил их ночной прохладой и тишиной.

Когда стемнело, до города оставалось еще несколько часов пути, и решили не останавливаться на привал. Чем ближе подходили, тем тяжелее было идти. В последний день все шли молча, не разговаривая, даже Илькум притих, поддаваясь общему настрою. Этана вообще был на себя не похож, и если в начале пути он все рвался вперед, домой, то сейчас плелся позади всех, угрюмо смотря под ноги. Только царь с Меламом иногда перекидывались парой слов.

Царю сделали хороший костыль. Как он с этим костылем по горам прыгал – просто диву давались, на здоровых ногах не угонишься, а потом, вечером, весь взмокший буквально валился на траву. Сколько раз и Тизкар и Этана предлагали помощь, так нет… Под конец-то, по берегу, проще стало идти, хотя и сил, похоже, не осталось. Но ничего, дошел, не хуже других. Когда на горизонте появился Аннумгун, он лишь короткий взгляд бросил, не останавливаясь.

Вот Этана надолго замер, вытянулся, едва ли не принюхиваясь, и все вглядывался в горизонт, словно надеясь что-то разглядеть. Бесполезно, темно уже. Аннумгун встретил тишиной и далекими огнями. Казалось бы, все как всегда. Стены целы, дома целы, боги на них не покушались, не грозили ничем. Город тихо спал и не знал ни о чем.

И все равно не оставляло чувство, что что-то не так. Тревожное чувство в глубине сердца. Уже несколько дней, как они вернулись, но понять так и не смогли. Сейчас ходили по Аннумгунской стене, говорили о чем-то…

Почему-то снова вспоминался Майруш, и развалины дворца… Впрочем, что там у них дворец, в Майруше, срам один, жалкий сарай по сравнению с нашим-то аннумгунским. Да! Наш-то ого-го! Дворец! Достойный богов! Золото и пурпур! …эх, не приведите боги, увидеть в руинах… После всего, что было в лесу, становилось страшно. И отчего-то еще отчетливо вспоминалась голова Мессилима шесте…

Драться, как он, до конца, пока жив… он хорошо знал за что драться, храбрый сотник!

Всем бы майрушцам такую храбрость, глядишь, и не взяли бы город. Хотя взяли бы, конечно, что уж, их пришло втрое больше. С автоматами против мечей. Ни единого шанса у Майруша не было… Но не так позорно бы взяли.

– Не так позорно? – усмехнулся Атну, – а ты что, Тиз, повоевать хотел? Крови хотел, но сорвалось? Да? Не наигрался еще? Хотел, чтоб тебя самого прирезали? Или друзей твоих, вон Этану, к примеру? Хотел? У Этаны, между прочим, жена, вряд ли она с тобой согласится. Позорно взяли, ему! Благодари небо, что так позорно.

Вообще бы взяли без боя, если бы молодой майрушский цареныш не уперся рогом, как его свои не отравили втихаря – только загадка. А если бы все вот так… Может и прав царь, хорошо что малой кровью обошлось. Хотя сам Атну, окажись он вдруг волей судьбы на той стороне, сам бы встал рядом с сотником, плечом к плечу. И до конца. Пока жив. Уж в этом Тизкар не усомнился бы не на миг.

Тогда, помнится, на следующее утро, голова Мессилима с шеста пропала, кто унес, как? Почему не уследили? Зачем кому-то понадобилась голова? Принялись искать.

– Он был воином, – пожал, словно невзначай, плечами Этана, – а так оно не хорошо. Не по-людски.

Да, ведь это буйвол тогда снял голову, нашел тело и ночью похоронил, как подобает, достойно славного воина. Втихаря. Но местные видели, они готовы были буйвола за это на руках носить, улыбались ему.

