Затворник. Почти реальная история - Кузнецов Сергей Борисович. Страница 31
– Твоя объективность переходит границы, – заметила Оксана. – Хочешь, забирай его и целуйся с ним.
– Не понимаю одного, – сказала Вика. – Откуда в тебе это взялось? Вы так любили друг друга, вас все считали идеальной парой! Да вы и были такой парой! Почему вдруг все рухнуло? Кто виноват?
– Кто виноват... – хмыкнула Оксана. – Угадай с трех раз. Наверное, Санчо прав: Костя социальный неудачник. Это в нем заложено.
– Кобель твой Санчо.
– Кобель, – согласилась Оксана, – но элитной породы. Я, конечно, дура, что переспала с ним. Но вины перед Костей не чувствую. Подсознательно все было решено гораздо раньше, а сексом с Сашкой я только поставила жирную точку. Видишь ли, Вика... У нас с Костей нет детей. В чем – или в ком – причина, непонятно. Тысячу раз я просила, уговаривала и умоляла его провериться! Но он не хочет. Ему не нужно. У него уже есть сын.
Вика потрясенно молчала.
– А мне ведь тридцать два, – продолжала Оксана. Сигарета в ее руке дрожала. – Это за границей, в Европе и Америке, бабы рожают чуть не до пятидесяти. А в России первого ребенка родить в этом возрасте... – Она сделала неопределенный жест рукой с сигаретой. Теперь дрожали и губы, хотя глаза были сухими. – Но для того, чтобы родить, надо по крайней мере залететь! Не хочу. Все. Надоело.
– У тебя есть кто-то? – негромко спросила Вика.
Оксана помотала головой.
– Я прошу тебя только об одном, – сказала Вика. – Не торопись. Уходить в пустоту, да с такими настроениями, очень страшно, знаю по себе. Подожди. Поговори с ним последний раз. Дай еще шанс человеку...
Оксана глядела в сторону.
– Как хочешь. Ты взрослая девочка, все понимаешь сама. Будешь домой звонить? – Оксана мотнула головой. – Тогда давай укладываться...
– ...Привет, – сказал Костя и слабо улыбнулся. – Кажется, мне лучше. Ничего не помню. Я был плох?
– Самую малость, – сказала мать.
– А где Оксана?
– В командировке.
– Звонила?
– Вчера, – солгала она. – Сказала, скоро вернется... Если ситуация не изменится и ее не попросят задержаться...
– Какое сегодня число?
– Пятое сентября.
– Здо́рово... Девять дней...
– Напугал ты меня, Костик, – сказала Елена Петровна. – Немножко...
– Ничего не помню, – повторил он. – Тела не чувствую. Слабость. Помоги встать.
Сразу подняться не получилось. Несколько минут он сидел на постели; в глазах было темно, в ушах шумело. В комнате стоял тяжелый дух болезни.
– Все будет хорошо, – сказал Костя больше для себя, чем для матери. – Если я девять дней с температурой сорок... и поправляюсь, значит, мы победили. Правда, мам?
– Правда, – сказала Елена Петровна.
– Вот только не работал я долго... Скверно...
– Не работал? – переспросила мать.
Он посмотрел на нее.
– В смысле, переговоры, резюме... Там, где меня ждали, уже наверняка людей нашли.
– Ты об этом не думай, – сказала мать. – Нужно окончательно поправиться, а там видно будет.
Но до окончательного выздоровления было еще далеко. К тому же Елена Петровна опасалась повторения кризиса, не веря, что болезнь отступает. Даже уходя в магазин или аптеку, она старалась вернуться побыстрее.
Глотать и говорить Косте по-прежнему было тяжело. Правда, теперь он сам мог полоскать горло и прыскать из пульверизатора. Но спал ночами еще целую неделю беспокойно, метался и вскрикивал.
Начало проходить горло – появился сухой кашель, рвущий обессилевшее в борьбе с болезнью худое Костино тело. Матери хотелось плакать: болезнь доканывала ее сына, а она, мать, ничего не могла с этим поделать, только пытаться противостоять. Врача она так ни разу не вызвала: Костя прежде неоднократно жаловался на районную медицину, обвиняя ее в вымогательствах и непрофессионализме, – последнее он терпеть не мог. К тому же Елена Петровна все еще была убеждена, что сможет выходить сына сама, без вмешательства врачей. Она только опасалась, что, когда поправится Костя, заболеет сама, – в таком невероятном и незнакомом ей в последние годы напряжении прожила она эти недели. Надо постараться успокоиться, внутренне выровняться, чтобы здоровы были оба – мать и сын.
