Охранитель - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 57

— Это вы верно подметили, — злобно оскалился комтур. — Любимец! Ему хотелось нравиться! Быть благодетелем! Город подновил, дворец какой отстроил! Подарки благородным, младших сыновей в Париж ко двору пристраивал, дочурок прихлебателей сватал за важных господ с юга… Лицемерная тщеславная скотина! Готовил свое триумфальное возвращение!

— С юридической точки зрения его права на графства ничтожны, — встрял Рауль, в котором проснулся стряпчий. — Даже если будет неоспоримо доказано происхождение от Маго д’Артуа, возникнет множество вопросов!

— Не скажите, — покачал головой брат Михаил. — Гонилона поддержала бы Церковь: светское графство могло превратиться в графство–епископство, наподобие Камбрэ. В столь огромный куш авиньонская курия вцепилась бы мертвой хваткой! На пути стояло всего две преграды: смерть бездетного Филиппа де Рувр и документальное подтверждение знатности рода, благородные свидетели… Свидетелем должны были стать вы, де Лангр? Вам больше семидесяти, архидиакону сорок семь, по возрасту подходит — к рождению Гонилона вы были дееспособны. Вопрос: отчего ждали так долго?

— Вы еще спрашиваете? — вздохнул комтур. — Тогда почему я здесь, в этом провонявшем уксусом подполе?

— Потому, что за преступления нужно ответить не только перед судом небесным, куда вы попадете еще до полуночи, но и перед судом людским, — со льдом в голосе проговорил доминиканец. — Власть мирская, власть церковная — тщета и бренность, по сравнению с властью сверхъестественной. По вашему, разумеется, мнению. Сколько лет вы пытались открыть Дороги атребатов, в надежде подчинить себе то, что живет по ту сторону ?

— Подчинить? Насмехаться изволите, ваше преподобие?

— Мне не по чину фиглярствовать, мессир. Заняться изысканиями вас заставил Гонилон?

— Отчасти. Дорога в лесах Дуэ известна с позапрошлого века — ею пристально интересовался Орден Храма, в местном командорстве имелись записи, изъятые инквизицией в триста седьмом году. Но посвященные помнили о старой легенде галлов–артебатов и без свидетельств на пергаменте. Боги, появляющиеся ниоткуда…

Брат Михаил скривился так, будто Сигфруа де Лангр прилюдно сказал что–то неправильное, не предназначенное для слуха остальных. Быстро взял себя в руки:

— Значит, вы сами рассказали о Прорехах архидиакону?

— Тоже неверно. Гонилон явился в комтурию много лет назад и попросил… Нет, потребовал! Потребовал содействия! Знал. Я догадываюсь, откуда.

— Кажется, я тоже, — задумчиво протянул брат Михаил. — Его родная тётка. Та самая Беатрис д’Ирсон. Ближайшая подруга предполагаемой матушки и племянница предполагаемого папаши бастарда. Сгинувшая магичка. Круг замыкается, а, мессиры? В архивах инквизиции смерть дамы Беатрисы не зафиксирована. Я изучал дела тайной службы короля — там тоже ни слова. Человек не способен исчезнуть бесследно! Особенно знатная дворянка, знаменитая своими интригами при дворе графини Маго!

… — Она никуда не исчезла, — со стороны лестницы в аптеку послышался знакомый Раулю голос. — Всего лишь сменила облик.

По ступеням медленно спускалась мадам Верене. Некрасивая пожилая женщина. Конечно, она знает как открыть магический замок подвала…

Жак остался спокоен, даже не шевельнулся.

Баварец фон Тергенау незаметным движением переместился за спину преподобного — защитить брата Михаила при необходимости.

Рауль замер, будто завороженный взглядом василиска.

Жан де Партене, барон де Фременкур, едва слышно присвистнул и пробормотал что–то отрывистое и выразительное на неизвестном языке.

Комтур де Лангр перекрестился бы, да руки связаны.

Импульсивные сицилийцы схватились за клинки.

Было чего испугаться. Человеческий лик стремительно менялся, трансформировался, оплывал — старуха Верене превращалась , но в изменениях не было и следа черной магии, обыкновенное умение Древних, «старших рас», существ иного порядка, доселе бок о бок живущих с людьми.

Исчезала полнота, разглаживались в белесом сиянии морщины, незнамо откуда взявшийся ветерок сдувал темные паутинки, в которые обратилось вдовье платье. Ощутимо пахнуло морозцем.

