Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель - Кууне Янис. Страница 23

– Зачем? – спросил хозяин дома.

Посланник крякнул. Видимо этот вопрос не вязался с установленным порядком подобных речей. Хрольф тоже прикусил ус: ему так хотелось, чтобы посланник прилюдно сказал, что ярл приглашает шеппаря для беседы, что он не сдержался.

– Об этом синеус Ларс скажет только Хрольфу, – отчеканил человек ярла.

– Хорошо, – утратив половину надменности, сказал шеппарь: – Передай Ларсу, что Хрольф будет в его доме со своей русью. Завтра в полдень.

– Его русь пусть останется на драккаре, – сказал, как отрезал, посланник: – На двор Ларса ворота будут открыты только Хрольфу и двум его людям, которых он захочет взять. Ярл надеется, что среди них будет тот, кого здесь называют Каменным Кулаком.

– Хрольф сам решит, с кем приходить, – в свою очередь посуровел шеппарь.

Человек Ларса, не говоря более ни слова, шагнул из дверей.

Произойди такой разговор между Волькшиным отцом и княжеским десятником, Године, может быть, и не пришлось бы уходить с семьей на схоронную засеку, но путь на Ильменьское торжище ему надлежало бы забыть раз и навсегда. Хрольф же сиял, точно они с посланником ярла только что обменялись самыми задушевными любезностями.

Странные они все-таки, эти варяги. Прямо как нелюди. Вот ведь, вроде бы словене Ильменьские, не в пример другим венедам, славословят друг друга в меру, да и князьям своим кланяются больше по заслугам, нежели по чину. Но, поглядев на то, как викинги ставят себя перед земельной знатью Свейланда, Волькша подумал, что жители Волховских берегов являли собой смиренных и нежных косуль, супротив варяжских волков…

На следующее утро Хрольф начал наряжаться ко двору ярла. Несведущий человек мог бы подумать, что шеппарь готовиться в жестокий набег. Он надел на себя столько железа, сколько было в его сундуках. Поверх брони он обвесился серебряными цепями и заколками. Фольки до блеска начистили его шлем и видавший виды меч. Облаченный во все это, Хрольф вышагивал, как тяжело груженая лошадь. Но это было даже к лучшему. В противном случае он скакал бы по дому, как игривый козлик и, того и гляди, в раже забодал бы кого-нибудь.

Между Адельсёном и Биркой пролив в два полета самострельного дрота. Однако вовсе не поэтому Хрольф пожелал плыть на лодке, а не повелел скликать манскап Грома. Будь его посудина поновей, он не стал бы размышлять о том, что не гоже лишний раз утруждать гребцов. Но возле Ховгордена [123] на острове Знати стояли такие корабли, в сравнении с которыми ладья Хрольфа показалась бы рыбацкой развалюхой. А такого сравнения шеппарь, приглашенный на беседу со вторым после конунга человеком Свейланда, не смог бы вынести. Все же за годы морских мытарств сын бондэ так и не стал викингом до мозга костей. Не чета покойному дядюшке, о Громе Трюморке которого некогда сложили не одну сагу, Хрольф все еще благоговел перед чужими богатствами и властью.

Всего одна нелегкая дума отбрасывала тень на радость Хрольфа в то утро. Варг слышал его разговор с человеком Ларса. Венед знает, что ярл ждет в своем доме и его. Без сомнения Уппландский наместник сможет предложить победителю Большого Руна куда лучшую долю, чем он, простой шеппарь. Так как же быть? Оставить Варга на Бирке и одним махом ослушаться синеуса Ларса и обидеть парнишку? Или положиться на судьбу и постараться извлечь из разговора с ярлом как можно больше мзды? Будь на месте Хрольфа его неукротимый сродник-мореход, он выбрал бы первое. Но шеппарь, в душе остававшийся бондэ, делал нелегкий выбор в пользу второго.

– Ты, ты и ты. Вы сегодня плывете со мной на Адельсён, – сказал он Уле, Ольгу и Варгу, чем вверг последнего в изумление. Одно дело дюжие загребные: белобрысый да рыжий. С такими могучими дубами по бокам и ко двору конунга появиться не зазорно. А вот зачем там он, тонкокостный и неказистый сын толмача?