Оксана вернулась после пятнадцатого, когда Костя был практически здоров. Она чувствовала себя неловко, и это ощущение усилилось после того, как ни Елена Петровна, ни Костя не задали ей ни единого вопроса, а общались так, будто она выходила на полчаса в магазин. Сперва она даже собиралась обидеться на то, что муж не поинтересовался, как прошла командировка, почему она не звонила, – версия была подготовлена. (Она не знала, что у матери с сыном была игра: Елена Петровна говорила, что Оксана звонила, когда Костя спал, а он делал вид, что верил.) Но быстро поняла, что обижаться в ее ситуации не стоит.
Медленно и неуклонно чувство неловкости сменилось чувством вины.
– Костя, прости меня, – сказала она вечером, когда Елена Петровна готовила ужин на кухне.
– Бог простит, – сказал он после паузы. Он был бледен, изможден и худ, глаза лихорадочно блестели... но, черт побери, как притягателен! Что-то изменилось в нем после болезни. А может, дело не только в болезни.
Оксана с трудом сдерживалась, чтобы не накинуться на него немедленно.
– Давай отпустим маму, – предложила она. – Ну, я дома, после командировки у меня есть несколько свободных дней. Буду ухаживать за тобой. А она устала, ей необходимо отдохнуть...
– Ты считаешь?
– Конечно!
Он опять помолчал.
– Мама уедет, когда захочет сама.
– Костя, я очень соскучилась! – громко прошептала она, придвинувшись к нему.
Он посмотрел на нее спокойным взглядом и сказал:
– Я тоже.
– Дети! – позвала мать с кухни. – Ужинать!
Ольга Дружинина приехала в этот маленький украинский приморский городок ранней весной.
Она приехала сюда умирать.
Все для себя решив и определив еще в Москве, она предприняла все необходимые действия: быстро и довольно удачно продала квартиру, распределила деньги, распродала и раздарила некоторые вещи и драгоценности, не вполне внятно мотивируя для подруг и знакомых свои действия тем, что уезжает в длительную командировку за рубеж. Написала родителям письмо с просьбой не искать ее и отправила это письмо с вокзала в день отъезда. Из вещей взяла с собой только самое необходимое, не планируя задерживаться. Созвонилась с женщиной, к которой ей посоветовали обратиться бывшие сослуживцы; та ответила: «Приезжайте, я вас жду».
Кажется, все.
Ее никто не провожал.
Посадочная суета, попутчики, дорога, разговоры, остановки – все было как в тумане. Восприятие окружающего было блокировано; она с огромным трудом заставляла себя видеть и слышать людей, с которыми ехала в одном купе и вагоне. Можно было, конечно, купить билет в спальный вагон, да еще и оплатить оба места, чтобы ехать одной, но ей казалось, что последние месяцы она непременно должна быть среди людей.
Почему она вбила это себе в голову?
В продолжение всего пути она почти не покидала верхнюю полку, перекусывала фруктами и печеньем, бездумно глядела в окно на проносящиеся мимо российские пейзажи и лишь время от времени вспоминала, куда и зачем
к чему
она едет.
Внимательная старушка с нижней полки напротив, ехавшая проведать внуков (сразу фотографии, истории о мальчишках, одна другой веселее), приглашала ее с равными интервалами – к завтраку, сразу после отъезда, обеду и ужину – разделить трапезу: вареная в мундире картошка, яйца, помидоры, курица, черный хлеб. Стандартный набор пассажира поезда. Ольга каждый раз отказывалась. Истории о внуках слушала – заставляла себя слушать, – но на них не реагировала. Реагировать ей хотелось, но иначе, чем соседям по купе: ей хотелось плакать. Ольга понимала, что женщина не так поймет и обидится.
Сосед снизу, командировочный, седой мужчина за пятьдесят, читал какие-то бумаги, но старушку слушал с удовольствием, вспомнил пару историй из тех времен, когда его дочери были еще маленькими, очень остроумно их поведал.
Ольга то и дело соскальзывала с происходящего куда-то в сторону, в кювет; ей приходилось вздергивать себя назад, но потом она перестала это делать.
На одной из больших станций уже ближе к вечеру, на подъезде к территории Украины, сосед снизу (она все никак не могла запомнить его имя) купил для нее мороженое местного производства в хрустящем вафельном стаканчике с кремовой розочкой. Она поблагодарила, поставила стаканчик на стол, думая съесть сразу, как тронется поезд... И мгновенно забыла о нем, а потом задремала. Мороженое растаяло, стаканчик протек. Убирала старушка. Ольге было немного неловко, но и это чувство вскоре испарилось.
