Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна. Страница 13

Сегодня Аллу и бабушку ждала учительница Светлана Евгеньевна, которая должна была научить Аллу играть на рояле, несмотря на полнейшее отсутствие у нее музыкальных способностей. Сколько раз Светлана Евгеньевна объявляла эту задачу для себя непосильной, но товарищ Щукин, который являлся на ее зов со скоростью призового рысака, начинал ей обстоятельно вдалбливать свою теорию насчет медведей, которые поют в цирке, и обезьян, которые катаются на коньках. Товарищ Щукин обладал редким даром убеждать людей в том, во что они по своим наклонностям не могут и не хотят верить, и всегда оказывался победителем в беседах типа "кто кого переговорит".

Алла тащилась нога за ногу, выискивая любой предлог чтобы оттянуть время. Сегодня ей посчастливилось.

Навстречу бежал на лыжах Миша, без которого она скучала и чувствовала себя в классе совсем одиноко Правда, подружка у нее нашлась – Лена Травкина, но с ней было трудно, не то что с Мишей. Всегда-то он с ней считался, не перебивал ее, интересовался ее рассказами и давал возможность ей мечтать вслух и о куклах и о том, чтобы когда-нибудь выспаться.

А спать она любила даже больше, чем мороженое и кукол, вместе взятых.

– Мишка, ты поправился?

– Здравствуй, Алла! Здравствуйте, бабушка! Я по чти здоров, скоро приду в школу, на самых этих днях!

А вы куда идете?

Вот пообедаем быстренько и – на музыку, сынок, на наше музыкальное образование! – ответила не без гордости бабушка, почему-то вздохнув.

– А можно, я с вами, я не помешаю, я посмотрю только из угла, послушаю, могу даже в коридоре остаться, можно?

– Ну что же, пойдем, Мишенька, – милостиво разрешила бабушка. – Мне хоть будет веселее Аллочкину скуку слушать.

– Я сейчас! – крикнул Миша и побежал домой отнести лыжи.

Догоняя Аллу и ее бабушку, Миша подумал, что в маминых глазах он преступник. Во-первых, вышел гулять без разрешения; во-вторых, уходит далеко от дома; в-третьих, идет на урок музыки. Он замедлил бег, но, сосчитав до трех, закрыл глаза и прошептал:

– Ну и пусть.

По дороге Алла рассказала ему про новости в классе и заодно про свои горести.

– Ни на одну минуту не могу задуматься, глаза закрыть. Только отвлекусь – Наталья Савельевна как сачок на меня забросит, как будто я рыба или бабочка, и ловит меня: слушаю я или нет? А я зевать начну вдруг, ну прямо как крокодил, и остановиться не могу, очень я все-таки невнимательная! Знаешь, как мне без тебя трудно? Ты давай скорее! А знаешь, как я теперь плаваю, я лучше всех в бассейне из маленьких и из некоторых больших плаваю! Как настоящая щука. Вот нырну иногда и назад возвращаться не хочется.

– Ну что ты болтаешь, болтушка ты этакая! Вот скажу отцу, что утонуть собралась.

– Да нет же, бабушка, Алла не про то говорила. Хорошо ей плавать, нравится, а все остальное – нет!

Они подошли к дому, новому дому в новом районе отличавшемуся от соседних только номером да жильцами. Среди жильцов этого серийного дома жила несерийная учительница музыки Светлана Евгеньевна, которая и открыла им двери. Мише так приятно было смотреть на ее красивое лицо, что не хотелось замечать несколько натянутого гостеприимного голоса и улыбки. Миша впервые увидел живую учительнице музыки, и она показалась ему доброй волшебницей!

– Это кто пришел с тобой, Алла? – спросили Светлана Евгеньевна, не переставая улыбаться, отдавая весь свет своих черных глаз Мише.

Он потянулся ей навстречу, хотел все объяснить, но не смог выдавить из себя ни слова, а по телу у него побежали мурашки.

– Миша Строев. Мы с ним на одной парте сидим и в детском саду еще дружили с трех лет.

– Большие друзья, оказывается, вы с Мишей.

– Ну да! Вот только он любит музыку, а я пока не очень!

Светлана Евгеньевна взглянула на Мишу с любопытством и сказала:

– Любит музыку? А музыкой занимается? Вижу, что нет, но не могу догадаться почему.

Лицо ее стало безразличным, и она, указав Алле на рояль, не проявляла больше интереса к мальчику.

