Прощай, мой ангел - Галина Мария Семеновна. Страница 9

Осторожно поднялся. Глаза запорошило осыпавшейся штукатуркой, и какое-то время я тер глаза, смаргивая слезы. Доминик лежал в витрине, неловко раскинув крылья. Из горла у него торчал обломок стекла, и лунный мажор на картине был залит кровью.

Себастиан медленно выбирался из-под покосившегося стенда.

– Что это было? – Он оглушенно покачал головой.

Я сквозь зубы сказал:

– Похоже на бомбу…

Тут он увидел тело.

– Старший! – Он потряс Доминика за плечо, потом в ужасе уставился на измазанные в крови растопыренные пальцы. – Лесь, он…

– Да…

– Но как же… – Он озирался, не в состоянии осмыслить случившееся. – Почему?

– Откуда я знаю – почему.

Он скорчился и застыл, прижав руки к животу. Господи, подумал я, он же сейчас вырубится.

– У тебя шок, – сказал я, – уходи. Нужно выбираться. Тут сейчас опасно – могут начаться пожары.

Тогда, подумал я, весь Пассаж превратится в гигантскую душегубку. Часть выходов и так наверняка завалило, остальные – забиты обезумевшими людьми и мажорами.

– А ты?

Я сдернул со стенда пестрые тряпки.

– Пойду вниз. Наверняка кто-то еще нуждается в помощи. А ты иди… и позвони родителю, пока он там с ума не сошел.

– Нет, – твердо сказал Себастиан, – я побуду тут. С Домиником… Одного нельзя. Не положено. Зачем это, Лесь? Зачем?

Я молча пожал плечами.

Если бы Себастиан не завел тот разговор про Нижний Город, я, пожалуй, не обратил бы внимания. И даже теперь не был уверен, действительно ли в нарядной толпе мелькнула та женщина, с которой я столкнулся в церкви? Сейчас-то она была одета и причесана как преуспевающая горожанка, но ошибиться трудно – она была очень красива. Невероятно красива.

Домой я добрался только заполночь. Вся одежда была перемазана задубевшей, высохшей кровью – я содрал ее, кинул в бак стиральной машины и в одних трусах уселся перед телевизором с банкой пива в руках – переодеваться сил уже не было. Тут же позвонила Валька, совершенно обезумевшая, – похоже, она пыталась дозвониться последние часа четыре, не меньше, с тех пор, как сообщения о взрыве впервые появились в сводках новостей. Я сказал ей – со мной все в порядке.

– Но где же ты был? – надрывалась она.

Чтобы не слишком пугать ее, я сказал, что был на призывном пункте – нас мобилизовали – всех, у кого начальная медицинская подготовка. Слишком много жертв, скорая не справлялась.

Жертв и впрямь было много.

Включил телевизор: обычно после двенадцати идет какой-нибудь симфонический концерт по первой да унылый сериал по второй, но сейчас – все каналы были забиты новостями, сводки следовали через каждые полчаса. Но толком так ничего нового и не узнал – то ли в действительности ничего не известно, то ли информацию засекретили. С них станется, подумал я, хотя шила в мешке не утаишь – Пассаж все-таки, центр Города, а число жертв перевалило за две сотни – из них, по меньшей мере, половина мажоров, а некоторые останки до сих пор не могут опознать.

После первых выпусков, в которых сквозила растерянность и факты подавались без всяких комментариев, последовали первые официальные заявления – даже на втором канале их читал мажор, а не человек, что само по себе подчеркивало их официальность. Пока никто не взял на себя ответственность за взрыв, сказал он, но устройство было слишком мощным, чтобы считать случившееся в Пассаже делом рук какого-нибудь одного маньяка. Взрывчатку, понятное дело, используют на строительных работах, но о фактах хищения за последнее время ничего не известно, да и речь шла не просто о взрывчатке, а о бомбе с часовым механизмом; взрыв произошел в конце дня, когда Пассаж переполнен, и это отнюдь неслучайно.

Я провалялся в постели дольше обычного, но торчать дома в одиночестве было совсем уж тошно. Позвонил Киму – его не было… Должно быть, ушел по вызовам.

