Страж - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 12

– Трактирщик!

– Да, ваша милость? – Адам тут же материализовался перед бароном.

– Вот, это тебе за то, что вчера оказался дерзок и дерзость твоя пошла на пользу моей дочери. – С этими словами Мерхайм бросил на стол туго набитый кошель.

Хм… Однако спесь не мешает ему быть щедрым. Адам мог поклясться, что в кошеле отнюдь не серебро. К тому же там столько, сколько ему не заработать не то что в трактире, но и промышляя всеми темными делишками. Ну да, он не святой – пробавляется связями с лихим народцем и контрабандой. Правда, особо не зарывается. Но все, что касается матушки Аглаи…

– Прошу прощения, ваша милость, но за постой баронессы и стол здесь слишком много, – нервно сглотнув – уж больно велик соблазн, – ответил Адам.

– Ты отказываешься от вознаграждения?

Нет, ну чего злиться-то? Никто ведь не заламывает цену и не покушается на твое золото. Наоборот, все оставляют тебе, до последнего серебреника. Вот поди пойми этих благородных!

– Вы простите меня, ваша милость. Я бы с радостью принял столь щедрую награду, но не могу. Еще родитель мой мне заповедал заботиться о матушке Аглае, как о родной матери, и даже не пытаться заработать на ней хотя бы серебреник. Да я и отношусь к ней, как к матушке. И сына ее на ноги поставил, воспитывая, как младшего брата.

– Впервые встречаю столь честного трактирщика. Но ведь такого быть не может!

– Беды на наш род обрушатся, коли за ее дар начнем брать плату. А мне этого не нужно, – вздохнул трактирщик. – И ей не предлагайте. Бесполезно это. Да и не знает она, что такое серебро или золото. Ее даже их блеск не прельщает. Покрутит в руках, покрутит да и выбросит.

– А как же плата за постой?

– Тут все честь по чести. Я же не предлагаю остаться у меня в трактире, ее милость сама изволила. За девочку ничегошеньки не прошу, она в гостях у матушки Аглаи. Только за комнату, что занимает баронесса, но плата самая обычная. А коли не останется, так и того не надо.

– Выходит, ты связан обетом, – понял все до конца барон.

– Это так, ваша милость, – вздохнул трактирщик.

– Бедолага. Это же, получается, каждый тебе предлагает золото, а ты должен отказываться.

Ну вот, нормальный же человек. Может и без высокомерия вести себя. Вот только не ту тему он выбрал для шуток. Адаму такие шутки – как если за причинное место ухватить да сжать изо всех сил. Но тут уж он бессилен. А главное, не только из страха он себя так ведет, но и от искренней любви к этой женщине, которую чтил даже выше покойной матери.

– Ладно, не расстраивайся так, трактирщик. Сколько у тебя комнат?

– Две, ваша милость.

– Ну тогда я займу обе на все время, пока Агнесса будет здесь. И слуг моих принимай на постой. Сараи-то найдутся, чтобы разместить?

– Это как плата получится? – усомнился Адам.

– Понимай как знаешь. Но с другой стороны, ты меня не зовешь, людей размещать не предлагаешь. Это я переезжаю к тебе из другой гостиницы.

– Но плата обычная, – тут же поспешил уточнить Адам. Беды – они никому не нужны, а уж ему-то в последнюю очередь.

– Ну что ты упрямишься? Мясо наисвежайшее, еще и часу не прошло, как тот барашек на лужке пасся. Ну не могу я, болею. Понимаешь? Давай не упрямься и ешь. Вот же упрямец! Ну тогда сиди голодный.

Отчаявшись накормить своего питомца, мужчина героического сложения бросил кусок мяса в клетку, впрочем, открытую. Потом устало вздохнул и, переломившись в поясе, упер ладони в дрожащие колени. Вообще-то его можно назвать и стариком, потому как на вид ему лет шестьдесят, а то и больше. Однако, глядя на эту живую гору, все такую же крепкую, как в годы своего расцвета, меньше всего думаешь о старости. Сила легко угадывалась, несмотря на то что вид у него сейчас не самый бодрый.

