Громбелардская легенда - Крес Феликс В.. Страница 19

Она еще раз подняла мех, прополоскала рот и выплюнула воду на землю.

— А что с пленными?

— Вот именно — что? — буркнул Оветен.

Они снова замолчали.

Солдат, перевязывавший неподалеку четвероногого разбойника, поднял голову.

— Будет жить, — уверенно сказал он. — Ран много, и не из приятных, но все поверхностные, только странные — будто кто-то его покусал, острыми, но короткими зубами, вот такими… — Солдат показал на пальцах. — Он потерял много крови, только и всего, ваше благородие. Отдохнет немного и скоро опять будет бегать. Я котов знаю, ваше благородие.

Солдат вернулся к своему занятию, но перед этим еще показал кольчугу.

— Это ей он обязан жизнью, ваше благородие. Умереть мне на месте, если я когда-либо видел лучший доспех. Он стоил всех наших, вместе взятых, ваше благородие.

Оветен взял кольчугу, оценивая ее взглядом знатока. Потом поднял с земли продолговатый кожаный мешочек.

— Это Гееркото, — предупредила лучница. — Лучше оставить его в покое. Это Перо много лет принадлежит ему… Если оно сочтет, что мы хотим причинить вред тому, кому оно служит, невозможно предугадать, что может случиться.

К ней уже вернулась прежняя уверенность в себе.

— Я видела, как этот Предмет превратил стервятника в кровавую кашу и раскрошил скалу, — добавила она.

— Ты знаешь этого кота, госпожа, — скорее утвердительно, нежели вопросительно, задумчиво произнес Оветен.

— Да, — коротко ответила девушка, вставая. — Дай мне какую-нибудь одежду, господин. Холодно.

Он кивнул, глядя на ее крепкие бедра и то место, где они сходились, а потом на мускулистые ягодицы, когда она повернулась, окидывая взглядом лагерь. Ему пришло в голову, что здесь, в этих проклятых людьми и Шернью горах, даже нагота — не более чем нагота… Если вы видите человека без одежды, это значит только то, что он мерзнет; человек может намеренно раздеться, если думает заняться любовью, но никогда отсутствие одежды здесь не будет знаком открытости и доброй воли, как в Армекте…

Он вспомнил свою прекрасную страну, и ему вдруг стало очень тоскливо.

— Спроси у солдат, госпожа. Юбки тебе наверняка никто не даст, но, может, у кого-нибудь найдутся запасные штаны, если их еще не порвали в этих проклятых горах.

Девушка поморщилась, уставившись в землю.

— Я хочу юбку. Пойду взгляну на твоих пленников, у войска хорошее сукно.

— Не смей ничего отбирать у пленных! — гневно возразил он и сразу же еще больше помрачнел. — Пленные…

Она снова села, обхватив колени руками и опершись на них подбородком, и немного покачалась на пятках.

— Вот именно. Что с ними делать?

Оветен пожал плечами.

— Не знаю, — беспомощно сказал он. — Отпустить… тогда трибунал до меня точно доберется. Не повесят, конечно, но скандал будет наверняка! Отцу придется тут же уйти в отставку, ведь он не сможет отрицать, что знал об этой экспедиции… Ты была права. Я вляпался в дерьмо.

Он покачал головой.

— Но какой другой выход? Ведь не убивать же их! Да и то еще вопрос, не всплывет ли вся эта история… Слишком многие знают — мои солдаты, ты…

— Насчет солдат можешь не беспокоиться, — заметила девушка. — Они будут молчать, это в их же интересах. Что же касается меня… честно говоря, не знаю, смогла бы я промолчать. Убийство пленных? И к тому же солдат? Да как ты вообще можешь о подобном рассуждать?

— Да я не рассуждаю, что ты… так только… — искренне, хотя и неловко, ответил он.

Девушка его даже не слушала. Она снова встала.

— Я сама служила в легионе! — с внезапной злостью сказала она. — Впрочем, кто этим займется? Ты что, взял с собой палача?

Она повернулась и ушла — поискать среди имущества разбойников что-нибудь, из чего можно сделать новую юбку.

