Осенними тропами судьбы (СИ) - Инош Алана. Страница 102

У Милована было большое желание взять стражника за язык и двигать им самому с подходящей скоростью. Кое-как он понял, что случилось: няньки, проснувшись среди ночи, обнаружили исчезновение княжича Ярослава и подняли крик. Пустая опочивальня государя стояла отпертой, а двое старших сыновей княгини тоже пропали. Сама княгиня Ждана, отправившаяся с утра за покупками, так и не вернулась с рынка.

Милован схватился за меч, но не нашёл его на привычном месте. Ах да, он же его отстегнул, чтоб удобнее было сидеть за столом и пить… Однако ни на столе, ни на лавке, ни на полу оружия не было. Связка ключей также пропала: на поясе болтался только обрезок шнурка. Смутно вспомнилось: мальчишка, потом удар. Жбан валялся на полу в луже хмельного зелья.

– Ах этот пёсий ублюдок!… – с хриплым бульканьем в горле прорычал Милован и поперхнулся.

Как ни странно, этот удар будто расколол чёрный шлем тоски, сдавливавший его череп все эти дни. Начальник стражи вдруг ясно осознал, что натворил, и ему стало тошно уже по другой причине. Отравленный ядом уныния, он позволил себе раскиснуть и допустил похищение княжеского наследника – непростительная, роковая оплошность, за которую Вранокрыл, если вернётся, будет вправе казнить Милована без суда и следствия. Попытка встать из-за стола отозвалась нестерпимой, ядовитой дурнотой, и Милован сблевал на пол – благо, стражник проворно успел отскочить.

Душа схватилась ледком обречённости. Поднятая по тревоге стража ждала приказов, а Милован, казалось, забыл, как произносить самые простые слова. Твердь под его ногами рассыпалась прахом, точно он шёл по рушащемуся над огненной бездной мосту… Дверь тайного хода в княжеской спальне стояла распахнутой, а сорванная занавесь, прежде закрывавшая его от чужих глаз, валялась на полу.

Стражники с удивлением наблюдали внезапную перемену в своём начальнике: только что он был раздавлен и не способен к действиям, а теперь вдруг на его лице расплылась ухмылка, а глаза ожили и вспыхнули азартом.

– Ничего, далеко наши голубчики не ушли, – хрипло засмеялся Милован, потирая руки. – Вперёд! Сейчас мы их тёпленькими возьмём!

Перед отъездом князь приказал перекрыть подземный ход, и его в спешном порядке забрали снаружи решёткой. Работой руководил Кощей – втихомолку, разумеется; всё было сделано тайно в одну ночь. Видимо, похитители об этом не знали и попали в ловушку. Снаружи никто проникнуть не мог: стража знала своё дело; значит, лиходеи уже были внутри. Несомненно, кто-то из своих! Да что там – «кто-то», ясное же дело – Добродановы сынки, ежели их тоже нет на месте. В сопровождении десятка стражников с зажжёнными светочами Милован устремился в ход, окрылённый предчувствием успеха… Похоже, рановато он собрался сдаваться!… Непроницаемая гибельная завеса безнадёжности приподнялась и пропустила свет надежды на то, что не так уж всё и плохо.

Пламя светочей коптило, тревожно озаряя каменные стены хода, проложенного ещё в дедовские времена, а в дробном гулком звуке шагов слышалось: «Настигнем, настигнем. Поймаем, поймаем». У Милована не было сомнений: к исчезновению княжича причастна его мать. Если не вернулась – значит, сбежала, змеюка… А своих старших змеёнышей подговорила украсть Ярослава. Проклятая баба! Но он сам тоже хорош… Угораздило же его поддаться душевной слабости! А она этим воспользовалась, дрянь. В груди зло тлела головешка, оставшаяся от сердца.

Он не ошибся: злоумышленниками действительно оказались Радосвет и Мал. Старший – вылитый Добродан до обращения в Марушиного пса – резко обернулся, блеснув бесстрашными звёздочками в светлых глазах, и заслонил собой братьев. Мальчик был развитой, в свои двенадцать выглядел на четырнадцать-пятнадцать; в руках юного наглеца Милован увидел свой меч. Мал прижимал к себе ревущего Ярослава, а решётка была выворочена вместе с вбитыми в стены креплениями. Сплоховал Кощей, торопил рабочих – вот и вышла халтура…

Шорох ног: стража подалась назад в едином порыве испуга. Загораживая собою половину выхода, за спинами у мальчиков стоял Марушин пёс, озарённый лунным светом – огромная тёмно-серая зверюга с вздыбленной на загривке шерстью.