Он, конечно, слышал, что Ларс хочет видеть в своем доме Каменного Кулака. Знал он и то, что так на Бирке нарекли победителя Большого Руна. Вот только не чувствовал он себя этим самым Стейном Кнутневым. [124] Кабы не варяги, лицезревшие его короткую схватку с исполином, он, пожалуй, давно решил бы, что она ему пригрезилась. Не по стати ему такое деяние. Ростом не вышел, плечами не раздался. Ему бы, раз уж Мокше в голову взбрело увезти его от родных берегов, потолмачить бы да гостем варяжским по долам и весям погулять, пока навет на них с Олькшей не забудется, а после домой вернуться. К родным полям, к охоте. К Кайе. Мысль об олоньской охотнице наполнила его утробу благодатью, почти как велле, но по-другому: не сверху вниз, а снизу вверх. Волькша вспомнил их последний разговор, последнее расставание. И теперь голос Кайи, звавший его остаться, звучал для него совсем по-другому…

Окунувшись ненароком в эти сладостные мысли, Волкан вынырнул из них только, когда лодка причаливала к Адельсёну. Ольгерд и Ульрих подвели ее к простым мосткам подальше от новеньких тридцативесельных драккаров ярла.

Остров Знати был намного обширнее и заметно плодороднее Бирки. Не шаткие березки, а тенистые дубы высились на опушках его рощ. Ладные зеленя полей кучерявились вершками репы, тиной тыквы и молодыми завязями капусты. Работники копошились на грядках, выдергивая что-то из земли.

– Во, дают! – гоготнул Олькша: – Братка, что это варяги свою же ярь топчут? А?

Волькшу вид людей что-то делавших на полях внаклонку удивил не меньше, но огруженный железом Хрольф был так суров, что беспокоить его по таким пустякам было несподручно.

Однако сын бондэ услышал вопрос Рыжего Люта и снисходительно буркнул по-венедски:

– Фолькер рват черный травы.

– Ано как это? – спросил Рыжий Лют.

Запас венедских слов Хрольфа иссяк и дальше он объяснялся по-свейски, а Волкан толковал его слова Олькше. Оказалось, что люди на полях выдирали сорную траву. Как ни старались парни понять, зачем они это делают, смысл их занятия оставался для них невнятен. Поле ведь оттого и зовется полем, что на нем все спалено дотла. Несколько лет там и так ничего не растет, кроме того, что посеешь. Потому первые пару лет на поле надо сеять жито. Потом, как земля начнет засоряться самосевом, приходит черед гороха и капусты, а перед тем как делянку забросить на ней репу сеют. После чего надо палить новое угодье.

Хрольф и двое венедов даже остановились на полпути, толкуя друг другу свое понимание пахарского уклада.

– Да поймите же вы, берестяные головы, – горячился сын бондэ: – Если каждые пять лет новое поле палить, через три колена тут одни пустоши останутся! А так фольки повыдергивают дрянную траву, – земле легче. И с одного надела можно урожаи снимать чуть ли не двадцать лет!

– Так зачем же… – начал было Волькша.

– Да затем, что это остров! – почти прокричал Хрольф.

Годинович поскреб в затылке и передал слова свея Олькше. Верзила тоже призадумался.

– Ано да… – наконец пробасил он, чем заслужил от шеппаря одобрительный тычок кулаком под ребра.

– Det är bra, veneden, [125] – сказал он и четверо пешеходов продолжили свой путь к Дворцовой Усадьбе.

Поселение встретило их неприветливо. Работники ярла исподлобья смотрели на людей с Бирки. Никто их не приветствовал, точно они вышли из царства Хель. Для венедов, привыкших желать здоровья всякому встречному и поперечному, такой прием был как осенний дождь с ветром. Даже рыжие патлы Олькши поникли. А вот свеи напротив, шествовали так, точно их пути расстелили беленый фламандский холст.

– Йохо, венеды, вы чего головы повесели, – через плечо спросил Хрольф.

– А чего они косятся, точно у каждого нож за пазухой или точно они только и ждут как бы сзади напасть? – посетовал Волькша.

– Дремучий ты, Варг, – хохотнул шеппарь: – Они же нас бояться, вот и глаза прячут. Шёрёверн за лишний взгляд может и око у обидчика потребовать.

– Так в чем обида-то в погляде? – недоумевал Волкан.