Рауль на миг углядел знакомый силуэт ореады, замещавшийся чем–то иным — лицо с выдающимися скулами было гладко и свежо, точно молодая женщина только что встала ото сна. Стройная, длинноногая, пышногрудая красавица зашагала вниз по лестнице, и казалось, она ничуть не торопится, даже медлит — так ровно и спокойно она выступала.

— Надо полагать, — гулкую тишину нарушил ровный голос брата Михаила, — мы имеем честь приветствовать Беатрис д’Ирсон? Не просто тётку, но еще и былую возлюбленную архидиакона Арраса Гонилона Корбейского и мать его ребенка, известного под именем Гийом Пертюи?

— Ты очень умен, смертный, — произнесла ореада. — Что–то непостижимое… Исключительные способности для вашего краткоживущего племени. Да, ты прав. Это я.

— Почему вы решили вдруг открыться, а не бежать, сбросив узы плоти?

— Ты подошел слишком близко к разгадке. Бежать мне некуда. Зачем тянуть время? Спрашивай.

— С ума сойти, — едва слышно сказал барон де Фременкур. — Во что вы меня втянули, преподобный?

— Скоро узнаете, ваша милость. Очень скоро. Буквально сейчас.

* * *

Вечер в «Трех утках» не задался — гостей необычно мало, из благородных вовсе никого: после нарушения перемирия с англичанами большинство способных носить оружие дворян отправились в крепости на рубежах Артуа, бдеть.

Зашли полдюжины цеховых подмастерьев из тех, что помоложе, несколько соседей–обывателей, обменяться немудрящими мещанскими сплетнями.

Явился мрачный как туча ганзейский купец, судя по одежде немец откуда–то с севера Империи, Любек или Штральзунд — застрял в Аррасе из–за преотвратной погоды и чиновничьей лености: служба прево не спешила выправить подорожные.

Двое нищенствующих монахов скромно попросили пива, ржаного хлеба и рыбы.

Один из святых братьев непрерывно кашлял.

Добряк Гозлен накормил–напоил всех, не забывая собирать умеренную плату даже с благочестивых францисканцев, ходивших по окрестностям в поисках подаяния — тут, извольте видеть, таверна, никакой благотворительности. На приходской храм я и так жертвую еженедельно, да еще десятина…

Гозлен приметил, как из угла рта задыхавшегося от кашля монаха вытекла тоненькая струйка крови. Еще не хватало — чахотка!

И ведь не выгонишь, нехорошо инока на улицу выставлять только потому, что болеет! Не по–христиански. Впрочем, как знал владелец «Трех уток», чахотка, равно и проказа, прилипает долго.

Таверна опустела с темнотой. Гозлен подождал до времени, когда на кафедрале начали отбивать час повечерия, отпустил прислугу и запер двери, оставшись наедине со своей сожительницей, девицей Клоди Максанс — Мать–Церковь, конечно, жизнь во блуде и грехе не благословляет, но это временно: свадьба назначена сразу после будущей Пасхи.

Поднялись наверх, в хозяйские покои.

Разоблачились, легли в постель.

Последний раз в своей жизни занялись любовью.

Гозлен из Эрмавиля и девица Клоди умерли во сне, перешедшем в септическую кому, пять часов спустя.

Давешний францисканец был болен вовсе не чахоткой.

* * *

Монах пережил Гозлена немногим более чем на кварту, скончавшись глубоко ночью в дормитории обители, где уцелевшие обнаружили на рассвете семьдесят шесть трупов с почерневшими лицами и пятнами от кровоизлияний на коже.

* * *

Аррасский прево Саварик Летгард после дня разъездов по делам королевской службы почувствовал, как в паху начало что–то мешать — неужто возвращается лишай, от которого избавили ртутные мази мэтра Ознара?

Прево оставил лошадь в конюшне, прошел в дом. Кликнул слугу — помочь раздеться. Справа на бедре набухала шишка, небольшая опухоль размером с желудь. И еще одна под челюстью, ближе к уху. Третья под мышкой. Начинало познабливать.

Летгард почти не прислушивался к разговорам о чуме, признаков заразы не знал, а потому не особо беспокоился: такое случается когда продрогнешь на ветру. Приказал принести с кухни горячего вина и ушел в опочивальню, отлежаться.