Лесной маг - Хобб Робин. Страница 8

— Невар, ты забыл, что билет для тебя по просьбе твоего отца покупал я? У тебя полно времени. Единственное, что тебе осталось сделать, — это зайти в банк и взять там деньги на дорожные расходы. Пожалуйста, садись.

— Спасибо, сэр, — сказал я и повиновался.

Он коротко переговорил со слугой и, вздохнув, сел сам. Затем посмотрел на меня и покачал головой.

— Ты держишься так, как будто мы с тобой в ссоре. Или как будто я на тебя сержусь.

Я опустил глаза под его взглядом.

— Вы вправе сердиться, сэр. Именно я привел сюда Спинка. Если бы я не познакомил его с Эпини, ничего бы не случилось.

Он фыркнул.

— Нет. Без сомнения, случилось бы что-нибудь еще, столь же неприятное. Невар, ты забываешь, что Эпини моя дочь, я знаю ее с рождения, и, даже если я не до конца понимал, на что она способна, я тем не менее видел, что у нее пытливый ум, неукротимый дух и сила воли, позволяющая осуществить любой задуманный план. Ее мать может считать тебя виновным, но она любит возлагать на людей ответственность за вещи, которыми те не могут управлять. Я стараюсь не совершать таких ошибок.

Его голос звучал печально и устало, и, несмотря на чувство вины или, возможно, из-за него, мне стало его жаль. Он прекрасно ко мне относился, почти как если бы я был его собственным сыном. Несмотря на то, что мой отец получил титул, они остались близки. Я знал, что в большинстве благородных семей, где наследники старой аристократии считали своих младших братьев, «боевых лордов», соперниками, дело обстоит иначе. Родственники Спинка не общались с ним и отказались помогать его овдовевшей матери. Разумеется, неприязнь моей тети ко мне во многом объяснялась тем, что она относилась к моему отцу как к выскочке, которому следовало бы оставаться простым военным. Многие представители старой знати считали, что король Тровен возвысил боевых лордов из политических соображений, чтобы разбавить Совет лордов новыми аристократами, преданными и с пониманием относящимися к его намерению расширить территории Гернии за счет завоеваний на востоке. Возможно, они были правы. Я откинулся на спинку стула и вымученно улыбнулся дяде.

— Мне все равно кажется, что я ответствен за случившееся, — тихо проговорил я.

— Да, ты так устроен. Забудь, Невар. Если я правильно помню, не ты пригласил Спинка в наш дом. Эпини увидела его рядом с тобой, когда мы приехали в Академию, чтобы забрать тебя к нам. Кто знает? Возможно, именно в то мгновение она решила, что выйдет за него замуж. Очень в ее духе. Кстати, раз уж мы обсуждаем ее и Спинрека, расскажи мне, есть ли какие-нибудь новости от твоего друга. Мне не терпится узнать, как поживает моя заблудшая дочь.

— Она вам не пишет? — спросил я, не в силах скрыть изумление.

— Ни слова, — печально ответил он. — Мне казалось, что мы расстались… ну, если не в самых лучших отношениях, то по крайней мере с пониманием, что я ее по-прежнему люблю, даже если не всегда одобряю ее решения. Но с тех самых пор, как она покинула мой дом, я не получил ни строчки ни от нее, ни от Спинрека.

Его голос звучал ровно и спокойно, но боль, которую он испытывал, все равно прорывалась наружу. Я тут же рассердился на Эпини. Почему она так жестоко обращается с отцом?

— Я получал письма не только от Спинка, но и от Эпини и буду рад показать их вам, сэр. Они у меня с собой, вместе с книгами и другими бумагами в седельных сумках.

В его глазах вспыхнула надежда, но он возразил:

— Невар, я не могу просить тебя предать доверие Эпини. Если ты просто скажешь, что у нее все в порядке…

— Чушь! — возмутился я, но тут же вспомнил, с кем разговариваю. — Дядя Сеферт, с тех пор как Эпини уехала, она написала мне множество длинных писем, настоящий дневник. В них нет ничего, о чем я не мог бы вам рассказать, так почему бы вам самому не прочитать их? Позвольте мне принести их. Это быстро.

Он колебался, но не справился с искушением, кивнул, и я бросился вниз по лестнице. Схватив пачку писем Эпини, я быстро вернулся назад. В кабинете уже ждали крайне соблазнительные закуски. Я съел почти все в наступившей в кабинете тишине — дядя не смог сдержаться и сразу принялся за письма Эпини. Это было похоже на то, как под струями дождя оживает засохшее растение. Сначала он улыбнулся, потом рассмеялся, когда дошел до описания ее приключений. Аккуратно сложив последнюю страницу последнего письма, он взглянул на меня.

