Лесной маг - Хобб Робин. Страница 47

— Можешь идти, — кивнул я и отступил в сторону.

Слуга бросился к двери и выскочил в коридор, точно спасающаяся бегством крыса. Мгновением позже я услышал, как он захлопнул ее и быстро задвинул засов.

— Скажи моему отцу, что мне нужно поговорить с ним сегодня вечером! — крикнул я ему вслед.

Ответом мне были его удаляющиеся шаги. Я сжал зубы, почти уверенный, что он не передаст мою просьбу отцу. Может быть, я вообразил опасность? Это все вполне может оказаться совпадением: рассказ охранника про болезнь, пришедшую в Излучину Франнера, утренний посыльный и визит доктора. Я попытался прогнать беспокойство, но не смог.

Впрочем, прежде чем раздражение переросло в гнев, меня отвлек запах, и, как собака, идущая по следу, я проследил за ним до подноса на столе и снял с него салфетку.

Хлеб. Круглая буханка размером с два моих кулака, с крестообразным надрезом наверху. И графин воды. Я был потрясен, но тут же мои чувства ухватились за то, что у меня имелось, забыв про то, чего мне не хватало. Когда я взял в руки хлеб с золотистой корочкой, я увидел тонкий след жира там, где он коснулся сковороды. Я разломил его. Корочка хрустела, мякиш оказался нежным, немного тягучим и пах летней пшеницей.

Я откусил, и вкус прогнал все прочие мысли. Я ощущал составные части хлеба, зерно, выращенное на солнце Широкой Долины, легкий намек на соль, дрожжи, заставившие подняться тесто, масло, смягчившее корку. Я наслаждался своей трапезой, она заполнила все мои чувства. Я ел не торопясь, откусывая куски один за другим, останавливаясь лишь затем, чтобы сделать глоток холодной чистой воды. Еда проникала в мое тело, и, могу поклясться, я ощущал, как она становилась частью меня.

Простой хлеб и холодная вода. Отец угрожал мне этим как наказанием, но, покончив с трапезой, я почувствовал, что на самом деле мне больше ничего и не нужно. Когда я допил воду и поставил на стол пустую кружку, меня охватило удовлетворение.

После ужина я убрал поднос и сел за учебники и дневник, следуя самим собой заведенному порядку. Отец, решил я, либо придет, либо не придет ко мне, это его решение, и я ничего не могу изменить.

Мне оказалось труднее, чем обычно, сосредоточиться на учебе, но я упрямо заставил себя выполнить назначенное задание. Несмотря на дневной отдых, сонливость копилась во мне, и лишь огромным усилием воли я не бросил работу. После учебников я открыл дневник и честно записал в него все события дня, добавив свои опасения о том, что страшная болезнь угрожает Широкой Долине. Закончив, я наконец уступил сонливости. Опустившись на колени, я больше по привычке, чем из веры, произнес Вечернюю молитву. Я просил доброго бога за Приют Бурвиля, а не за себя. Я уже не был уверен в его силе и могуществе, как прежде, но еще надеялся, что он все-таки существует и услышит мои мольбы. Когда я натянул одеяло и закрыл глаза, я вдруг спросил себя, во что же я верю на самом деле. Я вспомнил Поронтов и отвратительную карусель из мертвых и умирающих птиц. Могли ли их старые боги защитить меня от страшной судьбы? И какую цену мне пришлось бы заплатить за их заступничество? Несмотря на мрачные мысли, я быстро погрузился в сон. Мне ничего не снилось.

Когда в мое окно прокрался утренний свет, я проснулся, но одеваться не стал. Если кто-нибудь и подойдет к моей двери, мне хватит времени, чтобы встать. Я быстро передвинул кровать туда, где на нее падали первые лучи солнца, снова лег и погрузился в состояние, не бывшее сном. Я чувствовал, как мое тело сберегает все, что может, — воду, еду, даже силы на то, чтобы дышать и двигаться. Я походил на могучее дерево, неподвижное и лишенное листьев, дожидающееся возвращения весны, которая разбудит в нем жизнь.

В тот день я вставал лишь изредка и переставлял кровать, чтобы она находилась на свету. Когда день угас и в комнату просочилась темнота, тот же слуга постучал в дверь и принес мне хлеб и воду.

— Какие вести из Приюта Бурвиля? — спросил я его, садясь на кровати.

— Болезнь, — коротко ответил он.

