Охранитель - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 49

— Слово?

— Повторяю: слово дворянина. — Рауль начал обижаться всерьёз. Дважды попросить потомка древнего и уважаемого рода Вермандуа о клятве — это почти оскорбление!

Но если у мессира Жана есть свои, особые соображения?..

Впрочем, размышлять о занятиях шевалье де Партене ныне бессмысленно. Далеко на второй план отошли даже неожиданные и пугающие открытия, сделанные братом Михаилом Овернским и следователями Трибунала. Все мысли Рауля, на которого накатила вторая, еще более парализующая волна страха, были сосредоточены на одном: чума. Чудовищная зараза, проникшая в его дом, в его город, в его Универсум. Чума, разрушающая такой привычный и уютный мир…

— Да не смущается ваше сердце и да не устрашается, — вполголоса процитировала Жанин Фаст четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Не иначе у клариссинок нахваталась книжной мудрости. — Сударь, а я ему верю…

— Кому? — поднял взгляд Рауль, через силу пытаясь обороть пожиравший его ужас перед грядущим . — Барону де Фременкур? И вообще, ты зачем удрала из монастыря?

— Дороги, ваш милость… Дороги. Пожалуйста, протяните руку.

— Зачем? — чуть отстранился мэтр. — Опять твои ведьминские причуды?

Тем не менее Рауль преодолел опасения и осторожно подал Жанин ладонь. Вроде бы никакой магии нет, амулеты молчат, собственное чутье опасности не предвещает.

Пальцы словно бы пронзили тысячи мелких иголочек — так бывает, когда гладишь кусочком янтаря по шкурке горностая или норки. Сияние свечей померкло, замещаясь нежно–голубым лунным светом. Исчезла уксусная вонь.

Как она это делает? Жанин? Как ухитряется беспрепятственно преодолевать границу между библейскими видимым и невидимым , что было доступно лишь апостолам, немногим святым наподобие Франциска из Ассизи и уж вовсе исчезающему числу великих магов — от царя Соломона и жившего почти тысячу лет назад неоплатоника Ямвлиха Сирийского до Маймонида и Авраама бен Самуэля Абулафии — считай, современников?

И ведь способности Жанин — никакая не гоэция, не магическая традиция Великих Гримуаров, и совершенно точно не святость, даруемая Небесами! У нее это получается само собой, естественно!

«Жанин хочет мне что–то показать! Но что именно? Пока я сам не захочу, ничего не увижу, невидимое останется невидимым!. .»

Ведьма, снова преобразившаяся в Повелительницу Ночи в лунной короне, не двинулась с места. Мэтр, привыкая к новой ипостаси своей плоти и миру–за–гранью, прошелся по комнате — материя, как и прошлый раз, вроде бы прежняя, но одновременно совсем иная. Словами не передать, наверное так ощущают себя ангелы, обладающие лишь астральным телом…

— Veni et vide [30], — проронила Жанин указав взглядом на дверь. — Иди и смотри.

Выбрался на крыльцо. Кажется, еще не отзвонили час повечерия, солнце не зашло, но мир измененный оставался блеклым, лишенным ярких красок — кругом оттенки серо–дымчатого, синего, пепельного. Проходящие по Иерусалимской люди более похожи на тени.

Размеренный цокот копыт. Вниз по улице, направляясь к кафедралу, движется всадник на коне невиданной масти, описать которую можно разве что очень емким и труднопереводимым греческим словом «khlôros», одновременно подразумевающим бесцветность и «неживые» оттенки — зеленоватый, изжелта–зеленый, мертвенно–бледный.

Лицо наездника скрыто капюшоном, темный плащ падает на круп коня. Натянул поводья, приостановился. Вытянул необычно длинную руку, слегка коснувшись плеча человека в одежде зажиточного горожанина. Тот, не обратив малейшего внимания на всадника, отправился дальше.

Рауль начал осознавать. Машинально сделал шаг назад, упершись спиной в дверной косяк.

Это даже не Моровая Дева. Это куда как пострашнее призрака в виде женщины с мертвым младенцем на руках.

