Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна. Страница 12

Когда радио умолкало, оно становилось для Миши источником печали. Как-то в четыре года он встал на кровать и полез на стену, где висело радио, си не смог дотянуться до него и дернул за провод. Радио свалилось

к нему на кровать, и Миша стал в него заглядывать чтобы посмотреть на того, кто в трудные минуты облегчал ему жизнь.

Тот, кто сидел в коричневом ящике, никогда Мише показывался, но все про него знал, словно сам когда-то

находился в его положении, и старался его успокоить, пел ему разные песни (не только про волка), играл ему музыку, которая уносила его далеко-далеко, никто не знал куда, так что комната становилась не похожей на комнату, а мама – на маму.

Миша искал в том ящике хорошо ему знакомых певцов и музыкантов, но никто ему не являлся, не выходил навстречу. Тогда Миша разломал ящик, никого не нашел, и заплакал от обиды и обмана, и кричал ровно четырнадцать часов, и ослаб от крика.

Отец, только что вернувшийся тогда с мотогонок во Франции, бросил награды и чемоданы на пол и, не переодеваясь, побежал в магазин радиотоваров, где специально для Миши купил новую радиолу "Эстония".

К телевидению Миша приобщился с трех лет и смотрел только те передачи, где участвовали музыканты и танцоры. Балет он мог смотреть часами. После окончания передачи он начинал танцевать и повторять запомнившиеся ему движения. Он проделывал это с таким изяществом и вдохновением, что мама, войдя однажды в комнату, не поверила своим глазам: ей показалось, что маленькая стройная фигурка, танцевавшая в комнате, выпала из телевизора и вот-вот снова туда вернется… Но фигурка замерла, и мама узнала своего сына, смущенного и потупленного.

– Вот еще новости! – сказала удивленная и недовольная мама. – Ты не девочка, Миша, незачем тебе вертеться перед зеркалом, да еще в таких дурацких позах!

– Я танцевал, – тихо сказал Миша.

– Возьми лучше молоток и забивай в стену гвозди, любые гвозди в любую стену нашей комнаты и папиной тоже!

– Не хочу, – ответил Миша, краснея, – я хочу танцевать, отведи меня, пожалуйста, туда, где учат танцевать!

Его дикое желание вывело маму из равновесия:

– Ты не девочка, а парень, и я не допущу, чтобы ты занялся легкой жизнью, жизнью бабочки.

– А разве она легкая, та жизнь, попробуй ты станцевать так, как танцует Одетта.

Мама попробовала, и у нее получилось смешно Миша смеялся долгим захлебывающимся смехом:

– Не похоже!

– Забудь про танцы, повторяю! Тебя ждет клюшка, коньки, слалом, боксерские перчатки, отцовский мотоцикл и прыжки с парашютом.

– Мне неинтересно, я – другой!

– Ты будешь таким, каким надо. Как твой отец!

Мишин отец был мотогонщиком международного класса и, когда Мише было пять лет, разбился на соревнованиях в Польше. По мнению мамы, он был настоящим мужчиной: он не мог дожить до старости и умереть от болезней, слишком любил он риск и скорость, чтобы долго жить. Трижды его собирали по частям, вставляя в него стойкие запчасти, и он снова вскакивал на мотоцикл. Но в последний раз для сборки не хватило природного материала, и он исчез из жизни молодым и поселился на стене – радостное мальчишеское лицо, с чуть длинноватым носом и прищуренными глазами, и никаких следов сверхчеловека. Он был самим собой, и никем иным. Так и ушел он, не дрогнув перед жизнью.

Миша запомнил отца, пропахшего бензином, всегда смеющегося, всегда уезжающего или приезжающего, запомнил его страстные разговоры о соперниках, дорогах и наградах…

Отец почти не бывал дома и не принимал заметного участия в Мишиной жизни. Он все обещал, что когда-нибудь доберется "до этого парня, который напоминает скорей одуванчик в поле, чем будущего гонщика". Сердце отца было занято мотоциклом, и мало было дорог, которые могли бы нарушить слитность, единство стальной фигурки мотогонщика и его мотоцикла. Неистовая любовь к спорту заслонила от отца маленький живой росток, и, умирая, он подумал лишь о себе: "А ремонт затянется на неделю, не меньше, не успею в Финляндию!"