Прежде чем я успел подняться, он выскочил за дверь и быстро захлопнул ее за собой. На мгновение я замер от ужаса. Неужели сбываются мои самые ужасные страхи? Или отец прав и это самая обычная болезнь, которая пройдет, как летняя гроза? Я встал, поел, вернулся на кровать и снова уснул.

Следующий день прошел точно так же, за одним исключением. Вечер наступил, но слуга с подносом так и не явился. Минул час, потом другой, и наконец, проглотив гордость, я принялся стучать в дверь кулаками и орать. Через некоторое время я услышал голос служанки, остановившейся у моей двери:

— Сэр, пожалуйста, все пытаются отдыхать.

— Мне сегодня не давали ни еды, ни воды. Принеси мне что-нибудь, и я умолкну.

— Я попытаюсь найти кого-нибудь с ключом, сэр, — сказала она, помолчав. — Вашего отца не было весь день, и он не дал никаких указаний о вас. А ваша мать больна, и у нее я спросить не могу. Я попробую постучать в кабинет вашего отца. Имейте терпение, пожалуйста, и не шумите. Я посмотрю, что можно сделать.

— Спасибо. Моя мать больна?

Тишина.

— Эй! — крикнул я, но ответа не получил.

Я сел и стал ждать в сгущающейся темноте ночи. Она не вернулась, а я попытался представить себе, что происходит в доме. Если мать больна и лежит в другом крыле, тогда большинство слуг ухаживают за ней. Я задумался, где Росс, Элиси и Ярил. Может быть, они тоже больны? Беспокойство о матери отодвинуло на задний план мысли о еде и воде, и голод превратился в замершую пустоту внутри меня. Поскольку больше ничего не оставалось, я вернулся в постель. На меня снова снизошла глубинная неподвижность и полностью мной завладела.

Медленно прошел следующий день. Ко мне так никто и не пришел. Я передвигал кровать, чтобы на нее падало солнце, несколько раз принимался колотить в дверь, но ответа не получил. Силы оставляли меня, мне было трудно заставить себя встать с кровати и еще труднее что-то сделать. Отдых казался самым мудрым решением.

На четвертый день без еды и воды я заставил себя встать с кровати, мной двигала какая-то смутная тревога. Неужели отец действительно позволит мне умереть от голода? Я кричал, но не услышал даже шагов. Тогда я лег и прижал ухо к полу у двери. Где-то в доме слышались приглушенные голоса.

— Мама! Росс! Кто-нибудь! — кричал я в щель под дверью.

Ответа я не получил. Я начал колотить в пол, сначала кулаками, потом стулом. Ничего. Трижды ударился всем своим по-прежнему огромным телом в дверь — безрезультатно. И даже это движение после нескольких дней без еды измотало меня. Я выпил воды, предназначенной для умывания, и снова заснул.

На пятый день я сначала попытался выломать дверь плечом, потом сломал о нее стул. Она не поддалась. Она была сделана из цельного куска дерева спонд, геральдического символа Бурвилей с востока, и дерево доказало, что его выбрали не зря. Жесткое и непреклонное, оно выдержало мои крики и удары. Ножкой сломанного стула я выбил оконное стекло и снова закричал, но внизу, во дворе, не заметил никакого движения. Стоял ясный летний день, и полное отсутствие суеты испугало меня до дрожи. Куда все подевались?

Я рассматривал самые разные предположения. Отец заболел, и никому не пришло в голову позаботиться обо мне. Или вся семья уехала в гости, оставив меня на попечение слуг, забывших про это. Но более мрачная мысль упрямо перебивала их: все в доме умерли от чумы. Это казалось пугающе вероятным. Я подумывал разбить остатки стекла, выломать раму и спрыгнуть вниз, но моя комната находилась достаточно высоко, а двор был вымощен камнем. Если падение не прикончит меня сразу, мне грозит медленная смерть от переломов хребта или ног. Я оказался в ловушке, точно крыса в коробке. Меня интересовало только, когда же я наконец умру.

Утренний ветерок, ворвавшийся в разбитое окно, принес с собой намек на влагу. Я расстегнул рубашку и почувствовал, как моя кожа впитывает ее. Затем я сел и дрожащей рукой сделал, как я опасался, одну из последних записей в своем солдатском дневнике. А потом лег на кровать и закрыл глаза, отдаваясь своей судьбе.