Всадник подъехал к крыльцу дома мадам Верене, поднял голову, повернулся в сторону Рауля. Под капюшоном угадывались контуры черепа с черными провалами незрячих глазниц, но было совершенно и безусловно понятно: оно (он? она?) внимательно рассматривает мэтра. Сейчас Смерть мимолетным касанием решит судьбу замершего перед ней человека и…

И ничего не произошло. Всадник Четвертой печати тронул бледного коня шпорами и двинулся дальше. В голове Рауля низким колоколом прозвучали пришедшие ниоткуда тяжелые словеса:

«Не ты и не теперь… Запомни: четверо, не пятеро… Только четверо, как и Сказано… Не пятеро… »

Мэтра неожиданно вышвырнуло из сизой полумглы невидимого в реальный мир, мгновенно наполнившийся звуками, красками и запахами. Черепица крыш из серой стала ярко–кирпичной, стена противоположного дома — золотистой, ставенки расцветились незамысловатым цветочным узором. Ветер приносит дымок очага и аромат жарящейся где–то по соседству рыбы.

Жуткое видение бесследно исчезло.

— Боже, — охнул Рауль. Вздрогнул, обнаружив стоящую рядом ведьму Жанин. Она, разумеется, и вытащила мессира Ознара из–за грани. — Я не… Кто это был?

— Четвертый из четверых, — сказала девица Фаст. — Помнишь? Конь белый, конь рыжий, конь вороной, конь бледный. Зло, Война, Голод и Смерть. Четверо, но не пятеро.

— Постой, постой, — мэтра постигло озарение. Рауль вдруг осмыслил, что именно ему показали. И что сказали. — Это был… Была Смерть, верно, да?

Жанин кивнула.

— Четверо, как у апостола Иоанна, — скороговоркой тараторил Рауль, стараясь не потерять мысль. — Канон, догматический фундамент, что связано на Земле, связано и на Небесах, так? А кто пятый о котором сказала Смерть? Пятый? Пятая печать Апокалипсиса, убиенные за слово Божие? Нет, не подходит! Всадник четко произнес «нас четверо»!.. Святые угодники — я же видел пятого собственными глазами! Пурпурный король! Чудовище, спущенное с цепи!

— Видите, сударь, и неграмотная деревенская знахарка может на что–то сгодиться, — ровным тоном ответила Жанин и молча ушла в дом.

* * *

Вернувшись ко второй половине дня в родной Леклюз, Кловис по прозвищу «Бычок» чувствовал себя как и всегда преотлично — он отроду был сильным человеком, к которому не прилипала никакая хворь. Привез гостинцы из города. Пикардийских медовых петушков младшим детям, отрез тонкого зеленого сукна жене на платье к долгожданной Пасхе, для нужд хозяйственных прикупил у городского кузнеца новый сошник плуга.

О господине де Партене Кловис и думать забыл.

После ужина девятилетняя дочь Кловиса Анна–Франсуаза пожаловалась на тошноту — надо думать, покушала лишнего. Сыновья Амабль, Люка и Виржин с наступлением сумерек внезапно слегли с жаром, хотя еще днем были совершенно здоровы.

— Пойди–ка к травнице Сигелинде, — Кловис, вздохнув, вынул из пояса подаренный мадам Верене денье турнуа и передал жене. — Заплати. Лихорадки только не доставало — через месяц сеять, болеть не дóлжно. Пойди, пойди, Сигелинда свое дело знает.

Верно: деревенская травница была на все руки мастерица: роды примет, от ломоты в спине избавит, паршу травяными примочками за считанные дни выведет. Еще ее бабка и прабабка в Леклюзе целительством занимались, и все предки по женской линии начиная со времен славного короля Дагобера…

* * *

…Полторы недели спустя из семьи в тринадцать человек в живых остались только сам Кловис Бычок и его четвертый сын, Ноэль–Медерик. Всего в Леклюзе выжили девятеро из шестидесяти семи прихожан, числившихся в церковной книге. Сделать об этом запись было некому — кюре отдал Богу душу на шестой день после поездки Кловиса в Аррас.

* * *

Филипп де Валуа прозванный в народе «Счастливым», шестнадцатый король Франции считая с Гуго I Капета и первый монарх новой династии, сменившей угасшую двадцать лет назад линию Капетингов, стоял на вершине башни Буа, одной из четырех «больших парижских башен» возведенных сто пятьдесят лет назад там, где городские стены упирались в реку.

По левую руку вздымалась темная громада Луврского замка непосредственно примыкавшего к Буа, в одной миле на восток поблескивал огнями остров Ситэ — сердце древней Лютеции. На улицах и набережных жгли костры, не жалея дров и угля.