7

После гибели Сехегеля и двоих подсотников командование отрядом перешло к Маведеру, как к старшему из десятников. Командовать, правда, было особенно некем. Из тридцати трех человек, вышедших из Бадора, осталась едва четвертая часть — в том числе несколько тяжело или даже смертельно раненных. Не всех даже связали.

Отнюдь не будучи склонным к философским раздумьям, Маведер, которого — надо же так случиться — уложили как раз рядом с предводительницей разбойников, размышлял над горькими превратностями судьбы — ибо что еще ему оставалось делать? Он ощущал, как нарастает его ярость, отчасти из-за боли в раненом боку, главным же образом — из-за поведения командира армектанского отряда. Уже зная о роковой ошибке, жертвой которой стали он и его товарищи, Маведер хорошо понимал то положение, в котором оказался командир лучников; вместе с тем он никак не мог понять, чего тот еще ждет. Вопреки общему мнению, подобные недоразумения в Тяжелых горах не были чем-то из ряда вон выходящим… хотя, честно говоря, Маведер не слышал, чтобы какое-либо из них завершилось столь кровавым образом. Однако то, что солдат упорно продолжали держать в качестве пленников, никоим образом не могло улучшить положение армектанцев.

Всех пленных (кроме наиболее тяжело раненных), как разбойников, так и солдат, держали примерно в сорока шагах от лагеря. Их стерегли двое, все время молчавшие и явно недовольные своими обязанностями. Маведер, будучи десятником, в свое время выучил кинен — упрощенный армектанский, и теперь пытался уговорить их привести своего командира, однако ничего из этого не вышло. Стражники вели себя так, как должны были вести себя исполняющие свой долг солдаты, — что десятник был вынужден признать и сам. Один из них сказал ему:

— Мы не можем уйти, господин. Раз уж командир назначил нас двоих на этот пост, значит, мы нужны здесь постоянно. Командир знает, что ты здесь лежишь, господин. Если он сочтет нужным прийти — придет.

Маведер вслух выругался — но мысленно похвалил солдата.

К своему удивлению, он услышал, как лежавшая рядом разбойница, сильно коверкая кинен, говорит то, о чем он только что подумал сам:

— Хороший солдат.

Затем она обратилась непосредственно к Маведеру, уже по-громбелардски:

— Скажи, гвардеец, почему столь хорошие воины убивают друг друга, вместо того чтобы всем вместе избавить Шерер от всяческих трупоедов и трусов?

Маведер не ответил, но, почти сам того не сознавая, кивнул.

Он уже не раз и сам задавал себе этот вопрос.

Боль в ране усилилась, и десятник стиснул зубы. В голову пришла мысль о водке, которая была у него в бурдюке, — и вместе с ней вернулась ярость. Он отдал бы двухнедельное жалованье за пару хороших глотков…

Внезапное оживление в лагере не ускользнуло от внимания пленников; однако вряд ли они могли догадаться, что причиной его стало появление Охотницы с раненым котом на спине.

Потом все снова успокоилось.

Маведер искоса взглянул на девушку. Она была молода и красива, что он заметил еще раньше. Она склонила набок разбитую голову, чтобы легкий дождик, постепенно усиливавшийся, охлаждал рану. Он уже знал — поскольку это выяснилось сразу же после схватки с разбойниками, — что именно она возглавляла отряд в отсутствие Кобаля. Каким образом эта девочка сумела занять столь высокое положение в отряде?

Маведеру платили за преследование разбойников. Однако он, как и любой громбелардский солдат, не ко всем из них относился одинаково. Офицер Басергора-Крагдоба, с точки зрения бадорского легионера, был не просто первым попавшимся бандитом.

Десятнику стало несколько не по себе, когда он вдруг понял, что после освобождения от пут он будет допрашивать лежащую сейчас связанной, как и он сам, разбойницу, сдирая с нее живьем кожу.

Мысли девушки, похоже, шли по тому же пути. С закрытыми глазами, поскольку дождь уже перешел в ливень и крупные капли стекали по ее лицу, она сказала:

— Я слышала, еще ночью, что вы знаете, кто наш предводитель. Он еще вернется, гвардеец. Он способен на все. Завтра я буду свободна и, может быть, вытащу и покажу тебе твои собственные потроха. За моих разведчиков.