– Мама не хочет, – выдавил из себя Миша, ни к кому не обращаясь. В горле у него что-то сорвалось, ! и свое объяснение он произнес хриплым голосом серого волка.

Светлана Евгеньевна уловила в его словах большое непонятное ей волнение и обернулась к нему, удивляясь услышанному.

– Какая странная у этого мальчика мама! Мне проходу не дают некоторые родители, чтобы я, ради бога, учила их детей, а вот ведь есть и другие, оказывается… Я слушаю тебя, Алла!

Алла приготовилась, захватила побольше воздуха, словно ей предстояло нырнуть на глубину, и принялась стучать по клавишам. Звуки, которые выскакивали у нее из-под пальцев, напоминали слабую пожухлую траву, которую замучила засуха и которая не знает, что такое дождь, ливень, спаянный с солнцем.

Не удержалась Светлана Евгеньевна, не дала ученице проиграть пьесу до конца, села сама.

– Неужели, Алла, ты совсем не чувствуешь, что играешь? Вот послушай, как композитор рассказывает о весне: вот сходит снег, вот черные намокшие деревья стоят по колено в воде, и талая вода кажется глубокой! А вот снова мороз пришел, слышишь, лужи затягиваются льдом, а лед тонкий и острый, как бритва!

Светлана Евгеньевна перестала играть и посмотрела на Аллу, растерянную и печальную.

– Нет никогда мне так не сыграть, – вздохнула Алла.

– Можно мне? – сказал Миша. Он уже который раз про себя повторял просьбу и не решался высказать ее вслух.

На цыпочках, почему-то на цыпочках, он приблизился к роялю и, не ожидая ни запрещения, ни разрешения, упал на стул.

– Это не гитара, а концертный рояль, – донесся откуда-то голос Светланы Евгеньевны.

Миша ничего не ответил ей. Сдавленный всем воздухом, заключенным в комнате, он как бы расплющился на стуле, и руки у него висели по швам.

– На нем нельзя заиграть ни с того ни с сего, – уже отчетливо донеслось до него. Но, как горная страна, как огромная скала, высился над ним рояль, и он, полный невыразимого страха и отчаяния, дотронулся до клавишей.

Получился одинокий звук, но и в этом робком звуке он услышал свой жалобный плач, будто он, маленький, лежал в коляске или на кровати и плакал по неизвестной причине. И сейчас, прижавшись к роялю, он задыхался, но то было волнение артиста, который еще ничего про себя не знал и попросту сгорал от внутреннего огня. Музыка, как вода, струилась под его пальцами, и он узнавал ее, будто она была частица его самого, будто он был построен из нее или соткан. Сам не зная как, он все-таки играл, словно его пальцы давно и неизвестно где, в отрыве от него самого, учились, как им замирать или оживать над клавишами.

Бесчисленное множество мелодий оживало в нем, и он, захлебываясь ими, поддавался им. Слезы душили его, но он не плакал, он уставал, боролся со своими руками и с собой. И Светлана Евгеньевна, потрясенная этой драмой, плавно прошумела в его сторону, подплыла к нему, и вытащила и спасла его из водоворота мелодий, и, прижав его голову-одуванчик к своей груди, долго молчала, слушая, как стучит детское сердце ощутимо близко от нее, и себя вдруг пожалел что это не ее ребенок, что у нее нет ребенка, что никогда не будет.

– Как замечательно! – сказал Миша, осторожно освобождаясь от Светланы Евгеньевны, освобождала от чар рояля, который, оставшись один, снова казал ся ему таинственным, как кит с разинутой пастью.

– Я ждала тебя, наверно, всю жизнь и даже успела состариться, пока ты родился на свет! Я буду с тобой заниматься, будем работать, и когда тебя услышат люди, они будут смеяться, они будут плакать от счастья и от восторга, от благодарности, – говорила учительница музыки, и бабушка, которая держала уж Аллу за руку, чтобы двинуться в обратный путь, увидела, как преобразилась Светлана Евгеньевна, как стала еще прекрасней, и легкая улыбка на губах уже не казалась приклеенной.

– Простите, – сказала, Светлана Евгеньевна, переводя глаза на бабушку. – Я сегодня выбита из привычной жизни, у меня сегодня праздник. Алла, ты к следующему разу повтори сегодняшний урок и постарайся играть поярче.