Вошь на гребешке (СИ) - Демченко Оксана Б.. Страница 92

   Назначил встречу в петле горного серпантина над морем, стоял эдаким героем у белого с серебром автомобиля и поправлял цветок в петлице. Портфель рейхсфюрера принял без интереса и попробовал расплатиться деньгами. Захотелось отвернуться и уйти.

   - Если настоятель прав, вы не обладаете никаким гражданством или же подданством, то есть не можете быть союзницей короны, - уже в спину уточнил Йен.

   - Хотеть точно не хочу.

   - Однако же вы обладаете предложением о союзе со стороны нашего врага. Испытывая некую ревность, я готов пожертвовать собою во благо короны и тоже сделать вам... предложение. - Йен помолчал и огорченно вздохнул, пряча улыбку. - Многие ли женщины примут равнодушно такие слова от такого джентльмена? Увы, ваш мир несовершенен... и это определенно не мой мир.

   - Истратишь день, чтобы увидеть складку в действии? Описать такое на словах сложно.

   - Звучит чертовски двусмысленно, - повел бровью владелец белого автомобиля и вежливо распахнул дверцу.

   Он слушал рассказ и вел машину довольно ровно, хотя не уделял дороге полного внимания, впитывая каждое слово и пробуя оценить его со всех возможных ракурсов - будто отделял ценные камни от пустой породы. Собственно, так и было. Сразу на место не поехал, посетил полузаброшенный дом, переоделся и отдал распоряжение относительно машины и портфеля.

   Добравшись до складки, англичанин долго рассматривал горы и делал фотографии. Затем молча сидел, всматриваясь в нечеткость входа, похожую на туман. Складка не допускала к себе внимания, толкала взгляд прочь, в сторону или вверх. Йен моргал, встряхивал головой и снова смотрел. Его глаза, близко посаженные на длинноватом лице, блестели хищным азартом. И он - Черна не сомневалась - прекрасно смог разобрать, до какой степени правдива история и сколько в ней недосказанности.

   - У нас фамильная особенность, - прикрыв веки, отметил Йен. - Вот видишь: глаза посажены близко. Мы из-за такой печальной природной ошибки дурно видим перспективу... Весьма дурно.

   - Могу провести на ту сторону. Но я не знаю, кто там и где... там.

   - На карте "там" имеется Британия?

   - Складка в пределах мира. Я бы оценила её, как локальную. День пути, два, три. Не более.

   - Женщинам порой удается похитить у меня время, и весьма ценное, - улыбнулся Йен. - Но покуда ни одна не предлагала его вернуть. Три дня. Чертовски мило с твоей стороны. Я готов, пусть это и неразумно.

   Умные люди всегда завораживали Черну, если они не любовались собою и не возводили собственные догмы и воззрения в абсолют, оставаясь открытыми новому - то есть достаточно смелыми и по-своему стоящими на стене... Йен прошел по тропе, сохраняя на длинном породистом лице выражение светской скуки.

   - Пробрало, - веско приговорила Черна, изучая город, возникший из тумана за складкой.

   - Париж впечатляет, - тоном заправского проводника сообщил Йен, удалив с лица следы изумления. - Если я верно ориентируюсь, примерно там плясала цыганка Эсмеральда, а горбун наблюдал. Всегда найдется глазастый горбун, не так ли?

   - И что не так?

   Йен отвернулся от Парижа и демонстративно изучил спутницу с головы до ног, уделив особое внимание деревянному копьецу.

   - Ты почти создала интересный выбор для герра Гиммлера: между Вагнером и фюрером, - отметил Йен. - Валькирия, чей лик запечатлен в душе его...

   - Где?

   - Душу он, конечно, удалил оперативным путем, на свободное место встроил фотокамеру немецкого производства, - серьезно сообщил Йен.

   - И почем у вас души?

   - Дешевле некоторых камер. Но я не приценялся, я на секретной службе его величества. Полное обеспечение новейшим оборудованием. Полное. Копья, и те со встроенным флюгером. - Йен поднял руку и повел ладонью, изображая флюгер. Указал на север и как-то сразу стал серьезен. - Невозможно поверить в твой рассказ, но я обладаю живым воображением, которое позволит мне хотя бы написать достоверно лживый отчет для канцелярии. Чем я и займусь в ближайшее время. Куда ведет отсюда след, взятый тобою, о, дева с нюхом призового спаниеля и носом породистого тевтонца?