Шепчущая, косматая тьма дохнула в лицо Милована. Разрушительный желтоглазый разум, таившийся в её недрах, одним движением своей мысли порождал в душе сполохи безумия, оставляя от собственной воли человека только обглоданные кости. Обломки ночной яви были плохой опорой для рассудка, а мужества, чтобы вновь скрепить их, не хватало. Слишком поздно Милован вспомнил, что не следует смотреть в глаза Марушиному псу…

А Радятко, подняв меч и направив остриё в сторону стражи, сказал:

– Взять их!

Оборотень, низко пригнув лобастую голову и изливая из жёлтых глаз потоки сковывающего ужаса, двинулся на Милована. Кто-то из стражников посмелее попытался ткнуть в зверя горящим светочем… Зря он это сделал. Молниеносный бросок – и светоч отлетел к стене, а проход огласился истошными воплями: стражник корчился в стремительно разрастающейся луже крови, в то время как зверь держал в зубах оторванную по плечо руку. Его холодный немигающий взгляд как бы спрашивал: «Ну, кто ещё из вас храбрый?»

Но храбрость больше никто не стремился проявить. Заворожённый шёпотом тьмы, Милован опустился на четвереньки и по-волчьи завыл…

11. Осенняя распутица, чёрный всадник и огненная месть

Ожидание тянулось бесконечной холодной змеёй сквозь душу Жданы. Стемнело, и она зажгла на каменном уступе лампу; постель на куче листьев была устроена с тем расчётом, чтобы её не достигал ветер, иногда всё же задувавший в пещеру. Впрочем, его свежее веяние тут же растворялось в удушливом тепле, и время от времени Ждана поднималась к входу, чтобы подышать и полюбоваться колдовской и немного пугающей красотой этого места. Толстые замшелые стволы деревьев, казалось, содержали в себе зачарованные души заблудившихся путников; иногда в жутковатой гнетущей тишине раздавался странный, протяжный скрип, похожий на страдальческий стон, и Ждана холодела от тоскливого страха, считая благом вернуться к тёплой стене пещеры, поближе к свету лампадки.

Заметив, что пара пуговиц находилась на грани отрыва, она достала игольницу и нитки, которые всегда находились при ней. Волшебные иглы, подаренные Зорицей, сохранились у неё каким-то чудом: они были на поясе передника, в котором она вернулась домой после разрыва с Младой, а потом отправилась на семиструйный водопад, откуда её похитили. Ими Ждана и вышивала тайком солнечные знаки…

Как обычно, перед шитьём она наколола иглой палец и обратилась к Лаладе. На пол пещеры упала красная капля, нитка слегка запачкалась, но Ждана, привычно не обращая на это внимание (ранка от чудесной иглы заживала уже к концу работы), приступила к пришиванию первой пуговицы. По обычаю она зажала во рту кусочек нити, потому как шила на себе.

Вот досада! Нитка лопнула, причём и на игле, и у пуговицы остались слишком короткие обрывки. Ждана отмотала от катушки новую нить и собралась было всунуть кончик в игольное ушко, как вдруг куча листвы и веток, служившая Зайцу постелью, зашевелилась под ней.

С коротким вскриком Ждана спрыгнула с ложа, отскочив к противоположной стене пещеры с удивительным для себя самой проворством. Из ожившей кучи высунулась рука мертвенного, землисто-серого цвета, с кривыми тёмными когтями; пощупав каменный пол перед собой, она размазала каплю крови из пальца Жданы, застыла на мгновение, а потом следом за ней из кучи показалась уродливая лысая голова с острыми ушами и харей, явно напоминавшей мордочку летучей мыши. Раздражённо прищурив глаза-бусинки на лампу, харя омерзительно зашипела, но, понюхав кровь на когтистом пальце, облизнулась. По огромным клыкам, торчавшим во рту существа, окаменевшая от ужаса Ждана опознала упыря. Куча снова зашевелилась, и клыкастая тварь выбралась полностью – костлявая и сутулая, в грязных обрывках одежды, сквозь прорехи на которой виднелись рёбра. Все суставы округло выпирали на тонких конечностях.