Дикая охота (СИ) - Васичкина Екатерина Васильевна. Страница 18

Она замурчала. Вообще-то человеческое горло совершенно не приспособлено для таких звуков, но когда такие мелочи останавливали Томирис?

И правильно, зачем слова, когда умеешь мурчать?

— У меня была кошка в детстве. Большая рыжая крысоловка. Она иногда приходила спать ко мне.

— Я уже ревную, — улыбка ее тоже была сегодня нежной. И почти не ехидной.

— Не стоит. Ты — вне конкуренции. Я любила ее. Думала, что люблю. Но, стоило мне уйти из дома, так я ни разу о ней и не вспомнила.

— А еще у тебя был отец.

Она обняла меня еще крепче, будто пытаясь не дать сбежать от разговора. Да я и не собиралась.

— Был. Я сначала скучала по нему. Потом… потом тоже скучала. Мне было десять лет, когда я ушла.

— Но он все равно остался твоим отцом, да? — киса говорила тихо и очень серьезно.

— Да. Я не могла поступить по-другому. Ведь так? — слез не было, они стояли горячим комом в горле, но до совершенно сухих глаз не доходили.

— Ты все сделала правильно.

— Мне так одиноко — это позвучало очень жалобно, я даже сама удивилась.

— Ничего. Теперь я с тобой, — ее поцелуй был едва ли не по-матерински нежным, без следа страсти. Ну… почти.

— Ты со мной.

— Больше не полезешь под стрелу?

— Полезу. Я… я должна. Это цена.

— Отдать жизнь? — она чуть отстранилась, но объятий не разомкнула.

— Ну… не только жизнь… то есть… все, что ему понадобится.

— Ого! А если ему что-нибудь неприличное понадобится?!

— Тоже мне, беда!

Томирис улыбнулась и снова меня поцеловала. Все так же нежно и сочувственно. Она и правда все понимала. Даже лучше, чем я сама. Хорошая она, хоть и вредная.

В комнате было темно. Ночь укутывала стены, делая их невидимыми, оставляя нас в ирреальном, загадочном пространстве. В мире, где не было других источников света и тепла кроме прекрасной женщины в моих объятьях. Кроме черных глаз с затаенным пламенем в самой глубине.

— Мне нравится твой взгляд.

— Да?

— Еще бы, — она чуть усмехнулась уголками губ, — а он ведь тебе нравится?

Я уже почти утонула в омуте ее тягучей нежности, почти уснула, убаюканная ее такой плавной сегодня страстью, тщательно контролируемой, греющей, поэтому не сразу поняла, о ком она спрашивает.

— Нравится. Он красивый. И сильный. И еще… есть в нем что-то такое… правильное.

— Тогда боги тут не при чем. Ты бы и так полезла под стрелу?

— Не знаю… да и какая разница сейчас? Особенно если ты не перестанешь…

— Не перестану. Я соскучилась.

— А я — ранена. Тяжело. Тома… ладно, не так уж и тяжело…

Утро началось со стука в дверь. Оказывается, моя кошара с вечера подперла ее неизвестно как добытыми ею вилами, перекрыв доступ в помещение всем желающим, коих, судя по голосам за дверью, было не мало.

— Римма, ты спишь?

— Мама, вставай! Уже утро!

— С тобой все в порядке?

Томирис усиленно делала вид, что она ослепла и оглохла, и вообще спит мертвым сном, свернувшись калачиком и укрыв нос пушистым хвостом. Так что открывать пришлось мне.

Боль в руке здорово осложнила этот процесс, кроме того, нащупывая в потёмках хоть какой-нибудь предмет одежды, я умудрилась здорово ушибиться ногой о сундук, что тоже не прибавило мне благодушия, и дверь я распахнула, злобно шипя и угрожающе потрясая трофейными вилами.

— Вот теперь я верю, что ты — могущественная ведьма! — Храфн оглядел меня с головы до ног и присвистнул, — всегда бы так! Волосы всклокочены, рубаха не подпоясана, глаза горят, сама шипит, в руках вилы! Хороша!

— Римма, что-то случилось? Мы не вовремя? — чувство юмора Эйнара заметно уступало аналогичному чувству предводителя.

— Простите, — я попыталась одновременно спрятать вилы и привести в порядок прическу, — я… неудачно встала.

— Да, мы слышали… И твое мнение по этому поводу тоже. А меня за такие слова ты ругаешь!

— И правильно делаю! Чего вы пришли-то в такую рань? Соскучились?

Они как-то странно переглянулись и синхронно повернулись куда-то вдаль. Я проследила за их взглядом и удивленно охнула. Напоенная моей кровью ограда светилась бледно-голубым, но вполне отчетливо различимым светом.

