Ночь шрамов - Кэмпбелл Алан. Страница 17

Девон взял один из флаконов Элизабет и глубоко вдохнул. Запах духов был еле слышен, как аромат давно увядшего цветка, но каждый раз поддерживал решимость Девона. Он аккуратно закрыл склянку пробочкой и поставил на стол. Рука еще какое-то мгновение нежно сжимала гладкое стекло.

Из лаборатории за соседней дверью раздавался приглушенный плач. Хорошо, значит, девчонка уже проснулась. Наверное, не мешало бы угостить ее кофе и немного успокоить, но кофе может нарушить действие седативного препарата, который он собирался на ней опробовать. Девон вздохнул. Может быть, просто поговорить с ней понежнее, попытаться облегчить ее боль. Это будет не так легко: боль становится все сильнее. Бедняжка отчаянно пытается сопротивляться.

Но жизнь, в конце концов, есть лишь череда попыток.

6. Церемония Прощания

Аромат липовой смолы распространился по коридорам, но приторно-сладкая завеса не могла скрыть векового запаха сырости и гнили. С высоты сводчатого потолка спускались на цепях кованые люстры. В глубине мраморного пола мерцали мириады крошечных огоньков, однако свет бесчисленных факелов и свеч растворялся в темноте необъятного пространства.

Дилл стоял перед самой сокровенной дверью длинного коридора, дверью, ведущей к алтарю. Больше всего на свете он хотел, чтобы сюда пробился хоть тоненький лучик дневного света. Краем глаза ангел заметил, как тени подкрадываются со всех сторон. Но стоило только повернуться, и бестелесные враги растворялись в мрачном свете.

Что-то скрипнуло над головой: наверное, заблудившийся в переходах храма ветер качнул одну из люстр.

Дилл не решался поднять глаза. Ему казалось, что наверху, под потолком, обитают чудовища куда страшнее, чем тени, что окружили его. Вместо этого он уставился на двери конюшни.

Мальчика охватило тревожное нетерпение: он и ждал, и боялся того момента, когда тяжелые двери отворятся. За конюшнями смотрел Борлок.

Когда наверху что-то снова скрипнуло, Дилл поднял голову.

На высоких колоннах были подвешены, словно отвратительные марионетки, останки Девяноста Девяти. Цепи поддерживали руки скелетов и распростертые ободранные крылья. Некоторые из них еще щеголяли остатками доспехов или выглядывали из-за искореженных щитов, но все до одного держали в руках оружие: мечи, копья, секиры и пики покрылись ржавчиной и заросли плесенью.

Дилл перенес вес на другую ногу. В мундире было неудобно и трудно дышать, а рукоятка меча уперлась прямо в бок. Мальчик пытался отвлечься, рассматривая свои ладони, изучая мраморный пол, расстегивая и застегивая пуговицы, поправляя воротник, но взгляд снова и снова возвращался к сводам высокого потолка.

Гейн рассказывал ему столько историй об этом месте: зимой, когда настоящие бури гуляли по коридорам храма, мощи начинали яростно звенеть цепями, подыгрывая завываниям ветра. Дилл всматривался в ряды скелетов, и ему казалось, что отец должен быть где-то там, с ними, но под потолком висели ровно девяносто девять скелетов, смотрящих в пустоту и собирающих пыль.

Замок забряцал, и двери конюшни распахнулись. Свет факелов бросился в коридор, неся за собой запах лошадей и сена. Борлок вывел из конюшни двух высоченных кобыл. По мраморному полу загрохотали деревянные колеса, и из конюшни выкатилась клетка для душ.

Махина из железа и выкрашенных дегтем досок была специально освящена, чтобы гарантировать безопасность душ, переданных под защиту Церкви, вплоть до того момента, как им будет открыта дорога в бездну. Сейчас клетка пустовала, но она была достаточна велика и прочна, чтобы вместить до пятидесяти человек. Опасно оставлять неосвященную кровь в мертвом теле. Когда двери ада раскрываются, чтобы забрать такую кровь в свои недра, что угодно способно вырваться из Айрил наружу.

С нелепой аккуратностью Борлок вел пару лошадей по отполированному мраморному полу. Из-под капюшона можно было рассмотреть только нижнюю половину лица: на губах застыла недовольная ухмылка, а подбородок торчал словно острый костяной отросток. Тело священника двигалось и переваливалось под сутаной, будто у него было не меньше трех пар рук и ног. Поравнявшись с Диплом, Борлок остановился, придержав поводья грязными пожелтевшими руками.