– Зря ты это сделал, – сказал тогда царь, – пока голова висела на шесте, Мессилим был лишь не в меру храбрым, бешеным бойцом, дравшимся до последнего и поверженным сильным врагом. Скорее всего, им бы и остался. Теперь он герой, едва ли не равный богам. Смотри, даже враги склонились перед ним, признали его доблесть, отдали все почести. Теперь его не забудут. Забудешь ли такое? Ты только что создал его славу, своими руками. Это торчащую на площади голову хочется забыть, по ней уже ползают мухи. А героев нет. Слава вечна. Теперь каждый мальчишка здесь захочет быть похожим на него. Ты готов сразиться с сотней Мессилимов, буйвол?

Буйвол угрюмо сопел в ответ. Он сделал то, что должен, и сделает это снова, даже если потом его собственную голову, вот так же, вздернут на шесте. Майрушские князья приходили выражать благодарность.

– Благодарим, о, царь, за твое благородство, достойное богов! О, величайший из мужей, да прибудет с тобой вечная благодать, да воссияет твое славное имя, – долго бормотали они, все сбиваясь на неприкрытую, скучную лесть. – Мы не забудем вовеки веков.

Не забудут теперь.

Этана хотел было встрять, сказать, что царь не знал, и это он во всем виноват, но не успел, Атну жестко одернул его.

– Молчи, – сказал, когда майрушцы ушли, – им не стоит знать, что ты без моего приказа. Если узнают, как легко мои люди могут ослушаться меня, значит я плохой царь. Значит и они тоже однажды смогут. Молчи. Я так велел.

Буйвол молчал.

– Мы с ним слишком похожи, Тиз, – царь смотрел куда-то вдаль, туда, где сверкал небесный свод, – я тоже не смог, ради пользы. Гордость или глупость? Как мальчишка не смог. Я плохой царь.

Море плескалось у городских стен. Откуда-то издалека надвигалась гроза, едва заметно скользила легкой тенью по морю.

– Господин!

Маленький костлявый жрец с куцей бородкой возник за спиной.

– Ты должен выслушать меня, господин.

Жрец привычно держался с достоинством и важностью, но красные глаза плохо скрывали волнение и бессонную ночь.

– Слушаю, – разрешил царь.

– Великая Мать больше не отвечает, – поведал жрец.

Царь пожал плечами – это он сам в состоянии понять, без жрецов.

– Ее словно нет с нами, – жрец растерянно развел тонкими руками, – нигде нет. Я не знаю как это понимать.

– Что значит нет?

Жрец замотал головой.

– Я не знаю, никогда раньше не было такого.

Хищный, затравленный взгляд на царя, словно на последнюю надежду. Тизкар вдруг понял – жрецу ужасно хочется принести строптивого царя в жертву богам, может быть это поможет, может быть тогда Златокудрая снова обратит к людям свой лик. Что еще ему оставалось?

Хочется, но только никогда не посмеет, слишком боится. Царь – он рядом, вот здесь, еще свернет в гневе шею без лишних слов, а боги – они где-то там далеко, кто их разберет. Впрочем, однажды, отчаявшись окончательно, жрец решится, даже своими руками. Подлая скотина! Тизкар хотел было высказаться, но царь остановил.

Жрец опасливо косился то на невозмутимого царя, то на гневного Тизкара, словно раздумывая, откуда ждать первый удар.

А ведь он, этот тощий трясущийся старик, сейчас ненавидит царя, винит во всем… как и многие…

– Царь и его народ связанны, словно нити в веревке, не разделить, – говорит старик. – Тебе, господин, следовало быть более осторожным в своих решениях.

Еще чуть-чуть и Тизкар бы кинулся на него с кулаками, но царь преградил дорогу рукой.

– Ты прав, Уанна, все так, – тихо, но очень отчетливо, произнес он, и в суровых глазах полыхнул огонь. – Но я не раб, и не умею покорно склонять голову, как умеешь ты. Я не умею радоваться каждой подачке, словно нищий, и не хочу быть шутом среди богов. Они позабавятся, и им надоест. Я могу пожалеть, что родился царем, но я никогда не стану жалеть о том, что сделал. Запомни. Так было нужно. И если потребуется, я сделаю это снова.

Жрец поджал тонкие губы, куцая бородка заметно дрожала.