К утру ничего не прояснилось. Разве что сказали, что все выходы из города перекрыты, на мостах и трассах стоят кордоны, а речной вокзал оцеплен. Насколько я понял, – Нижний Город оцепили тоже. Может, им все же что-то известно? Включил приемник: хотел послушать Америку, но ее глушили, как давно уж не глушили.

Дело шло к полудню, когда я все же собрался в институт. Но по пути к остановке меня перехватил Себастиан.

Выглядел он паршиво, даже хуже, чем вчера, хотя тогда казалось, хуже и невозможно.

– Можно тебя на минутку, Лесь?

– На минутку – можно, – устало согласился я. – Ты нормально добрался?

– Чего? – удивился он, потом сообразил. – Это ты про вчера? Нормально…

Он помолчал, потом уныло сказал:

– Ты знаешь, везде патрули.

– Это утешает.

– Мне пришлось… – Он вновь замолк. Да что же такое с парнем… – Мне нужно с тобой поговорить, Лесь. Очень. Очень.

– Мне тоже паршиво – не ты один такой нежный. И вообще – может, хватит с тебя приключений? Сидел бы дома…

Вооруженный постовой на перекрестке уже начал подозрительно поглядывать в нашу сторону. Я взял Себастиана под локоть – он даже не попытался отстраниться – и потащился с ним вниз по улице, по направлению к парку… Себастиан нервно хлопал крыльями, распугивая многочисленных голубей.

– Я слушаю.

Ну что ему надо от меня, в самом деле?

– Не злись так, Лесь, – попросил Себастиан, – пожалуйста…

Асфальт блестел, словно его долго и тщательно отмывали от крови, купы каштанов отражались в нем вниз головой.

– Пошли, а то мусор смотрит.

– Мусор? – удивился Себастиан. – Ах да…

– Сейчас все всех будут подозревать. Так что ты хотел сказать?

Себастиан поглядел на меня своими сплошь черными глазами, которые то и дело подергивались мутной пленкой третьего века.

– Лесь, – Себастиан неловко посмотрел на меня, – это не может быть Адам?

– Это может быть кто угодно… – Я остановился и в свою очередь уставился на него. – Погоди. Почему ты так думаешь?

– Он нас ненавидит.

Я вздохнул.

– Себастиан, вас ведь ненавидят очень многие… но далеко не все из-за этого пойдут на то, чтобы взорвать самый людный в Городе торговый центр. Ну, при чем тут Шевчук, скажи на милость?

– Он… занимается чем-то… нелицензионным… Я видел, как он прятал… какое-то оборудование…

– Какое?

– Не знаю, Лесь. Оно было завернуто – упаковано. Он его у Бучко держал… наверху… потом унес. Он меня… – Себастиан вновь уставился на меня своими глазищами и с трудом произнес: – Я и сам принес ему… он просил… Горелку бунзеновскую… охладитель… Тогда получается, если это он, я тоже виноват. Ты понимаешь?

– Погоди… Он сказал, для чего ему все это?

– Сказал. Что с лекарствами плохо. Поставки урезают. В роддомах сепсис. Что он сам. Пытается.

– Может, оно и так. – Я покачал головой. – Послушай, Себастиан… Ты вообще где учишься?

– На философском, – машинально ответил он, – на первом курсе… только какое…

– Для того, чтобы сделать бомбу, вовсе не нужен охладитель. Нужна взрывчатка. Ты же не доставал ему взрывчатку.

– Нет… но… А он сам – не мог?

Все мы в институте проходили фармакологию. Неорганическую химию, впрочем, тоже проходили.

– Кому теперь верить, Лесь? – безнадежно произнес Себастиан. – Я ведь хотел, как лучше. Хотел помочь – чтобы люди… без ограничений… чтобы их способности раскрылись! Это же несправедливо – только потому, что мы первые…

Да, подумал я, несправедливо… Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли! И помогли отбить нашествие, помогли построить панцирные машины, и зеркала, и катапульты… Неудивительно, что мы им покорились – сами просили, чтобы взяли наши земли под крыло… Тогда, согласно официальной истории, и началась эра воссоединения. К обоюдному процветанию…