   - Градусов тридцать правее, - глядя на ладонь-флюгер, предположила Черна. - Карта есть?

   Вечером того дня нашлись и карта, и сытный ужин и кропотливая работа с лицом. Всякий житель Нитля в общем-то способен себя менять довольно быстро.

   - Больше лошади, - советовал Йен, морщась и опасливо вслушиваясь в скрип костей и хрящей. Затем он нагло пялился на грудь и одобрительно требовал: - Больше коровы.

   На поезд через три дня села женщина, которую вряд ли могли бы запросто опознать по фотографии, сделанной в Испании. Йен бодрился и язвил, но так мелко и пусто, что настоящее настроение делалось очевидным: он был в растерянности и полагал происходящее неисправимой ошибкой.

   - Я должен быть здесь, - повторил он у самого вагона. - И вот еще что. Там... Особенное место, прошлой весной оно было главным для многих... Уверена, что ехать туда не поздно? - сказал Йен с неподражаемо задумчивым выражением. Передал документы и добавил с едва уловимой иронией: - Вот надежнейший источник сведений о местности, надежнейший.

   Он бережно подал сверток. Еще раз скороговоркой попросил ничего не забывать относительно встречающего и легенды - тут понимали такое слово по-разному в зависимости от рода занятий.

   Шутку с книгой удалось оценить, лишь вскрыв обертку. Дракула показался Черне не страшным, не умным и плоским в смысле принадлежности к миру. Он нес в себе все особенности здешних людей, вызывающие наибольшее недоумение, порой переходящее в отторжение. Как можно находить обаяние в грязи, зле и насилии? Исключительно наблюдая их со стороны и замечая лишь тайну, власть и безнаказанность. Вот только сейчас все труднее смотреть со стороны. И одни закрывают глаза, отодвигаются, бегут без оглядки, а другие... им помогают закрыть глаза. Навсегда.

  Книга осталась в поезде, недочитанная. Встречающий явился в обозначенный срок, назвался Джорджи, передал новые полезные документы и посоветовал впредь именовать себя проводником и переводчиком, говорить только на немецком или в крайности французском. Рассматривая внушительный жирный крест на обложке, Черна хмыкнула: вот как в плоскости выглядит полный доспех - паспорт. Бумажка в ладонь размером, и не абы какая. Пуленепробиваемая... хоть и фальшивая. Джорджи сразу развернул карту, изучил метку, задумался ненадолго и, подхватив часть вещей, зашагал к машине. Вел умело, суетился с толком и умеренно, знал о Трансильвании все то, что не попало в нелепую книгу и составляло более реальную картину здешней жизни. Вроде бы охотно делился сведениями. Жить посоветовал в крепости Рышнов, чуть в стороне от кроваво-одиозного замка Дракулы, но в то же время совсем рядом с изучаемой областью.

  Горы приближались, зима суровела. Черна хмурилась и всматривалась в тревожные, замкнутые лица людей. Йен при прощании посоветовал убираться отсюда как можно скорее и снова глянул на сверток с книгой. Он был в чем-то подобен хозяйке Тэре - не давал советов прямо, в лоб. Книга, получается, была намеком. С каждым днем Черна понимала его все лучше: люди жили так, словно их души выпиты, обескровлены.

  Уехать быстро не удалось. До рассвета Черна покидала крепость и рыскала по горам, и всякий раз ощущение присутствия тьмы мелькало у края сознания и ускользало, оставляя тупое раздражение: она не вальз! Чудо уже то, что, не владея даром запада, рассмотрела издали складку и примечает неладное тут. А надо делать больше и быстрее, надо - и весь сказ.

  Прошел месяц. Вязкость событий, скованность и забитость людей, всеобщая подозрительность, растущая предупредительно-вежливая суета Джорджи - все это более и более раздражало Черну. А еще донимал вечерами, после заката, - ветер. Особенный, вот уж нет сомнений.

  Однажды Тэра в задумчивости начала говорить, твердо зная, что по крайней мере одна её ученица сохранит услышанное в тайне. Потому Тэра и вызвана в каминный зал, за плотно закрытые для прочих двери. Старая прорицательница была в тот день особенно вялой и даже позволяла себе сутулиться. Она сидела у живого огня, грела руки - и пламя Файена, пребывая в одном настрое с хозяйкой, трепетало синеватыми язычками, едва различимыми.