— Давно оно так?

— Ага! — голос Храфна никак не мог определиться между насмешливым и встревоженным, — С ночи. Торвальд сказал, что это последствия твоей магии, но как-то не уверено, так что долго мы не выдержали. И, судя по нецензурному выражению твоего лица, не ошиблись. Так чего нам ждать?

— Последствия… да… это… враги…

— Мам, никого нет! Я проверял на невидимость.

— А они видимые. Только далеко еще. Забор ваш теперь вещий. Я, кажется, переборщила с мерами безопасности. А враги… враги далеко, вот их и не видно. А… Храфн, ты ждешь какого-нибудь нашествия. В тебя вчера стреляли… это они?

— Они… наверное… подожди, что значит: «вещий забор»?!

Другого объяснения я не видела. Вообще-то, кровь должна была предупредить о приближении магии, нечисти и прочих мистических неприятностей, но что-то явно пошло не так. Или чересчур так. Прикрыв глаза, я услышала шаги нескольких десятков человек. Просто людей, без всякой магии. Очень интересно… на нас что, напали?

— Мррр? Враги? — Томирис прошуршала мимо меня и безошибочно обратилась к человеку, который был больше всех в курсе происходящего.

— Ого! Эээ… Томирис? Вы… очаровательны. В любом облике.

— Я в курсе, — из трепетной красотки она уже успела превратиться в суровую наемницу, но убийственная красота никуда не делась, — что происходит? У тебя конфликт?

— Да, что-то вроде того… я в четвертый раз отказался жениться на дочери одного князя… недалеко тут живет… так что вчера мне привет был от матушки нежной девы, а теперь, значит, батюшка ее в гости пожаловал. И что они во мне нашли?

— Ты — очень привлекательный! Могу их понять.

Коша на секундочку оторвалась от завораживающего всех присутствующих процесса вооружения, чтобы окинуть конунга цепким оценивающим взглядом и вернулась к клинкам.

Вообще-то, я сама делала это заклинание, так что знала каждый нож, но даже мне было удивительно, сколько же всего она может на себя навешать! Что уж говорить о неподготовленном зрителе. Когда изящная брюнетка достает прямо из воздуха с десяток метательных ножей, тяжелый охотничий нож, тонкий стилет, и два легких меча, окружающие впадают в транс и отказываются из него выходить. Удивительное зрелище. Богиня войны за утренним туалетом, да и только!

— Так, стоп! Томирис, ты и без того популярностью пользуешься! А этот мамин!

— Так я для нее и говорю! — коша закончила вооружаться и принялась собирать в косу растрепанные волосы, — смотри, Римма, блондин, глаза голубые, чело благородное, спина сильная… что еще тебе нужно?

— Мне нужно, чтобы вы, два умственно неполноценных вояки не имеющих представления о приличиях заткнулись и дали уже высказаться человеку! Это не кабацкая разборка, между прочим, и не вы тут командуете!

Мгновением позже, злость улеглась, но яростный взгляд я решила не гасить. Если этим двум дать поблажку, то они до послезавтра будут пытаться устроить мою личную жизнь! Да и вообще, должна же была быть у них хоть какая-то тактичность! Особенно у Торвальда, его же я воспитывала… ну, пыталась, по крайней мере… ладно, не будем о грустном… И все равно, можно и потише, вон засмущали человека вконец! Все лицо красное.

— Ну, отчего же, девушка права. Я — такой!

Как вы понимаете, единственным смутившимся человеком была я. Ну и еще Эйнар немного, но ему-то легче, это не его нагло сватают!

— Давайте потом это обсудим! Храфн, тебе разве не надо как-то… ну… воевать?

— Вообще-то да. Но мы вернемся к этой теме! Римма, ты можешь сказать, где враги?

Три дня от них не было никаких вестей. За это время я успела напрочь извести себя тревогой, раз за разом представляя батальные картины одна хуже другой. Все мои знания о боях и сражения ограничивались минимумом, необходимым всякому образованному человеку для подержания светской беседы, да еще практикой в военно-полевом госпитале во время одного международного конфликта, значения которого я так и не поняла. Чего они там делили? Мне объясняли, конечно, но поток раненых не прекращался, а мне было всего пятнадцать лет и страдания живых людей меня занимали гораздо больше. С целителями вообще всегда так. Чужие ранения для нас ощутимы почти физически. Как зуд где-то между полушариями мозга. Там вообще-то чувствовать совершенно нечем, но мы все равно чувствуем. И чем сильнее болезнь, тем концентрированнее ощущение. А уж когда вокруг одни только раненные, стонущие, страдающие, распространяющие вокруг себя ауру страха и боли, заниматься политикой практически невозможно. Да и ничем вообще.