Глаза у него, наверное, такие же желтые, подумал Дилл и выдавил из себя:

– Славные лошадки.

Кобыла обнажила зубы и фыркнула. Черные шкуры животных блестели не меньше, чем оружие стражников.

– Пять лет, – проворчал в ответ Борлок, – я вожу эту телегу вместо тебя. И пяти лет не прошло, как пресвитер наконец-то сообразил вытянуть тебя из твоей башни и заставить честно потрудиться. Думаешь, у меня дел больше не было, кроме как выходить к этим проклятым ублюдкам и терпеть их презрение и вечное недовольство?

– Я благодарен вам, – промямлил Дилл.

– Только не начинай, – ответил Борлок и ткнул пальцем в дверь, ведущую к алтарю. – Марк Хейл с сестрой уже там. Сын и дочь покойного генерала.

Дилл вскарабкался на сиденье перед клеткой. Оно было, Куда выше, чем казалось с земли, и Борлоку пришлось подбросить поводья, чтобы мальчик смог их ухватить. Лошади застоялись и начали мотать головами и размахивать длинными хвостами.

– Крылья, – напомнил Борлок.

Дилл расправил крылья.

Лошади резко тронулись, и ангел чуть было не завалился назад, прямо на прутья. Дилл изо всех сил натянул поводья, но животные не обратили на него никакого внимания, и повозка покатилась вперед, набирая скорость.

– Я слежу за тобой! – прокричал вслед Борлок.

Копыта стучали, и телега ехала с опасной скоростью под неусыпным взором истлевших ангелов. Ржавчина сожрала имена на табличках под ногами скелетов, но Дилл еще помнил некоторых с тех пор, как был здесь в тот единственный раз.

Ему исполнилось одиннадцать лет, когда отец привел его в этот мрачный коридор и приказал распахнуть двери храма, чтобы впустить хоть немного солнечного света. Дилл остался наедине с листом пергамента и скелетами, которые он должен был нарисовать. При дневном свете останки не выглядели так угрожающе, и мальчику поначалу задание даже нравилось. Он старательно выписывал имена под каждой из фигурок, рассчитывая нарисовать всех. То утро пролетело быстро, и Гейн неожиданно вернулся с чашкой сладкого чая в руках. Он был чрезвычайно доволен работой сына. Когда они обедали за широким деревянным столом возле кухни, мальчик с гордостью показывал свои рисунки каждому проходящему мимо, и те выражали неизменное восхищение его талантом.

К середине дня он нарисовал восьмерых, и занятие это ему порядком наскучило. Скелеты походили один на другой. Тогда Дилл уместил еще девяносто одного ангела в единственное огромное поле битвы на оставшемся листе пергамента, подрисовав с дюжину хашеттских неприятелей, теснившихся в нижнем углу картинки. Мальчик настоял на том, чтобы отец пересчитал всех нарисованных архонов и подтвердил, что их действительно было девяносто девять. И хотя места для имен совсем не осталось, в целом Гейн остался доволен композицией. Это был один из последних дней, которые они провели вместе. Несколькими неделями позже Гейн погиб от руки хашеттского лучника. Той ночью Сайпс принес в комнату Дилла свечи и помог расставить их в комнате.

Клетка проехала прямо под архоном, крыло которого было перебито в одной из битв и держалось за счет металлических скоб. Другой ангел слева так сильно наклонился вперед, что казалось, вот-вот выронит копье – этого-то Дилл и нарисовал несколько лет назад.

Разглядывая теперь скелеты, ангел пытался припомнить их имена. Вот этот, гордо глядевший, с длинным мечом, должно быть, Саймон… или Барраби? А вон тот, печально опершийся на копье, вполне мог оказаться Дольменом. Вот зубасто улыбается, прикрывшись щитом, Праксис, последний архон, погибший еще до Кэллиса. Дилл представил себе, как выглядели эти ангелы при жизни: элита войска Ульсиса вступала в бой с распростертыми, словно солнечные лучи, крыльями, со сверкающим, подобно кристаллам льда, оружием. Три тысячи лет прошло с тех самых пор, как ангелы поднялись из глубины бездны, а теперь лишь кости глядели сверху на мертвых и хранителей душ, которые некогда перенесли скелеты в храм.