Золотой ключ. Том 1 - Роун Мелани. Страница 16

— Но я умнее тебя… — По лестнице снова взбежал его нервный смешок. — Поэтому меня никогда не разоблачат.

— Фильхо до'канна, кто ты?

Мятежные мысли оттеснили страх и изумление. Муалимы его не ценят, не признают его способностей. Видят в нем не талант, а юность, а если и разглядят огонь, сделают все возможное, чтобы погасить. Ради своих устоев, ради власти будут внушать Сарио, что он бездарен. Но они просчитались. Над лестницей скорчился не просто молящий о помощи слепец с изувеченными руками, а ошибка наставников, старших иллюстраторов, Вьехос фратос, — им, ослепленным традициями, не хватает ума, чтобы увидеть талант Сарио.

"Они меня боятся… Сделают со мной то же, что и с Томасом…” Страх. Да. Чем еще можно объяснить надругательство над чужим талантом? В блестящем и непокорном уме осталась Луса до'Орро, но Томас уже никогда не поделится ею с миром.

Кара для ослушников. Воплощенное глумление над всем, что боготворят Грихальва. А ведь их божество гораздо взыскательнее, чем Святая Матерь с Ее Сыном!

Дар. Золотой Ключ — Чиева до'Орро. И его применение. Сарио медленно выдохнул. Жестокое, беспощадное разглядывание привело к тому, что страх и изумление сменились странной похотью — вовсе не той, что жгла его юные чресла.

— Томас, как это было? Да, я видел, как они это делали, как уродовали Пейнтраддо Чиеву и порча переходила на тебя. Но как они этого добились? Как действует это колдовство?

Томас съежился в комок.

— Фильхо до'канна. — Он всхлипнул. — Тебя подослали!

— Ошибаешься. — Сарио затворил дверь и клацнул щеколдой. — Это правда, клянусь, никто меня не подсылал. Я пришел кое-что узнать, но узнал больше, чем надеялся.

Затрепетал огонек свечи, но Томас не заметил — не мог заметить.

— Томас, я, Одаренный, как и ты.., был. И я хочу знать, как это происходит. Я должен знать. Меня называют слишком маленьким — меннино моронно — но во мне не унимается голод.

«И какой голод, о Матра Дольча!»

— Я должен узнать. Сейчас. Иначе не успею приготовиться. “Я не хочу, чтобы со мной сделали то же, что с тобой”. Пауза затянулась. Наконец Томас выпалил:

— Я не могу ничего сказать.

"Ну уж нет, у меня не отвертишься, я-то знаю тайну, я видел своими глазами”.

— Да? А почему? Ты хранишь им верность после того, что они с тобой сделали?

Над лестницей громко раздавалось неровное дыхание Томаса.

— Ты не вправе знать, пока не пройдешь конфирматтио.

— Это начинается с Пейнтраддо Чиевы, — настойчиво сказал Сарио. — Правда? С автопортрета, совершенного во всем… И порчу на тебя навел их Дар. Да, Томас? Почему ты до сих пор им верен?

Тишину нарушало только прерывистое дыхание. И вдруг Томас глухо произнес:

— Они меня не отпустят. Мне больше незачем жить, но они меня не отпустят.

— Неоссо Иррадо, — очень тихо промолвил Сарио, — открой мне твою истину.

Томас истерически расхохотался.

— Мою истину? Разве не видишь, во что меня превратила эта истина?

Сарио подумал, нервно кусая верхнюю губу, а затем открыл свою личную истину, которую знала только Сааведра.

— Я читал Фолио.

— Ну и что? Мы все читаем Фолио.

— Я забежал вперед.

— Что?! — возмутился Томас. — Но ведь это запрещено!

— Как и то, что сделал ты. И все равно ты это сделал. Вот почему ты здесь.

Это утверждение побудило Томаса выкрикнуть едва разборчиво:

— Когда придут, я скажу, что здесь был ты! Сарио едва не цыкнул на него, как на Сааведру. Но сдержался, а затем высказал истину, которую даже Томас не мог отрицать:

— Мы, Грихальва, живем так мало… Век любого из нас — неделя по сравнению с жизнью других. Вчера тебе было пятнадцать или двадцать лет, а сегодня костная лихорадка скрючила твои руки и бельма закрыли от тебя белый свет… И больше впереди нет ничего. Ни единого года. — Помолчав несколько мгновений, он твердо произнес:

— Томас, расскажи, и я сделаю все, о чем ты попросишь.

— Милосердия! Вот чего я прошу. Чтобы ты отпустил меня из этого кошмара к милосердной Матре. — На лицо Томаса, осененное светом и тенью, легли тона мучительного знания и безысходной тоски, превратив черты красивого молодого человека, коим он был считанные часы назад, в жуткую маску.

— Хорошо. Я расскажу. А после этого ты меня убьешь. До сих пор тяга Сарио к осознанию своего таланта и способностей не подводила его к таким темам, как эта. От одной лишь мысли, что ему придется лишить человека жизни, он оцепенел.

— Но ты не говорил “убей”! Ты сказал “отпусти”… Снова по лестнице скатился визгливый смех.

— Да ты совсем еще ребенок! Не знаешь даже, что такое смерть! Уязвленный Сарио не замешкался с ответом.

— Я знаю, что такое смерть! Три года назад у меня мать с отцом умерли от летней лихорадки.

— И с тех пор тебя воспитывают муалимы? Эйха, коли так, я прошу прощения. — Томас тяжко вздохнул. — У меня это началось, как у любого Одаренного Грихальвы, как и у тебя однажды начнется: с Пейнтраддо Чиевы. И вот как заканчивается… Уничтожь ее, меннино моронно, друг мой Неоссо Иррадо, и я буду свободен.

— Эн верро?

— Да, — ответил Томас с горьким смешком. — Эн верро. Клянусь моей душой.

Матра Дольча! Вот, значит, какова главная из настоящих истин.

Вот какова испепеляющая Луса до'Орро Дара Грихальва.

Сарио вздохнул, дрожа от нетерпения. — Расскажи!

— Значит, я тебе больше не нужна, — произнесла женщина. — Теперь что, бросишь меня? Мужчина улыбнулся.

— Никогда!

— У тебя есть сын: У тебя есть дочь.

— Законнорожденные дети — это одно, а женщина, которая дарит мне радость, — совсем другое, пусть даже наши отношения не одобрены екклезией.

Он с наслаждением вытянулся рядом с ней на широкой кровати под балдахином — вот уже два года она служила им полем для любовных баталий.

— Матра Дольча, но я все-таки счастлив. Мне сказали, девочка здорова и чувствует себя отменно. На этот раз Матра эй Фильхо нас благословили.

— Нас?

Казалось, он сбросил лет десять. Особенно помолодел позвоночник, хоть и хрустел угрожающе.

— Тайра-Вирте. Меня. Герцогиню. И, тебя, вива мейа. Ты же со мной, значит, благословение касается и тебя.