Жену и сына он любил, но все ему было недосуг выразить эту грустную любовь, потому что он думал о них только в поездах и самолетах, наших и иностранных, глядя на одно и то же голубое небо, терзаясь мыслью, что мало выказывает им свою любовь, свою тоску по ним. Но стоило ему вернуться домой, и он забывался до следующих отлучек и разлук.

Потеряв отца, которого он втайне очень любил, Миша всю силу чувства обрушил на мать, а та словно оглохла от своих внутренних криков, словно ослепла. Завороженная образом мужа, она ковала из сына характер и растила в нем человека, повторяющего отца своего. И тогда из-за глухого маминого насилия и родилась в Мише потребность противодействия, а музыка стала ареной этого захватывающего поединка.

Казалось бы, объятый недоступной остальным первоклассникам недетской страстью, он должен был сторониться их, а он, наоборот, тянулся к ним, особенно к Гончарову, собравшему в себе те качества настоящего мальчишки, о которых мечтала мама. Гончаров, со своей стороны, отличал Мишу тем, что Мише попадало от него чуть меньше, чем Сане. Еще Миша охотно дружил с Аллой Щукиной и целых четыре года был ей преданным другом.

Мишиной маме Алла не нравилась. По ее мнению, Алла была похожа на сонную муху. И Гончаров ей тоже не нравился, хотя он отвечал всем требованиям, которые она предъявляла своему сыну. Гончаров все-таки пугал ее.

Мишина мама была инженером по радиоаппаратуре и мастером парашютного спорта. Она отличалась от остальных мам первоклассников тем, что в своей жизни испытывала такие острые ощущения, от которых все другие мамы, наверное, безоговорочно отказались бы: не только прыжок под куполом парашюта привел бы их в состояние сильнейшего страха, но даже мысль о таком событии вызвала бы у них сердечный приступ.

Мишина мама прекрасно чувствовала себя в воздухе и с небесной высоты имела право судить о многих вещах остро и категорически. Она, например, считала, что, поскольку осталась одна, воспитывать сына ей необходимо в строгой, мужской манере, чтобы он не стал похож на тех парней, которые и по виду и по характеру превратились в некое подобие своих мамаш.

У себя в парашютной секции она встречала таких ребят и с трепетом ждала того часа, когда в самолете окажется ее сын и они вместе с ним нырнут на землю. Как он себя поведет, сможет ли он прыгать, захочет ли, не струсит ли, как некоторые из ее учеников, так и не ставшие ее последователями? Холодея от предчувствия своего поражения, она твердо решилась воспитывать сына в отца, Которому сам черт был не брат.

Увидев Мишу танцующим, она пережила страшное разочарование. Но взяла себя в руки и в тот же день составила сыну новый комплекс физических упражнений и пообещала весной свести его в парк Победы, где есть аттракцион – спуск на парашюте.

Однако Миша заболел тяжелым гриппом, и ей пришлось выхаживать его две недели, так как он буквально был между жизнью и смертью.

Через две недели она вышла на работу, а Миша оставшись один дома, в свое удовольствие слушал радио и "Эстонию", которую ему запрещено было включать, и ему показалось, что только тогда он и стал поправляться, когда сидел дома один и слушал подряд все музыкальные передачи. Не лекарство помогло ему, а музыка: грипп сдался под музыку Прокофьева.

Когда врач разрешил Мише выходить на улицу, он повстречал Аллу Щукину, которую бабушка вела из школы домой, чтобы дома накормить и снова повести учиться многим искусствам сразу. Алла – по желанию своего папочки – занималась во многих кружках. Пальцев на руке было мало, чтоб их пересчитать. Правда, постепенно из некоторых кружков пришлось Алле уйти по причине отсутствия способностей, к большому горю ее папочки, который вбил себе в голову, что его дочь должна развиться в человека с универсальными способностями. Он исповедовал теорию, по которой выходило, что каждый культурный человек обязательно должен владеть своим голосом, рукой, мыслями и телом и без труда передавать свои мгновенные состояния в образах, красках, музыке и даже в мягкой игрушке…