— Кажется, жизнь на границе оказалась не совсем такой, как она ожидала.

— Не могу представить больших перемен в жизни, чем переезд из вашего особняка в Старом Таресе в бедное поместье в Горьком Источнике.

— Но все же она не жалуется, — ответил он с мрачным удовлетворением в голосе. — Не грозится сбежать назад, ко мне, и не скулит, что заслуживает лучшей участи. Она принимает то будущее, которое сама предпочла. Я горжусь своей дочерью. Конечно, я бы выбрал для нее совсем другую судьбу. И никогда не поверил бы, что моей легкомысленной, ребячливой дочери хватит сил встретиться лицом к лицу с подобными трудностями. И тем не менее она справляется и даже преуспевает.

Лично я считал, что слово «преуспевает» несколько чрезмерно и не совсем точно описывает то, что делает Эпини, но придержал язык. Дядя Сеферт любит свою неуправляемую дочь. И если он гордится ее способностью жить в таких трудных условиях, мне не стоит его разочаровывать.

Я хотел оставить ему письма Эпини, но он настоял на том, чтобы я их забрал. Про себя я решил сделать ей выговор за то, что она заставила отца страдать; чем он заслужил подобное отношение? Он давал ей куда больше свободы, чем доставалось большинству девушек ее возраста, и она воспользовалась этим, чтобы выйти замуж за человека, которого выбрала сама. Даже после того, как она обесчестила себя, сбежав из дома и отправившись к больному Спинку, дядя не отказался от нее и устроил скромную свадьбу и проводы. Чего еще могла она от него ждать?

Когда я попрощался с дядей, он дал мне письмо для моего отца и небольшие подарки для матери и сестер, и мне удалось найти. Для них место в седельных сумках. Я заглянул в банк, чтобы обменять чек на деньги, а затем отправился в доки. Мой корабль уже грузился, и я обрадовался, что приехал заранее, потому что Гордецу досталось последнее приличное стойло на борту судна. Моя каюта, хотя и маленькая, оказалась очень удобной, и я с радостью принялся в ней устраиваться.

Мое возвращение вверх по реке оказалось не таким волнующим, как наше путешествие в Старый Тарес. Мы шли против течения, и, хотя настоящий весенний разлив еще не начался, выглядела река все равно внушительно. Судно двигалось не только с помощью гребцов, но и так называемым веревочным способом. Сквозь блок был пропущен канат, закрепленный на мачте, с другим его концом вверх по течению поднималась маленькая лодка. Как только человек на лодке привязывал его к какому-нибудь неподвижному предмету, например большому дереву, кабестан на судне начинал вращаться, наматывая его и подтаскивая корабль вперед. Тем временем закреплялся второй канат, и таким образом мы продвигались по реке, делая от шести до пятнадцати миль в день. Путешествие вверх по реке на одном из крупных пассажирских судов в большей степени величаво, чем быстро, и напоминает отдых на курорте, а не плавание.

Возможно, отец рассчитывал, что эта часть пути станет для меня подарком и даст возможность завести новые знакомства. Но я нервничал и постоянно спрашивал себя, не оказался бы я дома быстрее, если бы ехал верхом на Гордеце. Хотя на судне имелись разнообразнейшие развлечения, от азартных игр до поэтических чтений, я не получал такого же удовольствия от путешествия, как когда мы плыли вместе с отцом. Пассажиры оказались менее доброжелательными, чем встретились нам тогда. Молодые дамы поражали меня своим высокомерием, их надменность граничила с грубостью. Однажды, просто из вежливости, я нагнулся поднять ручку, упавшую со столика у кресла молодой дамы. Когда я наклонился, от моей куртки оторвалась плохо пришитая пуговица и покатилась по палубе. Дама и ее подруга разразились громким хохотом, одна невоспитанно показала на пуговицу пальцем, а другая только что не засунула в рот платок, чтобы скрыть свое веселье. Она даже не поблагодарила меня за протянутую ей ручку, а продолжала хихикать и даже фыркать, пока я преследовал беглую пуговицу. Схватив ее, я снова повернулся к дамам, подумав, что они могут вспомнить о хороших манерах, но они поспешно вскочили, собрали вещи и умчались, шурша юбками и веерами.