Что-то он совсем расклеился. Уж и не помнит, когда в последний раз так болел. И с чего бы это? Неужели тот дождь, под который он попал на охоте, виновен в его хвори? А может, это старость решила все-таки заявить на него свои права? Жизнь он прожил бурную. В ней было все: от нестерпимо палящего солнца до ледяного холода и сырых подземелий. Причем в последнем месте ему доводилось бывать в различном качестве.

Он лично вел дознания и был знаком со многими пыточными во многих замках. Он же являлся и узником самой глухой темницы в королевской тюрьме, для особо опасных преступников. Там он провел ровно год. Даже его самые верные шпионы не рискнули ему помочь. А может, попросту обрадовались, что тот, кто держал их в ежовых рукавицах, сейчас неспособен им ничего сделать.

Прошел он и через пытки. Но он оказался тем самым пленником, которого так и не удавалось разговорить. У него такого не случалось: заговаривали даже самые упрямые и фанатичные подследственные. Несмотря на длительные допросы, длившиеся, казалось, целую вечность, он не выдал ни одного из своих соглядатаев, ни в Несвиже, ни в других королевствах. Он не сказал ничего.

Он был не просто особенным. Он стал легендой, но не только благодаря своему стальному характеру. За это отдельная благодарность Теду, палачу королевской тюрьмы, с которым их связывали многие часы, проведенные вместе в мрачном подземелье, когда они вместе дышали царящим там смрадом. Тед многому научился у барона Гатине, верного пса покойного короля Георга Третьего и, как утверждали, всего королевского рода. Сторожевой Несвижский Пес – это прозвище известно далеко за пределами королевства. Так вот, было дело – они с палачом вместе выпили по чарке вина все в том же подземелье за упокой короля, когда тот умер. За все время знакомства барон ни разу не удосужился подать руки палачу, еще чего не хватало! Но вот тогда, убитый горем, он отчего-то спустился в пыточную и, обнаружив там Теда, потребовал кружку. Налил вина, потом плеснул в другую, и, не чокаясь, каждый из них осушил посудину. Вот и все. Но старина Тед этого не забыл, и плевать, что тогда барон был в расстройстве чувств и слабо соображал, что делает. Это была великая честь, и это осталось с палачом на всю жизнь.

Нет, он не прикладывал к телу Жерара холодное железо, оно было раскалено как положено. И стальные шипы самым натуральным образом впивались в его плоть. Клинья, вбиваемые между досками «загросского сапога», исправно давили на них и самым настоящим образом дробили голени допрашиваемого. Тут Тед ничего не мог поделать, потому как очень легко мог занять место рядом с бароном. Но палач понимал, что единственное, чем барон сейчас может отомстить тем, кто над ним куражится, – это молчание. Поэтому когда Жерар уже приближался к грани, когда готов был заговорить, Тед слегка перегибал палку – и допрашиваемый лишался сознания.

Его приводили в чувство, ему давали время прийти в себя, и все начиналось сначала. Казалось, барон должен был возненавидеть человека, из-за которого все повторялось вновь и вновь, но он был ему признателен – только благодаря этому он оказался на свободе.

Барона обвинили в государственной измене. Но вот ведь странное дело – во время пыток допрашивавшие в основном интересовались его осведомителями и связями, открыто желая вскрыть всю его сеть, которой он, словно паук, оплел все королевство и территории за его пределами. Их интересовал его личный архив, который находился в тайнике. Его родовой замок и дом в столице прощупали и простучали до последнего камешка, но все тщетно.

Они прибегли даже к помощи темного мастера: его тайно провели в темницу, чтобы зачаровать барона и заставить все выложить. Но даже измученный нескончаемыми пытками, он только рассмеялся в ответ на эти потуги. Выяснилось, он из очень редкой породы людей (такие встречаются один на несколько десятков тысяч), которые попросту не поддаются чарам.

Если бы им удалось получить желаемое, в их руках оказалось бы мощное оружие. Настолько мощное, что они могли сами прийти к власти. Но Жерар выдержал. Через год король потребовал в конце концов представить ему доказательства вины барона, а главное – его признание. Обвинители попытались сфальсифицировать документы и даже прикончить узника, который никак не хотел издыхать. Но король оказался достаточно умен и прозорлив.