Дети Мира - Пекур Екатерина. Страница 60

— Пока ты плескалась, старый добрый Рики предложил поселить тебя тут, мол, отсюда наиболее гармоничный и успокаивающий вид. Сказал, чтобы ты скорее полюбила этот город, — улыбнулся отец, — Раньше это была его комната. Он даже успел вынести все вещи, а уже потом мне сообщил. Спорить с ним бесполезно — в попытках всех осчастливить он упрям, как все шоколадные, да ещё и возраст берёт своё, а?

Я смущенно пожала плечами. Вообще, я подозревала, что теперь мне придется внимательно следить за своим поведением и языком. А всё из-за местных хупара. В моей речи была масса поговорок, которые, как я начинала понимать, могли их оскорбить — ведь тут их считали равными, и они не были зависимы от других рас. Ну разве что добровольно, по душевному расположению — вот как Рики, наверное. И с поведением — вообще могла быть катастрофа. Мой язык просто не поворачивался назвать кого-то из хупара на «вы», и я физически не воспринимала их равными себе. Конечно, Боги свидетели, у меня были друзья-хупара (ну, почти друзья), и я почти всегда была вежлива и дружелюбна со всеми шоколадными в своей жизни, но ведь это была вежливость старшего. Вот же ситуация, да? Я наверняка переживу массу неловких моментов, если хоть на миг выпущу это из головы!

Что, например, связывает отца и этого хупара? Вряд ли отец следует низинной привычке пользоваться услугами семейных шоколадных, но при том старик Рики повёл себя именно как семейный хупара. Или как свободный хупара-клятвенник Семьи. Даже интересно — ведь я смогу выяснить, какие особенности шоколадных обусловлены воспитанием, а какие — наследственностью…

Тяжело вздохнув, я повалилась на кровать.

Отцовский друг-профессор пришёл под вечер. В дверь вежливо постучали, я поспешила её открыть, и за порогом (точно в центре коврика) оказался сухонький крошечный старичок в летнем плаще, идеально выглаженных брюках и элегантных светлых ботинках. Цвет его волос напоминал мой, но среди них, подобно перьям южной птицы, виднелись яркие красно-оранжевые вихры, тем не менее лицо профессора, хоть и обрамленное этим фантастическим убором, выглядело достойным фотографии в академическом издании. На милой, неожиданно щекастой физиономии ЛакЄора горела приветливая улыбка.

— Очевидно, вы и есть Санда, — сказал он улыбающимся (иначе не назовешь) голосом и аккуратно переступая через порог.

Обстоятельно представившись мне («Лак`ор ДаоррИда Серая Скала, учитель, историк, энтузиаст»), профессор снял плащ и, пока я гадала о его расовой принадлежности (исходя из внешности, сложного имени и входа через обычную дверь, а не через порожек), элегантно взмыл к вешалке (ровно настолько, насколько он не доставал до неё) и аккуратно зацепил своё одеяние за крючок.

Не знаю, насколько сильно я разинула рот, но это не укрылось от озорных глаз ЛакЄора.

— Если у человека есть возможность выбора, признак вежливости — входить в дом так же, как входит в него хозяин, — тёплым назидательным тоном сказал он, — Может быть, я неискоренимо сторомоден — нынешние молодые ребята редко соблюдают это правило — но тут уж ничего не поделаешь, — и он с деланным смирением развел сухонькими руками.

Я поспешила пригласить Лак'ора в дом. Идя за крохотным бризом по лестнице, я не смогла сдержать улыбку. Как ни мучали меня личные тревоги, гость мне понравился. Лак'ор выглядел, как настоящий учитель — старомодный, педантичный и милый, притом не только любящий детей, но и уважающий их — хотя детьми для него были уже, наверное, любые особи младше сорока. Но ведь рядом с настоящим учителем быть ребенком не зазорно! Рядом с таким хочется сидеть с раскрытым ртом до самой своей старости!

К тому же старомодность, на которую так лукаво посетовал Лак'ор, меня вполне устраивала — мне претили эти новомодные педагогические штучки — обучающие игры, цветные стены и затейливые книжки. Всё это казалось мне унизительным для всех участников процесса и как-то не подходящим по высокое звание учёбы — можете считать это травмой детства, но, по моему глубокому убеждению, школой могло называться лишь сухое правильное заведение, оснащенное сухими правильными учебниками и любящими педагогами. В конце концов, для чего мы учимся? Чтобы привести в порядок хаотичные юные мозги — а вовсе не для того, чтобы этим самым мозгам потакали в их хаотичности.