Украинский таможенник, полная некрасивая женщина, разглядывала ее документы дольше, чем документы ее соседей. Возвращая, поинтересовалась:
– Цель приезда?
В голове Ольги мгновенно образовалась восхитительная звонкая пустота. Ей захотелось ответить правду... Представляете, что бы тогда началось?!
– Туризм, – произнесла она стандартное слово.
– Период пребывания?
Ольга с удивлением посмотрела на нее: ни одному из соседей по купе этот вопрос задан не был.
– Два месяца. Если понравится, останусь еще.
– Уважаемые пассажиры, – сказала дама-пограничник, – прошу вас соблюдать законы страны, на территорию которой вы въезжаете.
И вышла из купе.
– Какие воспитанные, сил нет, – проворчал командировочный. – На самом деле – ненавидят нас от всей души.
Поезд вздрогнул всем телом.
– Вы не правы, – сказала старушка напротив. – Вы судите предвзято. Так нельзя. Моя дочь замужем за украинцем...
– За хохлом, – перебил-поправил командировочный.
Они вступили в дискуссию; дальше Ольга не слушала.
Севастополь встретил ее ливнем и холодным порывистым ветром. Протолкавшись по перрону среди сошедших с поезда пассажиров, встречающих, бабулек, предлагающих квартиры и комнаты «в пяти минутах ходьбы от моря», и хмурых невыспавшихся мужиков-водил, готовых везти хоть в Копенгаген, – она вышла на вокзальную площадь, села в такси и назвала адрес.
Доехали быстро.
– Пятнадцать баксов, – сказал таксист с ухмылкой.
– Хватит и восьми, – ответила Ольга, доставая кошелек.
– Но-но! Это уж мне решать, хватит или нет! Будешь расплачиваться или помочь?!
Его угроза и злобное выражение лица не произвели на Ольгу никакого впечатления. То есть абсолютно никакого.
– Попробуй, – сказала она и посмотрела таксисту в глаза.
Он опустил взгляд и буркнул:
– Десять.
– Восемь. – Ольга протянула ему четыре купюры: пять и три по доллару. Он почти вырвал деньги у нее из руки и отвернулся. – Прими добрый совет постороннего человека: не будь скотиной. И люди к тебе потянутся...
Она вышла из машины, хлопнула дверцей и огляделась.
Большой панельный дом постройки советских времен, потрепанный жизнью, явно требующий капитального ремонта. Давно не мытые, мутные окна, словно сделанные из оргстекла, «поехавшие» козырьки подъездов.
Дождь поутих, но не закончился. Ольга определила нужный подъезд и быстро пошла к дому.
Квартирка на третьем этаже была однокомнатной и больше похожей своими размерами на скворечник, чем на жилье человека, но чисто прибранной и уютной. Хозяйка Вера Ильинична, вдова морского офицера, мать троих детей и бабушка четверых внуков, улыбчивая, обаятельная, располагающая женщина, носилась по квартирке, как ураган, и в первые десять минут знакомства задала Ольге сто вопросов, ни на один не ожидая ответа.
– Вы ведь из Москвы? Оля, правильно? Как там у вас погода? Надолго приехали? Вы замужем, Оленька? И дети, наверное, есть? А что ж вы одна? Там места всем хватит... А где работаете? Родители пенсионеры... Ой, а у нас пенсия – смех, жить совершенно невозможно... В Москву будете звонить? Если будете – счет за переговоры я вам потом привезу или передам с оказией. Может, хотите покушать? Я борщ готовлю... Небось, настоящий украинский и не еда´ли никогда... Скоро внук из школы вернется, он пока у меня живет, старший мой с женой до конца года во Франции работают...
Ольга смотрела в окно на умытую улицу, снующие машины и людей. Какого я сюда приперлась, думала она. Что за блажь? Есть масса безболезненных способов, при которых не требуется тащиться за тридевять земель, в другую страну, так или иначе вовлекать посторонних, ничего не подозревающих людей, которые, не дай бог, пострадают еще... потом... когда все закончится...
Но ей так захотелось напоследок увидеть море!
– А вы выглядите расстроенной, Оленька, – сказала Вера Ильинична, подходя и обнимая ее за плечи.
– Наверное, – кивнула Ольга. – Я, вообще-то, сбежала...