В общем, Лак'ор Даоррида Серая Скала поневоле вызвал у меня трепетный ученический восторг.

Отец с воплем заключил старика в объятия, и, пока они хлопали друг друга по спинам, восклицали и кряхтели, изображая свои годы, я спешно метнулась на кухню за чаем.

— Ну, не будем откладывать, — по-деловому проговорил Лак'ор, когда мы вчетвером, вместе с Рики, расселись, наконец, вокруг кофейного столика, — Дитя, я жажду услышать твою невообразимую историю!

Можете смеяться, но оттого, как он это сказал, от его светлого старого лица и ясных тёплых глаз — у меня немедленно возникло желание всё ему рассказать, притом в таких подробностях, каких от меня вряд ли добился бы Ларнико Лиловый Свет или кто-то из советников (ну, может быть, Лакиро в дружеской беседе за чашкой кофе ещё мог бы на что-то рассчитывать). Я немедленно приступила к повествованию — поминутно подбадриваемая слушателями и воодушевлённая их искренним интересом. Опасаясь вызвать скуку своей маленькой аудитории, я нарочно сократила историю, оставив лишь самые яркие, переломные и драматичные моменты — и, хотя каждое моё слово было правдой, под конец я даже начала сомневаться, как это я вообще осталась жива в этаких-то передрягах, и со мной ли всё это было?!

— Феноменально, — наконец с восторгом заключил профессор, — Если я не ошибаюсь, случая такой сильной задержки Проявления не было описано уже лет четыреста! Да ещё и при столь исторических, необычайных обстоятельствах! Вот ведь чудеса! Ну кто мог знать, свидетелями каких необычайных перемен мы станем?

— К добру ли такие перемены? — мрачно заключил отец.

Лак'ор улыбнулся.

— Самал, ведь я учил тебя всему, что я считаю ценным. Быть может, если шайти смогут летать, это принесёт не только зло, но — кто знает — станет путём нашего примирения?

— Пережить бы нам такое примирение, мой старый друг. Вначале они сотрут Адди с лица Мира, а уже потом сообразят, что повод для розни (сиречь разница в способностях) частично нивелирована. Да и то сказать — цивилизация Мира пока, на мой вкус, страдает всеми «болезнями переходного возраста». И, прежде всего, комплексом неполноценности — притом, что ещё страшнее, закреплённым религиозно!

— Это так, Самал, — мягко ответил необыкновенный человечек, — но пути Создателя неисповедимы. Любовь, исходящая от Него, способна менять даже самых страшных людей. Не в Его воле, чтобы Мир погиб в кровавой резне. Ведь такие случаи были! — и все они оборвались при очень странных обстоятельствах! Ты возьми Исход, возьми Хупарскую Смуту, возьми Трёхдневный кризис..! Нет, однажды бесконечная война прекратится, вот увидишь! «Внуки Создателя» повзрослеют. Только достало бы нам любви и мудрости дождаться до этих пор. Не разрушить в застарелой ярости тех, кто первыми захочет шагнуть навстречу.

…Я не знаю, по какой причине, но каким-то образом в этот миг мы с отцом синхронно взглянули друг друг прямо в глаза. Мы наверняка подумали об одном и том же. Отец, усталый прагматик, не верил во всеобъемлющую Любовь своего старого друга и учителя — точнее, почти не верил. Опыт жизни в Мире говорил ему обратное — такой Любви не бывает. Но всё-таки я увидела в нём тревогу — тревогу, что я и романтик Лак'ор можем быть правы, и что он, в таком случае, допускает страшную ошибку. Подаёт свой голос за уничтожение призрачного шанса на Всеобъемлющую Любовь и прощение… В их частном конкретном случае. Но этот миг сомнений… застыл… и миновал.

Опыт и разум взяли в моём родителе верх, и он только грустно посмотрел, как моё лицо вспыхивает яростным вызовом и надеждой. Опустил голову, а потом перевёл глаза на товарища.

— Ты идеалист, мой старый друг. Я хотел бы, чтобы Мир жил по твоим рецептам — видит Создатель, это было бы прекрасно. Но пока… пока я слишком стар и циничен, чтобы хоть на миг расслабиться и поверить в лучшие человеческие чувства — особенно у тех, у кого их сроду не было.