– От кого?
– И от кого... И от чего... От обстоятельств, от людей. От жизни и от мира.
– Но здесь тоже мир, – сказала хозяйка рассудительно. – И тоже жизнь.
– Другая, – сказала Ольга. – И чужая – для меня. Это очень хорошо. То, что нужно. И потом: здесь море. А море лечит, не правда ли?
– Еще как! От хандры, болезней всяких морской воздух – первое дело! Вот что, дорогая моя: сейчас пообедаете и ляжете отдыхать. Устали с дороги, я же вижу. Сегодня побудете у меня, а на завтра я договорюсь – вас отвезут на место. Только утром стоит деньги поменять. Вы вообще долларами-то не сильно здесь шикуйте. Мы народ бедный и на судьбу обиженный, злой. Деньги отнимут – ладно. Вас не пощадят, вот что страшно. И одевайтесь попроще... Для вашей же пользы...
...За поворотом вдоль дороги по обе стороны на многие километры потянулись виноградники. Небо было синее, чистое, глубокое, без единого облачка.
Ольга крутила головой по сторонам, впитывая в себя спокойную, немного отстраненную красоту этих мест. Несколько раз пыталась заговорить с водителем, но тот отвечал односложно, и она оставила свои попытки.
Сейчас она была рада, почти счастлива, что приняла решение умереть здесь.
– Подъезжаем, – сказал водитель.
«Реквием» Моцарта. Эта мелодия в его новом мобильном телефоне никогда не должна была зазвучать.
Этого не могло быть – никогда и ни за что. Самое нелюбимое произведение любимого композитора: он поставил ее просто так, на всякий случай, на абонента, который ни при каких обстоятельствах не должен был позвонить. Хотя бы потому, что не знал, не должен был знать нового номера.
Знали трое. Ни один из них не мог сдать.
Сплошные «не». И все-таки – случилось.
Когда он вышел из фитнес-центра на Полянке, с сумкой в руке, уставший и удовлетворенный после занятий и массажа, и двинулся к стоянке, зазвучал «Реквием» Моцарта в его мобильном с шикарной полифонией.
Господи! Он остановился и, как дурак, стал вертеть башкой, ища, где это играет! Он ни на минуту не мог предположить, что звонит его новый мобильный, приобретенный позавчера, вчера оснащенный сим-картой с номером, который знали три человека! Ха-ха-ха, как смешно!
Мимо проходили люди, честные граждане и налогоплательщики; на противоположной стороне, на крыльце офиса банка, курили два клерка.
Он стоял и слушал. «Меломан, твою мать!»
Мелодия затихла и через секунду зазвучала вновь.
Тогда он понял.
Тимур достал трубку, нажал кнопку с зеленым значком и сказал:
– Откуда узнал?
– Здравствуйте, товарищ Илья! – пророкотала трубка. – Мог и не спрашивать. Будто не знаешь: я не сдаю информаторов.
– Вычислить несложно, – сказал Тимур. – Кто-то из троих.
– Я бы не был столь категоричен. Воздух напоен информацией. Надо лишь уметь ее ухватить.
– Наше партнерство закончено.
– Я бы не был столь категоричен, – повторила трубка с бесконечным терпением.
– Послушай, Кот...
– Надо встретиться.
– Не надо. Послушай, Кот. Если я сейчас, сию минуту е...ну эту трубу об асфальт, прыгну в машину, доеду до Шереметьева, возьму билет на первый рейс до Австралии и больше...
... – больше, – перебила трубка с бесконечным терпением, – не вывози мне свои сказки, Дюма-отец, сын, мать и святой дух! Вспомни биографию Льва Давидовича Троцкого. Ты мне нужен, Бахтияр. Садись в машину и приезжай – ты знаешь, куда. А что касается Шереметьева... Ты не приблизишься к нему и на пятьдесят километров. Я понятно выражаюсь?
– Уж не ты ли мне помешаешь?
– Не я ли. Не я ли – лично. Так что давай, Бах, собери лицо и приезжай. Есть работа. Жду тебя через сорок минут.
– Контракт расторгнут, – рыпнулся Тимур в последний раз.
– В одностороннем порядке, при моем попустительстве. Пришла нужда его возобновить. И не заставляй меня нервничать, сынок, я слишком стар для этого. Все, жду.
Бахтияров захлопнул крышку телефона, поднял голову и заорал небесам что есть мочи:
– КАКОЕ Б...СТВО!!!
Мало кто из прохожих обратил на него внимание.